Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика
Вильгельм Йонен




Йонен Вильгельм

Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика





Глава 1.

Первая ночная победа


9 апреля 1940 года в 5.15 утра немецкие войска вторглись в Данию и Норвегию. 
Гитлер решил опередить британцев и обезопасить северный фланг, и потому 
эскадрильи люфтваффе, дислоцированные в Дании, получили приказ прикрыть 
передвижение войск, предназначенных для вторжения в Норвегию. Британцы пытались 
сорвать эту операцию непрерывными круглосуточными авианалетами.

Майор Фальк командовал крылом[1 - Крыло – организационная единица ВВС (Примеч. 
пер.)] знаменитых истребителей «Мессершмитт-110», базировавшихся в Ольборге. 
Эти высокоскоростные маневренные истребители, оснащенные двумя моторами фирмы 
«Даймлер-Бенц», господствовали в воздушном пространстве Европы вплоть до 
английского побережья. В дневных боях истребители «Ме-110» успешно сражались 
над Ла-Маншем со скоростными британскими бомбардировщиками «веллингтон» и 
«бристол-бленхейм»; однако британцы атаковали важные военные объекты в Дании не 
только днем, но и ночью. В ночных рейдах над Северным морем они 
продемонстрировали такое мастерство, что руководители люфтваффе не могли не 
принимать их всерьез. Что можно было противопоставить этим ночным налетам? Как 
часто случалось во Второй мировой войне, пилоты сами проявили инициативу. Майор 
Фальк отобрал лучших летчиков-асов и предложил им светлыми лунными ночами 
сбивать британские бомбардировщики, пойманные в лучи прожекторов. До тех пор 
истребители никогда не летали по ночам, но энергичный майор Фальк с жаром 
принялся за воплощение своей идеи: перевести лучших пилотов на ночные полеты.

Как-то светлой ночью после короткого периода тренировок, когда обер-лейтенант 
Штрайб и лейтенант Мёлдерс уже были готовы поднять самолеты в воздух, «Флуко»[2 
- «Флуко» – центр оповещения о воздушном нападении, региональный штаб системы 
оповещения о воздушном нападении.] сообщил о нескольких бомбардировщиках, без 
сопровождения приближающихся со стороны Северного моря. Летчики всего крыла 
истребителей с волнением ожидали результатов полета двух «Ме-110». 
Обер-лейтенант Штрайб первым подрулил к стартовому зеленому фонарю, развернулся 
против ветра и стал прогревать двигатели. Взревели моторы, и головная машина 
пронеслась по взлетной полосе, оторвалась от земли перед красными огнями, 
обозначающими границы аэродрома, и исчезла в темноте. Мёлдерс взлетел через 
несколько секунд. Самолеты набрали высоту и полетели к зоне действия 
прожекторов.

Казалось, все идет отлично, и выполнение задания не заняло много времени. 
Британцы развернулись к дому, а майор Фальк отдал приказ включить аэродромные 
огни, чтобы пилоты легче нашли взлетную полосу. Наконец вдали послышался мирный 
монотонный гул моторов. Возвращаются! Оба самолета аккуратно вышли из 
планирования в горизонтальный полет и идеально приземлились около зеленого 
фонаря.

Штрайб и Мёлдерс кратко отчитались о полете; ночной подвиг не произвел на них 
особого впечатления. Штрайб, впоследствии признанный «отец» ночных полетов, 
счел, что из-за плохой видимости слишком мало шансов на ночные победы. Экипажи 
также казались разочарованными.

Однако Мёлдерс не был настроен так пессимистично. «Я подтверждаю донесение 
Штрайба о плохой видимости, – сказал он. – Я испытал то же самое, но потом мне 
пришло в голову забраться повыше: до 7500—9000, потом до 11 000 футов. Выше 
10 000 футов темная пелена рассеялась. Только звездное небо и фантастическая 
видимость. Я без труда ориентировался, так как горизонт был абсолютно свободен».
 Лицо майора Фалька просветлело. Он похлопал офицеров по спине и повел в свой 
кабинет составлять отчет о первом ночном полете.

Экипажи крыла Фалька начали интенсивные тренировки слепого полета – полета по 
приборам. Вначале особого энтузиазма не наблюдалось. Летчикам не нравилось, что 
их снимают с дневных полетов; они просили освободить их от тренировок, так как 
считали, что не соответствуют требованиям, предъявляемым к ночному 
пилотированию. Как раз в тот момент поступило распоряжение Высшего командования,
 сыгравшее решающую роль:

«Принимая во внимание перспективу ночных полетов, крыло майора Фалька 
направляется в Гютерсло для подготовки». Жребий был брошен. Через несколько 
недель пилоты «мессершмиттов» овладевали техникой слепого полета на машинах, 
оборудованных специально для этой цели. Поскольку радаров у нас еще не было, 
обнаружение вражеских самолетов оставалось делом случая: повезет – не повезет.

Вскоре это новое подразделение люфтваффе получило мощный стимул. 20 июля над 
Руром появилась эскадрилья британских бомбардировщиков. Прежде зенитной 
артиллерии удавалось сбивать отдельные вражеские бомбардировщики, сейчас 
впервые к выполнению боевой задачи по защите родной земли присоединились ночные 
истребители. Лунный свет струился сквозь рыхлые облака, повисшие на высоте в 
6000 футов, и обер-лейтенант Штрайб, подняв самолет выше облачной гряды, 
направился к сектору зенитного огня. В пересечении прожекторных лучей, 
метавшихся в поисках врага, он заметил свою добычу – бомбардировщик 
«армстронг-уитли», стремительно пронесшийся по ночному небу. Штрайб на полной 
скорости бросился на врага и, выполнив вираж, нацелился нa хвост. Темная тень в 
прицеле увеличилась, и Штрайб дал длинную очередь по бензобаку. Раздался взрыв, 
бомбардировщик вспыхнул и вошел в штопор. Этот первый во Второй мировой войне 
самолет, сбитый ночным истребителем 20 июля 1940 года в 2 часа 15 минут, 
положил начало жестоким ночным воздушным сражениям между Англией и Германией.

