В сентябре 1939 года в примыкающем к границе районе глубиной в 300 километров 
Россия держала 65 своих дивизий, в декабре 1939 года – 106, а в мае 1940 года – 
153 плюс 36 моторизованных дивизий, то есть в сумме 189. Для диспозиции русских 
войск была характерна концентрация в центре (к примеру, только в районе 
Белостокского выступа было сосредоточено приблизительно 50 дивизий), что явно 
свидетельствовало об агрессивных намерениях. Размещение аэродромов русской 
военной авиации поблизости от границы красноречиво говорило о подготовке 
действий наступательного характера.

Точка зрения Гитлера, состоявшая в том, что русские используют первый же 
удобный момент для того, чтобы на нас напасть, казалась мне абсолютно 
правильной. Кремль мог без труда найти предлог для внезапной атаки. В любом 
случае, время было на стороне русских, а они, как никто, умели с толком его 
использовать. Из докладов специалистов люфтваффе, которые совсем недавно 
побывали в России, мне было известно о гигантской по своим масштабам программе 
наращивания военно-промышленного потенциала и производства вооружений, которую 
русские начали осуществлять и за которой в скором времени мы оказались бы 
неспособны угнаться. К сожалению, Геринг и Гитлер сочли эти доклады плодами 
чересчур разыгравшегося воображения. Я же считаю, что сегодня только 
неисправимый оптимист может предполагать, что Россия удовлетворилась бы своим 
статусом после окончания нашей войны с Польшей.

Итак, если на повестке дня стояла война, каковы же были наши военные 
перспективы в 1941 году? В минус можно записать то, что предложенная дата 
начала наступательной операции предполагала, что мы приступим к боевым 
действиям слишком поздно, хотя этот недостаток до некоторой степени можно было 
компенсировать за счет сужения фронта наступления. К плюсам можно отнести тот 
факт, что в ходе двух крупных и двух небольших военных кампаний мы смогли 
приобрести опыт, которому русским нечего было противопоставить. Мы были уже 
ветеранами боевых действий, знающими свое дело от «А» до «Я». Разумеется, в 
двадцатых годах мы развивали свои танковые войска и авиацию примерно теми же 
темпами, что и русские, но затем у нас в этой сфере имел место период быстрого 
прогресса и успешных военных экспериментов, в то время как война с Финляндией 
показала слабости русских. Что касается люфтваффе, то я безгранично верил в 
наших летчиков и знал, что группе армий фон Бока, с которыми предстояло 
взаимодействовать 2-му воздушному командованию, в этом плане не о чем 
беспокоиться.

Битва предстояла нелегкая, в ней могли возникнуть кризисные моменты, а также 
неожиданные сложности, связанные с проблемой снабжения войск всем необходимым.
 Но разве наша цель, заключавшаяся в том, чтобы не пустить коммунизм в Западную 
Европу, не стоила того, чтобы мы сделали все возможное для ее достижения? 
Гитлер в «Майн кампф» называет войну на два фронта опасной ошибкой. Трудно 
предположить – по крайней мере лично мне, – что он предал забвению собственные 
взгляды по этому вопросу и ввязался в войну на два фронта, не осознавая 
опасности, с которой это было связано. Возможно, он где-то в глубине души верил 
в то, что, своевременно расправившись с Россией, он сможет сразу же после этого 
развернуться и мощным ударом покончить с угрозой с запада. Однако с 
уверенностью можно сказать лишь то, что он совершенно не думал о том, чтобы 
нанести тяжелый и, возможно, решающий удар по России со стороны Средиземноморья,
 что позволило бы ему одновременно нанести смертельное ранение Англии в ее 
наиболее уязвимое место. Одержимый идеями континентальной войны, Гитлер 
недооценил важность Средиземноморского региона, что имело гибельные последствия.


Когда 15 или 16 июня 1941 года мой самолет приземлился на прекрасную 
взлетно-посадочную полосу аэродрома к северу от Варшавы, я отметил для себя 
быструю и толковую организационную работу моего штаба под руководством нового 
начальника штаба генерала Шейдемана; штабы, личный состав и боевая техника были 
уже на местах или в стадии передислокации к местам развертывания (так, 8-я 
авиагруппа ближнего боя под командованием фон Рихтгофена проводила переброску 
своих сил с Крита). На аэродромах из-за обилия самолетов было тесно; однако 
усовершенствованный камуфляж, хорошо налаженная работа служб предупреждения и 
мощная противовоздушная оборона если и не могли полностью исключить нападение 
противника, то, по крайней мере, наверняка были способны снизить эффективность 
авиарейдов русских до минимума.

Об этом легко писать, но груз ответственности, лежавший на плечах командиров 
отдельных частей и подразделений, был очень велик. Свидетельством этого может 
служить тот факт, что незадолго до начала боевых действий мой весьма 
компетентный начальник службы связи доктор Шейдль, очевидно будучи не в 
состоянии и дальше нести на себе этот груз, покончил с собой. Его место занял 
наш бывший военно-воздушный атташе в Москве полковник Ашенбреннер. Я был очень 
рад этому назначению, поскольку он хорошо знал русских. Именно благодаря его 
мобильности и способности тонко чувствовать ситуацию командование ВВС всегда 
располагало точными сведениями о складывающейся обстановке.

Во время многочисленных полетов на моем двухфюзеляжном двухмоторном 
«Фокке-Вульф-189» я изучил вдоль и поперек весь район сосредоточения наших сил