Я подтвердил прием и попросил выключить прожектор. Резко убираю обороты 
двигателей. Мы приближаемся к летному полю, и теперь не видно никаких огней. 
Зазвенел предупреждающий сигнал «пип-пип-пип-пип». Итак, я в 1500 ярдах от 
посадочной полосы. Закрылки на 70 градусов, скорость захода на посадку 100 миль 
в час. Подобная позиция очень опасна и неустойчива; если я проскочу полосу, 
ошибка обернется смертью. Наконец я увидел на горизонте расплывчатые огни, в 
наушниках зазвучал сигнал «да-да-да-да». Мы уже в 300 ярдах от летного поля. В 
этот момент я увидел посадочную полосу и направил самолет вниз. Слишком большая 
скорость. Мне казалось, что мы никогда не остановимся. Самолет наконец коснулся 
земли и понесся к красным огням в конце поля. Я давил на тормоза, изо всех сил, 
и остановился на самом краю посадочной полосы. Господи, благодарю тебя. Я снова 
на земле! Мале открыл фонарь кабины, и мы вдохнули полной грудью прохладный 
ночной воздух.

Техники сияли от восторга. Их всегда распирала гордость за свои машины и 
экипажи;

однако новость о гибели гауптмана Бера и его стрелка омрачала радость всех, кто 
возвращался с задания.

– А что слышно о лейтенанте Кампрате? – спросил я.

– Ты не поверишь! Он выпрыгнул на высоте 240 футов. И ему повезло. Парашют 
успел раскрыться, хватило десяти секунд. Кампрат уже очухался.

– Сумасшедшая работа, – откликнулся я, торопясь на командный пункт.

Бринос радовался спасению, хотя его счастье омрачалось гибелью экипажа. Но мы 
все ожесточились в этой безжалостной войне. Гауптман Бер мертв, и он не 
единственная наша потеря. Истребители лейтенанта Зорко и обер-фельдфебеля 
Каммерера сбиты, оба экипажа погибли. Удалось спастись экипажу лейтенанта 
Сподена: когда их самолет сильно обледенел, все члены экипажа выпрыгнули с 
парашютами и удачно приземлились.

Правда, со Споденом приключилось небольшое недоразумение; слушая его рассказ, 
мы покатывались со смеху. Предоставим слово самому Сподену:

– Мой «гроб» становился все тяжелее и тяжелее. Крылья и винты обросли толстым 
льдом. «Но я же не летающий холодильник», – сказал я своим парням и указал им 
на маленький просвет в облаках. Если самолет не слушается руля, остается его 
покинуть. Сначала экипаж и слышать об этом не хотел, поэтому я заявил: «Ну, 
парни, раз вы остаетесь, желаю вам всем спокойной ночи. Петер прыгает». Вы не 
поверите, но их как ветром сдуло. Сначала номер 1, потом номер 2, и я следом.

Мороз стоял, как в Сибири. Я успел подумать: «Как хорошо, что я надел шерстяные 
носки, которые связала мамочка». А какими словами рассказать о том, что 
случилось после? Темно, как в джунглях, но у меня создалось впечатление, что 
земля близко. Вы не поверите. Мне казалось, что я спускаюсь целую вечность. И 
вдруг рывок, как будто кто-то нажал на тормоз: я повис и закачался между небом 
и землей. Парашют запутался в кроне дерева. Сначала я порадовался, что прыгнул 
удачно, но, к несчастью, рядом не было никого, кто сказал бы мне, как далеко 
земля. А я, прыгая, потерял фонарик и боялся в темноте освободиться от парашюта.
 Потом я нашупал в левом кармане ножик, бросил его и прислушался. Хлоп! Может, 
шесть футов, а может, и все тридцать. Я не мог доверять этому эксперименту и 
стал ждать рассвета.

Поначалу мне даже нравилось качаться на дереве, но эта забава быстро приелась. 
Ноги и руки онемели. Я молился о скором рассвете, но ничего не менялось. В 
общем, я висел и в тоске ждал первых лучей зари. Как только рассвело, я очнулся 
от дремы и посмотрел на землю. У меня чуть глаза не вылезли из орбит. Всего в 
трех футах подо мной расстилалась мягкая лесная почва.

Вот так закончилась история Петера Сподена. Мы смеялись до колик в животе, а 
байка о приземлении Петера облетела все крыло ночных истребителей.




Глава 12.

Воздушный акробат


Вскоре после этого случая Петер Споден и лейтенант Книлинг оказались в 
госпитале Пархима. Оба были ранены в ночном бою. Как-то воскресным утром я 
навестил их. Главврач совершал обход в это время, и мне пришлось немного 
подождать. Непривычно мирная атмосфера госпиталя навеяла на меня задумчивость, 
и я смотрел в окно на голубое небо. Контраст между дневным и ночным небом 
фантастичен. Всего двенадцать часов назад я поджаривался в аду над Берлином. 
Двенадцать сотен бомбардировщиков союзников набрасывались на столицу