Два дня спустя, 22 июля, Штрайб сбил второй вражеский самолет – «Уитли-V». 30 
августа он записал на свой счет третью победу, а на следующую ночь и четвертую; 
оба сбитых самолета были «виккерсами-веллингтонами». Имя обер-лейтенанта 
Штрайба появилось в официальных сводках вермахта, в это время экипажи 
эскадрильи гауптмана Радуша – обер-лейтенантов Эле-Гризе, Вандама-Фенцке и 
фельдфебеля Гилднера-Коллака одержали свои первые ночные победы.

30 сентября 1940 года было принято решение придать ночным полетам широкий 
размах. В ту ночь Штрайб за сорок минут сбил три «Веллингтона», за что был 
награжден Рыцарским крестом. Майору Фальку поручили создать группу ночных 
истребителей и назначили его ее первым командиром. На этот раз он решил 
провести кампанию по вербовке в ночные пилоты-истребители и с этой целью 
приехал в училище летчиков-истребителей в Мюнхене-Шлейсгейме. Майор Фальк 
владел даром убеждения. Я, свежеиспеченный лейтенант, поверил ему и, подумав, 
решил стать ночным летчиком-истребителем.

10 мая 1941 года мы, кандидаты в ночные летчики-истребители, прибыли в 
Штутгарт-Эхтердинген. Изумительная майская ночь раскинулась над Швабией. Летное 
поле было ярко освещено; все преграды отмечены красными фонарями, взлетные и 
посадочные полосы окаймлены ограничительными огнями. Красные, зеленые и белые 
навигационные огни учебных самолетов светлячками мигали в ночном небе. В 
казармах царила тишина, видимо, все экипажи были в воздухе. Мы наслаждались 
теплой весенней ночью и думали о нашей новой профессии, когда вдруг 
пронзительный свист рассек воздух. На землю с высоты 6000 футов упало что-то 
вроде кометы. Я затаил дыхание. Жуткий грохот и яркая вспышка, взорвались 
снаряды, вспыхнули тысячи галлонов горючего, стало светло как днем. Хорошее 
начало, подумал я. Если так будет продолжаться, то, когда придет наша очередь, 
надо будет скрестить пальцы на удачу. В несколько подавленном состоянии мы, 
неоперившиеся юнцы, отправились спать.

Наконец настало время моего первого самостоятельного ночного полета. Техсостав 
уже подготовил мой «Me-110, C9-IU». Радист ефрейтор Ризоп сидел в кабине и 
спокойно проверял радиоаппаратуру. Меня поразила его фантастическая уверенность 
во мне. Если бы я был на его месте, то мое сердце колотилось-бы как сумасшедшее.
 Подумать только! Отправиться в ночной полет с новичком! Однако Ризопа, 
казалось, ничто не волновало. Отличный парень этот студент из Берлина!

Я вскарабкался на переднее сиденье и надел парашют, затем закрыл глаза и 
нащупал приборы, тумблеры, рукоятки. Мы тренировались по сто раз в день: 
шестьдесят последовательных движений руками необходимо было сделать в 
определенном порядке и очень точно. Требовалось постоянно следить за двадцатью 
приборами; десятком зеленых и красных лампочек, подающих необходимые сигналы. Я 
включил электрический стартер и завел моторы; пока они прогревались, натянул 
шлем с наушниками и проверил связь с Ризопом, сидевшим прямо за мной у своей 
радиоаппаратуры. Быстрое тестирование двигателей, вспышка зеленой лампочки, и 
порулил к старту. Слева и справа от меня замелькали ограничительные огни 
взлетно-посадочной полосы. Когда я дал полный газ, самолет задрожал. Скорость 
увеличилась от сорока до пятидесяти, затем до шестидесяти и, наконец, до 
семидесяти миль* в час. Рули высоты вверх, полный газ, и самолет оторвался от 
земли. Теперь приходилось надеяться только на машину и собственное летное 
мастерство.

Тьма была хоть глаз выколи; единственным ориентиром оставалось ярко освещенное 
летное поле. А что, если огни вдруг выключат и останется лишь фосфоресцирующее 
сияние на приборной панели? К счастью, я был так занят, что эти мысли скоро 
вылетели из головы. Сделав широкий круг над полем, я плавно повернул налево, 
готовясь зайти на посадку. Набор нужных движений, жадное изучение приборов, 
надвигающаяся с безумной скоростью земля, последнее выравнивание машины и 
касание… Посадка была очень жесткой, самолет затрясло, но мне удалось удачно 
завершить свой первый ночной полет. Я понимал, что прежде, чем преодолею боязнь 
ночных полетов и обрету чувство безопасности, еще многому придется научиться. 
Буду летать каждую ночь, а днем изучать тактику ночного пилотирования.

Наконец тренировочный период завершился. Ребяческие фобии остались в прошлом, и 
я, как и мои товарищи, обрел уверенность в себе. Нас направили на запад в 
боевые эскадрильи. Лейтенанты Редлих, фон Камне и я получили назначение в 1-е 
крыло ночных истребителей, дислоцированное в Венло. Началась новая жизнь. 
Ночные полеты переживали тогда период младенчества.

