Глава 7.

Польская кампания, 1939 год


1.09.1939 года, 4.45 утра. Начало наступления силами двух групп армий – «Север» 
и «Юг».

– 5.09.1939 года. Форсирование Вислы.

– 16.09.1939 года. Осада Варшавы.

– 17.09.1939 года. Падение Брест-Литовска, вмешательство Советской России.

– 27.09.1939 года. Капитуляция Варшавы.

– 1.10.1939 года. Капитуляция оставшихся польских войск. Окончание боевых 
действий в Польше

Во второй половине дня 25 августа 1939 года – это была та самая дата, на 
которую Гитлер назначил вторжение в Польшу, – я находился в помещении 
управления полетами аэродрома в Кольберге, где проводил совещание командиров 
авиагрупп и авиакрыльев. В это время начальник оперативного отдела моего штаба 
сообщил, что Гитлер снова изменил свои планы. Вторжение откладывалось.

Наш восторг по этому поводу явственно читался на наших лицах. Я выразил надежду,
 что войны, казавшейся неминуемой, все же удастся избежать. С облегчением я 
поднялся в кабину моего самолета и, взяв курс на заходящее солнце, полетел в 
свой боевой штаб в Хеннингсхольме, неподалеку от Штеттина.

Мысленно я вернулся в 23 августа. Два дня назад Гитлер вызвал главнокомандующих,
 командующих и начальников штабов всех видов вооруженных сил в свою ставку в 
Бергхейм. Нас не предупредили о повестке дня совещания. Ему предшествовала 
встреча с рейхсмаршмом в казармах СС, на которой он вновь завел речь о наших 
приготовлениях к воздушной войне против Польши и выслушал наши мнения на этот 
счет. Геринг беседовал с нами в течение часа и при этом ни разу не сказал, что 
уже принято окончательное решение о применении военной силы. Разумеется, мы 
знали, что он все еще пытается любой ценой сохранить мир.

Последующее совещание у Гитлера состоялось в большом зале приемов, из окон 
которого открывался великолепный вид на горы – казалось, что они так близко, 
что их можно потрогать рукой. Выступление фюрера было довольно длинным. Он 
говорил спокойно, держа себя в руках. Я не вижу необходимости подробно излагать 
содержание его речи, поскольку ее текст был обнародован во время Нюрнбергского 
процесса. Меня обрадовало то, что в ней не содержалось конкретных указаний об 
открытии боевых действий, однако выступление было построено таким образом, что, 
казалось, вероятность подобного развития событий весьма велика. Меня беспокоили 
две вещи. Во-первых, последствия войны с Польшей. Рассчитывать, что Англия 
расценит попытку силового урегулирования германо-польских разногласий не как 
явный вызов, а каким-то иным образом, было бы необоснованным оптимизмом – 
отсюда и неустанные попытки Геринга сохранить мир. Однако куда больше меня 
тревожило отношение России. Хотя я и считал, что при всей своей относительной 
неподготовленности люфтваффе и вермахт смогут доказать свое превосходство над 
польскими войсками, военная мощь России была слишком велика, чтобы они могли с 
ней тягаться. Это меня очень тревожило. Однако, когда в конце своего 
выступления Гитлер проинформировал нас о нейтралитете России и о том, что с ней 
заключен пакт о взаимном ненападении, у меня словно гора с плеч свалилась.

Вечером после совещания я вылетел обратно в Берлин, погруженный в тягостные 
раздумья. В памяти опять ожили воспоминания о днях, предшествовавших началу 
Первой мировой войны, когда я ощущал такую же неуверенность и напряжение, хотя 
в то время лично на мне не лежало тяжелое бремя ответственности.

Для нас, представителей люфтваффе, война означала боевые действия в воздухе. 
Однако, за исключением отдельных летчиков, воевавших в Испании, у нас не было 
практического боевого опыта. Исходя из накопленных нами знаний мы разработали 
наши собственные принципы воздушной войны и соответствующие им правила 
стратегии и тактики, которые вошли в нашу плоть и кровь. Однако никаких 
международных правил и рекомендаций, касающихся воздушной войны, не 
существовало. Попытка Гитлера полностью запретить боевые действия в воздушном 
пространстве была отвергнута на международных конференциях, как и его 
предложение применять ВВС исключительно в военных целях. Тем не менее, во 
внутренних уставах и инструкциях наших ВВС – а я как начальник главного штаба 
сыграл немаловажную роль в их разработке – содержались моральные принципы, 
необходимость соблюдения которых диктовала нам совесть. В соответствии с этими 
принципами ВВС должны были атаковать только сугубо военные цели (список 
объектов, подпадающих под это определение, был существенно расширен лишь после 
начала тотальной войны), в то время как атаки незащищенных городов и