знал Геринга, я не мог поверить в слух о том, что он воспользовался ситуацией и 
мерами, предпринятыми против путчистов, чтобы ликвидировать своего врага и 
конкурента. Характеру Геринга были присущи две противоположные черты – с одной 
стороны, он мог быть внимательным к другим людям, чутким и деликатным, с другой 
– жестоким и безжалостным. Вспышки жестокости случались с главнокомандующим 
люфтваффе в моменты нервного возбуждения и быстро угасали. После этого он вдруг 
становился на редкость великодушным, причем доброта и щедрость нередко 
заставляли его с лихвой компенсировать обиженному нанесенный ущерб.


Дело Фриша в 1938 году.

После потока разоблачений, связанных с этим вопросом, трудно сформулировать 
точку зрения, которой мы придерживались по этому поводу в то время. Хотя с той 
поры, когда я работал в тесном сотрудничестве с Фришем, прошли годы, для меня, 
как и для любого выходца из сухопутных сил, ставшего офицером люфтваффе, он 
оставался образцом того, каким должен быть человек и офицер. По этой причине 
мне особенно не хотелось верить в слухи о его проступках. В глубине души я 
надеялся, что эти слухи вот-вот будут опровергнуты как злобная клевета и Фриша 
реабилитируют. Затем среди нас, офицеров люфтваффе, тоже поползли слухи – 
зачастую противоречивые. Мне казалось невозможным, чтобы Гитлер или Геринг 
могли намеренно подвергнуть такого всеми уважаемого офицера, как Фриш, столь 
недопустимому унижению. Когда впоследствии Геринг рассказывал мне о том, как он 
разоблачил доносчика и как был рад тому, что сделал это – в глазах его при этом 
читалось удовлетворение, – у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что 
руки Геринга чисты. То же самое я думал и о Гитлере, когда он заставил генерала 
от артиллерии Хайца, председателя военного трибунала, зачитать перед командным 
составом сухопутных войск и люфтваффе приговор суда чести, когда за этим 
последовала целая цепочка удивительных совпадений и, помимо всего прочего, 
полное оправдание главнокомандующего сухопутных войск. Мне, как и большинству 
из нас, хотелось бы, чтобы фон Фриша реабилитировали публично, восстановив его 
в прежней должности. Я не мог представить себе причин, по которым Гитлер не 
сделал этого, но в конце концов пришел к выводу, что это, возможно, объясняется 
тем, что фюрер так и не смог растопить лед изначальной вражды. Эта холодность 
сделала весьма затруднительным даже официальное сотрудничество между фон Фришем,
 типичным прусским офицером, воспитанным в духе старых традиций императорской 
армии, и Гитлером, который не мог ни скрыть свое австрийское происхождение, ни 
забыть о кастовых различиях, разделявших его и Фриша.

Я был с Гитлером перед польской кампанией в 1939 году, когда до него дошло 
известие о смерти Фриша. Меня поразила усталость, с которой непосредственно 
после этого фюрер, сохраняя на лице выражение мрачной торжественности, волоча 
ноги и останавливаясь через каждые несколько ступенек, поднимался по длинной 
лестнице на свой наблюдательный пункт.

Интересно, о чем он думал в тот момент?

Правы мы были или ошибались, равнодушно относясь к политическим событиям, в 
любом случае у нас не было нужды, да и возможности, забивать себе этим голову.

Геринг зарезервировал за собой исключительное право оказывать влияние в этой 
сфере и представлять наши интересы. Для нашей деятельности это было благом. 
Даже будучи обязанным признать, что наше равнодушие к политическим вопросам 
было ошибкой и что на мне как на главе административного управления люфтваффе 
лежит вина за этот просчет, замечу, что, даже если бы мы занимали иную позицию, 
на практике это бы мало что изменило. В 1936-1937 годах, когда я был 
начальником главного штаба и в мои обязанности входило и участие в решении 
политических вопросов, особых сложностей в политической области не было, если 
не считать мер, предпринятых для поддержки Франко в Испании.

Когда в воскресный день июля 1936 года мы получили доклад немца – члена ЗО 
(зарубежной организации национал-социалистической партии), проживающего за 
рубежом, который информировал нас о том, в чем нуждается Франко, а также о 
директивах Гитлера из Бейрейта, я серьезно забеспокоился. Военно-воздушные силы 
тогда только-только создали свои руководящие органы и первые части и 
подразделения. Обучение личного состава слаженным совместным действиям еще 
только началось. Те немногочисленные части истребительной авиации, которые уже 
были сформированы, имели на вооружении первый боевой самолет нашего 
собственного производства «Арадо», а бомбардировочные эскадрильи, состоявшие из 
«Ю-52», могли лишь ускорить боевую подготовку экипажей, но воевать были еще не 
готовы. Разведывательная авиация по уровню своей готовности к участию в боевых 
действиях занимала промежуточное положение между истребительной и 
бомбардировочной – в ее частях проходили испытания новые типы машин. Правда, у 
нас были великолепные зенитные орудия калибра 8,8 сантиметра. Что касается 
уровня индивидуальной подготовки личного состава, то в этом плане вторжение не 
являлось для нас головной болью. Мы располагали замечательным человеческим 
материалом, готовность которого сражаться заслуживала восхищения. Но энтузиазм 
не мог заменить умения. Кроме того, для оказания поддержки нашим союзникам в 
Испании привлекались лучшие кадры, что наносило ущерб нашей работе по обучению 
личного состава.