В Венло нас, новичков, радушно приняли ветераны 1-го крыла 1-й авиагруппы 
ночных истребителей. Помню свое первое впечатление: в креслах в офицерской 
столовой расположились офицеры, которые за последние несколько месяцев стали 
крестными отцами сил ночного пилотирования. Самым выдающимся был их командир, 
только что награжденный Рыцарским крестом за свою седьмую победу. Немногим 
уступали ему лидеры эскадрильи: обер-лейтенанты Тимминг, Вандам и Гризе, 
лейтенанты Франк, Лос и Кнаке. Затаив дыхание и жадно внимая каждому слову, мы 
слушали их рассказы о победных боях.

– Англия срывает зло на Руре, мстя за так называемые «варварские» налеты 
люфтваффе, – говорили ветераны. – Королевские ВВС крепнут день ото дня и 
увеличивают количество ночных бомбардировщиков. Пока нам известны четыре типа 
английских двухмоторных бомбардировщиков: «уитли», «бристол-бленхейм», 
«виккерс-веллингтон» и «хэндли-пейдж хэмпден». Каждую светлую ночь от 
восьмидесяти до ста машин вылетают на бомбежку немецких городов. Благодаря 
постам радиоперехвата мы приблизительно знаем время вылета бомбардировщиков, но 
враг постоянно меняет курс приближения к цели и проводит ложные атаки на разные 
города, чтобы сбить нас с толку. Во время последних атак мы заметили, что томми 
настраиваются на наши частоты и на безупречном немецком передают ложную 
информацию эскадрильям ночных истребителей. Приходится непрерывно быть начеку и 
время от времени менять частоты. Но самое сложное в ночных боях – обнаружение 
врага.

Начнем с того, что у нас нет радаров, а информация о местонахождении противника 
очень расплывчатая.

Единственный выход – поймать врага в лучи прожекторов. Для этой цели на 
подходах к Руру созданы секторы заграждения, прикрываемые двумя волнами ночных 
истребителей. Каждый из этих секторов снабжен прожекторными батареями, 
способными обнаруживать вражеские бомбардировщики при ясной погоде. Раньше нам 
приходилось кружить на боевой высоте над маяком, выслеживая бомбардировщики, 
летящие на той же высоте. Как только враг попадал в перекрестие лучей, мы его 
атаковали. Главное – не промахнуться. Бомбардировщики летят со скоростью 220 
миль в час, а мы пикируем на них со скоростью от 280 до 310 миль в час. Надо 
сказать, британцы мужественные люди и дорого продают свои шкуры. Завидев ночной 
истребитель, они начинают палить из всех бортовых орудий.

Застать их врасплох – это уже половина победы. Но помните, что летом сильный 
северный свет, поэтому если не хотите, чтобы вас сбили, заходите с темной 
стороны. И ни на минуту не забывайте, что каждый бомбардировщик несет смерть и 
разрушение нашим городам. Защищайте свою страну, своих женщин и детей от смерти 
с небес. Делайте для этого все, что от вас зависит».

Эти слова посвящения несколько отличались от того, что мы слышали в летной 
школе. Адъютант расстелил большую карту, на которой были отмечены секторы 
заграждения, и дал нам исчерпывающие объяснения.

В тот же день нас распределили по эскадрильям. Лейтенанты Редлих и фон Кампе 
остались в Венло, а меня послали в 3-ю эскадрилью в Шлезвиг. Редлих и фон Кампе 
проводили меня до самолета. Помню их прощальные слова: «Ну, Йонен, время 
покажет, кто первым собьет томми: твои приятели в Шлезвиге или – в Венло. 
Смотри не напивайся, а то плохо кончишь. Желаем хорошей охоты и до скорой 
встречи». Их обоих сбили в первых же боях над Голландией. Томми оказались 
проворнее и опытнее.




Глава 2.

Шлезвигский период


25 июня 1941 года около девяти утра я приземлился в Шлезвиге и, открыв фонарь 
кабины, сразу почувствовал в воздухе солоноватый аромат моря. С северной 
стороны летного поля виднелись приземистые казармы, окруженные высокими 
защитными стенами. Затемнение было полным, из окон не пробивалось ни лучика 
света. Сразу после моего приземления выключили большинство посадочных огней, и 
меня окружила дружелюбная темнота летней ночи. Техники были предупреждены. 
Быстро поздоровавшись, они откатили мой самолет на укрытую стоянку и принялись 
готовить его к боевым операциям. Мой радист подхватил наши вещи, а я направился 
в штаб. В группе летчиков я нашел своего будущего командира обер-лейтенанта 
Фенцке и представился:

– Лейтенант Йонен прибыл в распоряжение 3-й эскадрильи.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал Фенцке, протягивая мне руку. – Это 
ваши товарищи по оружию: лейтенант Шмиц и лейтенант Бендер. В 22.00 смените 
дежурного офицера. Завтра полетаете немного и попрактикуетесь в ночных 
приземлениях.

В общем, меня встретили очень радушно и предоставили время поближе 
познакомиться с новым домом. Однако едва я успел подкрепиться в столовой, как 
взвыли сирены. У меня мурашки пробежали по позвоночнику. С летного поля донесся 
шум запущенных механиками двигателей. Я бросился на командный пункт. Летчики 
уже сидели там, адаптируя глаза к темноте. Затем обер-лейтенант Фенцке показал 
на карте местонахождение британцев. Двадцать бомбардировщиков летели над 
Северным морем к побережью Шлезвига. Вероятная цель – Киль. Новость взволновала 
меня. Неужели настоящее дело? Но меня на задание не послали, и я позавидовал 
Шмицу и Бендеру, уже нацепившим полное снаряжение, включая кислородные маски, 
резиновые лодки, спасательные жилеты и парашюты.

