в пролив Скагеррак. Через две ночи мы повстречали в Балтийском море немецкий 
конвой и с наступлением дня прошли мимо маяка Кильской бухты. Серым холодным 
утром «У-953» пришвартовалась у пирса Тирпица. Мы вернулись в Германию.

Наше прибытие не вызвало торжественных мероприятий, по существу, оно осталось 
незамеченным. Одевшись в свой старый сморщенный костюм из кожи, я вышел на пирс.
 и направился к допотопному пароходу, который стоял у пирса с начала войны. Я 
искал там резиденцию командования Пятой флотилии, поскольку знакомый тендер 
«Лех» уже исчез. Мне сообщили, что резиденция перебралась на берег. Шагая по 
знакомым просмолённым доскам настила, я наблюдал многочисленные свидетельства 
деградации порта со времени моего последнего посещения его 22 месяца назад. 
Старый тендер лежал после бомбёжки на берегу, его палубы заливала нефтяная жижа 
и мутная вода. В отдалении высились чёрные стены развалин. Горы металлолома и 
строительного мусора заполнили пространство, которое когда-то было 
фешенебельным районом Бе-левю. Я с трудом нашёл новую резиденцию командования 
флотилии среди разрушенных казарм. Командующий выслушал мой рапорт с полным 
безразличием. Мне было приказано отправляться в Любек. Там можно с уверенностью 
рассчитывать на ремонт подлодки, здесь же, в Киле, нельзя было гарантировать 
даже её безопасность.

Через час после того, как мы закрепили швартовы, их пришлось снова снять. 
«У-953» покинула Кильскую бухту и поспешила на восток под темнеющим вечерним 
небом. Когда рассеялся утренний туман, лодка вошла в устье реки Траве и вскоре 
после полудня притулилась к шаткому пирсу небольшой базы ВМС – Любек-Симе. Я не 
застал коменданта базы в его резиденции. Часовой сообщил, что он отправился 
завтракать и может вернуться только через несколько часов.

В небольшом жилом комплексе базы было безлюдно, похоже, им мало пользовались. 
«У-953» была единственной подлодкой, пришвартованной к пирсу. Мои подводники 
завтракали, сидя на ограждении мостика или прямо на палубе. Завтрак оказался 
скудным, но и за это мы были благодарны. В полдень мне сообщили, что комендант 
готов встретиться с нами. Мы собрались на небольшой площадке, и я представил 
команду довольно упитанному офицеру. Он что-то говорил мне о том, что выбрал 
это место для службы Отечеству в согласии со своими привычками и семейными 
обязанностями. Я с негодованием заметил, какую недовольную мину он скорчил на 
лице, когда инспектировал моих подводников, неопрятных и истощённых после 
долгого похода. Мы немедленно стали восстанавливать свои силы. Я отвёл «У-953» 
в сухой док, где её должны были переоснастить. Возвратившись в жилой комплекс, 
с удовлетворением обнаружил, что старпом позаботился о расселении команды по 
казармам. Мой чемодан был доставлен в угловую комнату, которая на некоторое 
время должна была стать моим домом. Я распаковал вещи, отправил часть одежды в 
стирку и чистку. Затем не без волнения я попытался связаться с родными. Однако 
телефонная связь с Дармштадтом бездействовала – и это через два месяца после 
воздушного налёта. Я послал родным телеграмму с просьбой немедленно ответить.

Скоро выяснилось, что восстановление «У-953» займёт восемь-десять недель. Эта 
новость, означавшая продолжительный отпуск для всей команды, была воспринята 
как большая милость подводниками, чьё стремление побывать дома, разыскать 
родных и близких росло с тех пор, как мы прибыли в Норвегию. Поскольку родители 
не ответили на мою срочную телеграмму, я сам решил выехать как можно раньше 
домой. Уже собравшись в дорогу, получил из штаба сообщение о том, что у меня 
забирают главмеха и старпома. С большим сожалением я расстался с главмехом, 
опытным незаурядным инженером, и испытал ещё большее разочарование, когда на 
его место мне прислали инертного главмеха с «У-415». Что ещё хуже, на мою лодку 
получил назначение юный курсант, который вообще понятия не имел о подлодках. 
Поскольку предусматривалось, что он займёт место старпома, я срочно повысил в 
должности своего подводника Цимера, хотя тому тоже недоставало опыта. Столь 
опасная перетряска командного состава лодки требовала решительных действий, но 
я решил ничего не предпринимать до своего возвращения.

В холодный туманный день в начале ноября я отправился из Любека в Дармштадт 
через Берлин. Поезд был набит пассажирами с сильным прибалтийским акцентом. Это 
были беженцы, спасавшиеся от наступавших русских войск. В основном среди них 
преобладали женщины, дети, старики, одетые в старую поношенную одежду и 
тащившие с собой жалкий скарб. Дрожа от холода, они стояли рядом со своими 
ящиками, узлами, саквояжами. Из купе в купе распространялись тревожные новости 
и слухи. Восточный фронт быстро двигался на запад, над Кенигсбергом нависла 
смертельная опасность. И почти так же быстро двигался на восток Западный фронт.

Стоя в проходе вагона и погрузившись в невесёлые размышления, я глядел в окно. 
В ногах лежал чемодан с подарками для родителей и Труди. За окном мелькал 
безрадостный серый пейзаж. Со временем виды монотонных северногерманских равнин 
все чаще сменялись развалинами с почерневшими стенами, воронками, грудами 
обломков и полуразрушенных дымовых труб. Затем появились руины разрушенных 
городских кварталов. Мы прибыли в Берлин.

Повсюду откуда-то бежали люди. Вокзал был забит тысячами пассажиров. Женщины, 
одетые в форму Красного Креста, раздавали еду и какую-то чёрную бурду, которую 
они называли кофе. Худенькие юные пехотинцы с тяжёлой ношей из ружей и 
вещмешков, в потёртой залатанной форме тащились по вокзалу, как старики. Я