– Надеюсь на хорошую драку, – обратился Шмиц к обер-фельдфебелю Вегенеру, 
спокойному расчетливому летчику, который в тот момент, наверное, думал о своей 
жене и двоих детях.

– Да, мой лейтенант. Если только найдем их. Парни в Венло точно справятся – у 
них есть прожекторы, а у нас ничего, кроме ночных биноклей. Думаете, можно 
найти томми с помощью такой штуковины? Моя жена хохотала до упаду, когда я 
рассказал ей о нашей игре в прятки в ночном небе. «В любом случае тебе наверху 
ничего не угрожает», – сказала она.

Парни натянуто рассмеялись, но вдруг умолкли, поскольку обер-лейтенант Фенцке 
приступил к уточнению задания:

– Первая волна: лейтенант Шмиц летит в сектор «С» над Вестерландом. Лейтенант 
Бендер – в сектор «2» над островом Фёр. Фельдфебель Э. – в сектор над островом 
Пельворм. Обер-лейтенант Фенцке – над островом Гель-голанд, и обер-фельдфебель 
Вегенер – в сектор Хузум-Шлезвиг. Преследуйте врага до цели и на обратном пути. 
Лейтенант Йонен заступит на дежурство.

Гордый полученным ответственным заданием, я немедленно приступил к выполнению 
своих обязанностей. Доложили, что самолеты готовы к взлету. Быстро проверили 
посадочные и аварийные огни. Все в порядке. Я держался рядом с офицером 
разведки и прислушивался к донесениям из Гамбурга о местонахождении противника. 
Первые суда береговой охраны доложили о приближении бомбардировщиков. Диспетчер 
отдал приказ на взлет. Экипажи бросились к самолетам – черным 
«Мессершмиттам-110», маячившим призраками в темноте на краю поля. Патрубки 
двигателей были оборудованы специальными подавителями, чтобы враг не заметил ни 
одной светящейся газовой струи. Радисты проверили свои приборы, истребители 
один за другим оторвались от земли, сделали круг над полем, легли каждый на 
свой курс и исчезли во тьме. Я остался на телефонной связи с разными секторами, 
и посты радиоперехвата вскоре доложили о подлете направленных к ним 
истребителей. Офицеры разведки каждого сектора знали свои экипажи и чувствовали 
себя ответственными за их судьбу. Лейтенант Краузе из сектора Хузум пожелал мне 
удачи в будущих боях и доложил: «Истребитель на высоте 15 000 футов над маяком».
 На командном пункте воцарилась напряженная тишина; если бы пролетела муха, мы 
бы услышали. Все разговоры велись шепотом, чтобы ясно слышать каждое донесение. 
Сектор Гельголанд доложил об отдаленном гуле моторов. «Старик» снова не 
промахнулся, точно вышел в намеченный пункт. Только на прошлой неделе Фенцке 
сбил в этом районе британский бомбардировщик. Гельголанд снова вышел в эфир с 
детальным отчетом о противнике: британцы летели к побережью на высоте 9000 
футов. Они явно снижались, чтобы при заходе на бомбометание увеличить скорость.

Затем и Краузе доложил о первых контактах с противником. Обер-фельдфебель 
Вегенер уже готовился к бою. Строй бомбардировщиков, похоже, направлялся к 
Шлезвигу. Если только… Вегенер доложил о воздушном потоке от винта чужого 
самолета, и Краузе стал непрерывно передавать ему координаты. Я быстро выскочил 
на свежий воздух, прислушался. Вдали раздавался тихий гул, с каждой секундой 
становившийся громче. Значит, действительно Шлезвиг, подумал я, возвращаясь на 
свой пост.

Краузе, словно безумец, завопил:

– Вегенер докладывает о контакте с противником, летящим к Шлезвигу!

Я был так взволнован, что мне казалось, будто сердце вот-вот остановится. Это 
моя первая ночь на командном пункте ночных истребителей, а события 
разворачиваются так стремительно!

– «Барабаны», «барабаны», – передал Вегенер кодовое слово, означавшее атаку, и 
все всыпали на летное поле.

Мы отчетливо слышали рокот британских моторов, работавших на высоких оборотах, 
перемежающийся с тихим гулом «Ме-110». Затем началась стрельба. На высоте 6000 
футов Вегенер стрелял по одному из бомбардировщиков из всех пулеметов. Я не 
видел самолеты, но мог следить за боем по следам трассирующих пуль и снарядов. 
Несколько разрывов и длинный огненный след. Черт побери! Я не мог ошибиться. 
Британец вспыхнул факелом, но в тот же момент Вегенера подстрелили с другой 
стороны. Бомбардировщики еще не рассыпали строй и защищали друг друга. Горящий 
самолет Вегенера длиннохвостой кометой промчался по ночному небу.

– Прыгай, Вегенер, прыгай! – закричал я, будто он мог меня услышать.

В следующий момент британский самолет взорвался, ударившись о землю милях в 
пяти от аэродрома. Оглушительный грохот, и в небо взвилась гигантская колонна 
пламени. Все закончилось. Оба самолета сбиты. Оставалось надеяться, что Вегенер 
и его радист успели выпрыгнуть. Два огромных костра освещали ночь. Мы 
почувствовали, что британцы занервничали. Ровный гул моторов сменился тревожным 
надрывным рокотом, и строй рассыпался. Результативность рейда неминуемо 
уменьшилась. Хотя несколько бомб упали на Киль, зенитчикам удалось оттеснить 
самолеты от города, и они сбросили свой смертоносный груз на пустые поля. Строй 
британцев рассыпался, и они потянулись в обратный путь.

Я приказал пожарной команде и машине «Скорой помощи» мчаться к тому месту, где 
разбился Вегенер. В радиоэфире вдруг прорезался не потерявший бдительности 
обер-лейтенант Фенцке. При заходе на цель ему не повезло, но сейчас он доложил, 
что в его секторе намечаются боевые действия. Я настроился на частоту Фенцке и 
сообщил ему, что остальные истребители уже возвращаются. Сначала на частоте 
Гельголанда слышались только громкие помехи, затем офицер разведки доложил, что 
отдельные бомбардировщики летят обратно на высоте 3000 футов. Фенцке снизился 
до 3000 футов и занял позицию с темной южной стороны, оставив бомбардировщики 
на фоне яркого северного неба. В воздухе повисла мертвая тишина. Британцы 
наверняка уже летели над Гельголандом, и наземный пост наведения предупредил об 
этом Фенцке. О том, что происходило дальше, пусть расскажет сам обер-лейтенант 
Фенцке:

«Я уже два часа летал над водой и думал про себя: хорошо, что лето, внизу 
должно быть несколько патрульных судов. Зимой ночной бой превратится в кошмар. 
Я услышал по радио как британцы докладывают свои координаты:

«Летим над островом на высоте 3000 футов». Я снизился и повернул на юг. Далеко 
на севере переливалось северное сияние. С тревогой всматриваясь в горизонт, я 
летел на высоте между 2700 и 3300 футами, чтобы было легче заметить томми. Над 
нами висело звездное небо, под нами темнело море. Время от времени мы смотрели 
на ясное небо на севере, но ничего не видели. Наземный пост наведения снова 
сообщил о самолетах противника над островом. Мы так таращились в темноту, что 
глаза чуть не вылезли из орбит. Иногда я смотрел в бинокль ночного видения, но 
видел еще меньше, а нос моего самолета так сильно задрался, что радист: легка 
струсил и вдруг сказал: «На горизонте что-то движется. Курс 320 градусов». Я 
взглянул, ничего не увидел, но автоматически лег на указанный курс.

Вдруг над горизонтом на фоне яркого северного сияния я заметил темное пятно. 
Оно росло, и вскоре я различил очертания самолета. Толстый фюзеляж (корпус 
летательного аппарата), высокое хвостовое оперение – «веллингтон». У меня душа 
ушла в пятки. Только бы он меня не заметил. Защищенный темнотой южной части 
неба, я осторожно подкрался к британцу и был уже на расстоянии 200 ярдов[3 - 1 
ярд = 0,9 м], но он спокойно летел, ничего не заподозрив. Я сократил дистанцию 
до 100 ярдов и приготовился стрелять. Теперь я хорошо видел на фоне темного 
неба его подсвеченные красным огнем патрубки и поймал в прицел его левое крыло. 
В этот момент британец, вероятно заметив меня, резко накренился влево и стал 
отличной целью. Я дал очередь. «Веллингтон» взорвался, рассыпавшись на 
множество горящих осколков. Я содрогнулся, подумав об экипаже. Кроваво-красный 
огненный шар быстро погрузился в море, и снова воцарилась тьма. Я сделал круг 
над местом катастрофы, сообщил свои координаты и попросил наземный пост 
наведения уведомить службу спасения, хотя не сомневался, что экипажу уже ничем 
нельзя помочь. Однако все надо доводить до конца».

Итак, две победы нашего крыла за один вылет. Нас охватила гордость, но и 
тревога не отпускала: что случилось с Вегенером? Поздно ночью вернулась 
спасательная команда. Вегенер погиб. Я так сильно перенервничал, что в ту ночь 
не смог заснуть.




Глава 3.

Боевой вылет


За первые две недели пребывания в боевой эскадрилье я подружился с товарищами 
по оружию и изучил тактику боевых действий эскадрильи ночных истребителей. 
Сумерки мы всегда встречали в полной боевой готовности. Весь летный и 
технический персонал мог собраться в течение пяти минут. После ужина офицеры 
собирались вместе со своими) экипажами на командном пункте. Короткая перекличка,
 затем метеосводки, которые многочисленные метеостанции Германии и 
оккупированных стран присылали по телетайпу. Метеосводки дополнялись рапортами 
пилотов-разведчиков, летавших до самого английского побережья.

Затем офицер разведки эскадрильи сообщал секретные частоты для радиосвязи и 
опознавательные сигналы для ночных истребителей и аэродромов. Эти сигналы 
изменялись каждую ночь, чтобы их не мог использовать противник. Экипажи ночных 
истребителей ориентировались по маякам, установленным на каждом аэродроме, что 
было особенно важно в случае выхода из строя радиопередатчика. Сигнальные 
осветительные ракеты, используемые ночными истребителями, предназначались 
главным образом для зенитных батарей. Когда в наш самолет начинали стрелять 
наши зенитки, что случалось над большим городом или защищенной ПВО зоной, 
радист должен был стрелять одной из сигнальных ракет: зеленых, белых, красных, 
синих или желтых. Британцы это заметили и припасли целые ящики тщательно 
рассортированных ракет. Как только первый вражеский экипаж видел 
опознавательный сигнал, он немедленно докладывал самолету наведения отряда 
бомбардировщиков – «церемониймейстеру», а тот сразу передавал информацию всем 
британским экипажам на заранее установленной частоте. Иногда приходилось менять 
коды несколько раз за ночь. Британский «церемониймейстер» был сердцем 
авиаотряда. Он не нес авиабомбы, только специальное радарное оборудование, 
навигационные приборы, осветительные ракеты (так называемые «рождественские 
елки») и осветительные бомбы. Если наш ночной истребитель сбивал самолет 
наведения, его место во главе строя занимал резервный «церемониймейстер».

Командир эскадрильи проводил инструктаж, опираясь на метеосводки и 
разведдонесения, а затем распускал экипажи. Пилоты, офицеры и фельдфебели, 
обычно обменивались опытом в затемненных комнатах ожидания. На потолок с 
помощью яркого фонаря проецировались модели вражеских самолетов, чтобы 
познакомить экипажи с их типами. Мгновенное узнавание противника являлось 
решительным фактором для первой атаки, поскольку каждый тип самолета имеет свои 
сильные и слабые стороны, а важнее всего была разница в защитном вооружении. 
Наибольшую опасность представлял стрелок с четырьмя тяжелыми пулеметами, 
сидевший за хвостовым оперением в отсеке из «перспек-са» – высокопрочного 
органического стекла концерна «ИКИ». Этих «хвостовых Чарли» отбирали обычно из 
самых смелых, ибо здесь требовалась огромная выдержка. Человек сидел по 
шесть-восемь часов в полном одиночестве в узкой небронированной клетке. Ему 
нельзя было ни на секунду расслабиться, поскольку в любой момент из темноты мог 
выскочить немецкий ночной истребитель, чтобы уничтожить его первой же очередью. 
Смерть хвостового стрелка обычно оказывалась роковой для самолета.

Британцы не каждую ночь совершали авианалеты на немецкие города. Их экипажи 
нуждались в отдыхе, поэтому иногда целые ночи проходили в наблюдениях и 
бесконечном ожидании. Наши летчики читали, играли в шахматы, карты или 
настольный теннис. С полуночи до рассвета многие отдыхали в полном летном 
снаряжении на койках в комнате отдыха, но это было далеко от реального отдыха в 
собственных постелях. Как только солнце приближалось к зениту, начиналась 
ежедневная рутина. После завтрака – тренировки на:познавание целей, стрельбы, 
полеты в строю – учебные бои. Ближе к вечеру вся эскадрилья от командира до 
последнего новобранца занималась спортом, компенсируя время, проеденное в 
сидячем положении в самолете или на земле. Дни проносились незаметно, а когда 
огненный солнечный шар скатывался в море, наступал час ночных истребителей.

11 июля 1941 года – день, когда я отправился в свой первый боевой полет, ничем 
не отличался от остальных. К тому времени я полностью доверял своему самолету. 
Я мог выполнять все необходимые движения с уверенностью лунатика. Я 
инстинктивно чувствовал малейшее движение самолета в воздухе. Наш эксперт 
предсказал плохую погоду. Небо затянулось черными облаками, и с моря подул 
сильный ветер. Авианалеты не предвиделись, командир эскадрильи 
проинструктировал экипажи новичков первой волны. Покой царил в комнатах 
ожидания, и летчики уже улеглись на свои койки. Мой радист и я еще играли в 
шахматы. Время от времени мы выходили на свежий воздух и, задрав головы, 
изучали небо. Ни одной звезды не было видно, только яркие вспышки молний на 
западе. Ветер усилился, и слышался шум морских волн, хотя это была игра 
воображения: мы находились слишком далеко от побережья. Похоже, что через 
несколько часов налетит жуткая гроза.

– Будем надеяться, что не придется совершать первый боевой вылет в такую 
дьявольскую погоду, – сказал мой радист, налегая на дверь, чтобы справиться с 
ветром.

Мы растянулись на койках, размышляя, какова может быть скорость ветра на высоте 
от 12 000 до 15 000 футов. Скоро нам предстояло узнать это.

– Внимание! Внимание! Немедленная готовность для экипажей Йонена и Шаллека. Над 
Северным морем обнаружены одиночные бомбардировщики.

Я вскочил с койки и опрометью бросился через летное поле к своему самолету.

– Не спеши, Йонен, – крикнул командир эскадрильи, – а то забудешь радиста или 
спасательный жилет! Действуй быстро, но не теряй головы.

Я был очень возбужден и с трудом заставил себя успокоиться. В западной части 
неба все еще сверкали молнии, из темноты выступали очертания истребителей. 
Сновали черные фигурки: техники снимали струбцинки с рулей управления, 
укладывали в кабины парашюты. Ризоп забрался на свое место и надел наушники.

– Курс на сектор Вестерланд. Самолет противника примерно в 120 милях от берега,
 – заговорил передатчик.

Мы отправляемся на увеселительную прогулку, подумал я, выруливая на взлетную 
полосу. Самолет увеличил скорость, приближаясь к последнему красному огню на 
краю летного поля. Я мягко потянул на себя ручку управления, и меня поглотила 
тьма. Исчезло все, что связывало меня с землей; я, совершенно уверенный в 
старине «Ме-110» и радисте, взял курс на сектор Вестерланд. Лишь на долю 
секунды посмел я оторвать глаза от приборов и выглянуть из кабины. Клочья 
облаков обтекали крылья самолета; насколько хватало взгляда, всюду клубились 
облака. Вариометр показывал, что самолет упорно набирает высоту со скоростью 
девять метров в секунду, стрелка спидометра мирно колебалась между 200 и 215 
милями в час. Фосфоресцирующие шкалы приборов слепили меня, и я уменьшил свет 
лампочек до минимума. Сильные порывы ветра швыряли самолет, затрудняя полет. 
Дождь хлестал по бронированной обшивке и стекал по фонарю кабины тяжелыми 
каплями. Время от времени, когда вспышка молнии прорезала тьму, я различал 
гигантскую облачную гряду, доходившую до высоты 12 000 футов. Позывные 
наземного поста наведения Вестерланда были едва слышны:

– «Метеор» – «Аргусу-4». «Метеор» – «Аргусу-4». Пожалуйста, отзовитесь. 
Пожалуйста, отзовитесь.

Ризоп доложил нашу высоту и курс. В тот момент мы были на высоте 9000 футов и 
карабкались вверх сквозь густые облака. Постепенно связь с землей улучшилась. 
Усиливавшийся встречный ветер снижал скорость самолета, и мы потратили вдвое 
больше расчетного времени, чтобы достичь острова Зильт. Минуты казались 
вечностью, а наземный пост наведения все спрашивал, почему мы так медленно 
тащимся.

Тем временем британцы, пользуясь преимуществом попутного ветра, уже почти 
достигли побережья на высоте 13 500 футов.

– «Метеор» – «Аргусу-4», – взывал наземный пост наведения. – Вражеские самолеты 
летят над Вестерландом курсом 130 градусов. Высота 13 500 футов.

Увеличивая скорость, я летел встречным курсом на несколько футов выше облаков, 
чтобы заметить противника на фоне яркого ночного неба или на фоне белой 
облачной гряды.

– Курс противника 130 градусов, – повторил корректировщик поста наведения. – 
Вероятно, вы уже близко.

Я немедленно лег на курс 130 градусов. Ровный гул моторов придавал мне 
уверенности. Ощущение того, что я нахожусь среди том-ми, возбуждало, и 
совершенно не хотелось спать. Ризоп уже отчитался перед наземным постом 
наблюдения и смотрел в бинокль на ночное небо. Вдруг я почувствовал воздушный 
поток от вражеского винта, сильно качнувший мой самолет, и молниеносно 
отреагировал, дернув ручку в другую сторону. Новые воздушные потоки. Самолет 
накренился и чуть не вошел в штопор. Видимо, мы летели прямо за британцем. Я 
крепко сжал коленями ручку управления и натянул кислородную маску, чтобы 
стряхнуть легкую усталость, вызванную высотой. Несколько первых вдохов, и яркие 
разноцветные звезды рассыпались перед глазами, зато голова снова прояснилась.

– Вижу одного! – завопил Ризоп. – Прямо перед нами на нашей высоте.

Инстинктивно я снял предохранитель с пушки большим пальцем правой руки; 
вспыхнули шесть красных лампочек. Оружие готово, но томми исчез.

– Он повернул направо! – крикнул Ризоп, выглянув из кабины.

Я толкнул ручку управления в нейтральное положение, но тьма защитила врага, 
полностью укрыв его.

– Если бы вы не занялись пушкой, он не ускользнул бы от нас, – добавил радист.

Пришлось признать, что в предвкушении боя я сначала подумал о пушке: обладание 
таким мощным оружием очень успокаивало.

– Не переживай, Ризоп, – сказал я, – скоро найдем другого.

Мы продолжали рыскать по небу, но казалось, что томми удрали. Наши глаза устали 
от напряжения. За каждой звездой, за каждым облаком мерещился британский 
самолет.

– Ну, – сухо заметил Ризоп, – похоже, таблетки для улучшения зрения, которыми 
нас пичкают, не очень помогают. Я уж не говорю о сырой брюкве, которую врач 
заставляет есть каждый вечер. – Ризоп попытался еще раз связаться с наземным 
постом наведения и проворчал:

– Давно пора поставить на борту радар.

Охота продолжалась. Каждую секунду мы надеялись обнаружить врага, но видели 
лишь облака и звезды. Радиопередатчик молчал, и мы сохраняли курс 130.

– Где мы точно? – спросил я Ризопа, пытаясь разобраться в карте в тусклом свете 
фонарика.

– Хотел бы я знать. В эфире молчание, как в могиле.

Судя по полетному времени, мы где-то в окрестностях Шлезвига. Топлива было 
достаточно, и я продолжал полет, еще надеясь схватиться с врагом. Тщетная 
надежда. После пересечения береговой линии британцы шли тем – же курсом минут 
десять, а затем резко повер – Щ нули на 180 градусов, опустились до высоты 5000 
футов и направились к Гамбургу. Когда наземный пост наведения получил эту 
информацию, мы уже были вне досягаемости ее сигнала.

Буря покончила с нашей надеждой поразить первую цель, и мы сосредоточили усилия 
на определении собственных координат. Ри-зоп выдвинул антенну и попытался 
сориентироваться по радиокомпасу, так как о радиотелефонной связи нечего было и 
думать. Он непрерывно передавал наш кодовый номер, и после долгого ожидания 
наземный пост наведения в Шлезвиге ответил азбукой Морзе, но прием был таким 
слабым, что сигналы заглушались помехами. Что же дальше? Последней надеждой, за 
которую мы цеплялись как за соломинку, была наша собственная засечка. Ризоп 
перешел на волну радиомаяка близ Шлезвига, чей позывной очень слабо слышался в 
наушниках. Радиопеленг показал наш новый курс – 70 градусов.

– Ризоп, это невозможно. Мы должны быть к юго-западу от Шлезвига.

– Если думаете, что сможете определиться лучше, попробуйте сами, – съязвил 
радист.

Новая попытка закончилась тем же результатом – 70 градусов. Я считал это 
невероятным и сбросил высоту, чтобы увидеть землю. Погода улучшилась, но ветер 
не стихал. На высоте 3000 футов я прошел сквозь последнее облако и увидел под 
собой нечто темно-серое. Никаких огней, никаких маяков, ни одного ориентира, 
сплошная серость. Если бы не приборы ночного пилотирования, мы бы безнадежно 
заблудились. Я встревожился, и даже Ризоп потерял самоуверенность.

– Ну, Ризоп, дружище, – спокойно сказал я, – или ты как следует сориентируешься,
 или мы очень скоро будем плескаться в воде.

В радиопередатчике что-то постоянно потрескивало и шипело, но в конце концов 
Ризоп добился приличных результатов и радостно сообщил:

– Новый курс 200 градусов.

То есть практически противоположное направление. Я вздохнул с облегчением и лег 
на новый курс. Теперь мы летели на высоте 1000 футов, а под нами во все стороны 
до горизонта расстилалось море. Буря унесла нас далеко в открытое море, и 
теперь, возвращаясь к побережью, приходилось бороться с ветром. Минуты казались 
бесконечными, но радиоприем улучшался, и можно было предположить, что мы на 
верном пути. Мои глаза сверлили ночную тьму в поисках малейшего признака света. 
Наконец вдали я увидел слабое сияние трех прожекторных лучей, вонзившихся в 
небо. Это означало, что нас уже объявили опоздавшими, и все наземные посты 
наведения дают нам ориентиры.

Ну, подумал я, там, где прожекторы, там и земля. Медленно приближаясь к 
мигающим лучам, мы выключили навигационные огни и включили опознавательные. 
Ризоп узнал в замеченной нами прожекторной батарее ту, что находится восточное 
Эккернфёрде. Все закончилось благополучно. Обильно потея, мы приземлились на 
родном аэродроме. Давно вернувшиеся товарищи встретили нас как заблудившихся 
овечек, но не преминули посмеяться.

– Ты собирался половить рыбку в Балтийском море? – спросил один из них моего 
радиста.

– Если бы я нацепил на крючок тебя, рыбалка была бы отличной, – парировал Ризоп.


Вот так завершился мой первый ночной боевой вылет на истребителе.




Глава 4.

Триумф и катастрофа


Наша служба разведки передала о грандиозной подготовке британских ВВС к 
превращению территории Германии во внутренний фронт. Как объявил Черчилль, в 
этом долгосрочном наступлении, которое будет стоить Англии много «крови, пота и 
слез», ВВС Великобритании начнут систематически стирать с лица земли немецкие 
военно-промышленные объекты и наносить смертельные удары по немецким городам. 
Отныне война объявлялась женщинам, детям и гражданскому населению. 
Межнациональная ненависть уже не знала границ. Пошатнулась вера в Бога и 
справедливость, и человечество потеряло человеческое лицо, оказавшись во власти 
дьявола.

По всей Великобритании строились огромные аэродромы – базы бомбардировочной 
авиации. Авиапромышленность день и ночь работала над новыми четырехмоторными 
бомбардировщиками: «шорт-стирлингами», «ланкастерами» и «галифаксами», которые 
могли поднимать до десяти тонн бомб. Штаб британских военно-воздушных сил 
разработал детальный, вплоть до дня, часа и минуты, план серии ночных 
авианалетов на немецкие города.

Однако и Германия не дремала. В кратчайший срок были созданы новые отряды 
ночных истребителей. Заградительная полоса противовоздушной обороны и ночной 
истребительной авиации протянулась от Франции до Дании через Бельгию, Голландию 
и Германию. Наша база в Шлезвиге была одним из звеньев этой длинной цепи.

Совершив двадцать девять ночных вылетов, я стал знатоком своего дела, 
превратился в неотъемлемую деталь своего самолета, и ночь от ночи росла моя 
уверенность в себе. Противник сбивал в основном неопытных молодых летчиков, 
которые все силы и внимание отдавали управлению самолетом. Мне повезло в том, 
что мои первые двадцать девять вылетов прошли без контакта с врагом. В дневное 
время суток мы вели довольно беззаботную жизнь до тех пор, пока в серый 
ноябрьский день 1941 года наш командир гауптман Штрайб, появившийся на 
командном пункте после успешной слепой посадки, объявил, что эскадрилью 
переводят в Венло.

Для меня эта новость оказалась приятным сюрпризом, так как Венло находился по 
соседству с моим родным городом Хомбергом, но технический персонал и девушки 
Шлезвига радовались гораздо меньше, и перед нашим отлетом было пролито немало 
слез. Пролетев низко над городом, 3-я эскадрилья 1-го крыла ночных истребителей 
простилась со своим старым аэродромом и направилась в Венло, расположенный 
недалеко от Рура на голландско-немецкой границе. Голландцы вели себя корректно, 
но были настроены антинемецки, и потому мы редко покидали нашу новую базу. На 
Рождество 1941 года я отправился в увольнение в Хомберг. Постоянные сигналы 
воздушной тревоги и светомаскировка не повлияли на моральное состояние 
гражданского населения. Все искренне верили в нашу окончательную победу. 
Благодаря мощным наземным оборонительным укреплениям Руру был нанесен 
незначительный ущерб. Ночные истребители для обороны Рура пока не 
использовались из-за опасения, что их собьют собственные зенитные батареи. 
Гражданское население с состраданием относилось к экипажам сбитых британских 
бомбардировщиков, удивляясь безответственности командования ВВС Великобритании, 
посылающего этих молодых парней на верную смерть. Все надеялись, что в скором 
будущем будет заключен мир.

Наше авиакрыло, дислоцированное в Венло, имело сорок самолетов и являлось 
первым соединением ночных истребителей в Германии. У нас уже сложились свои 
традиции. Мы одержали много побед в воздухе, и самый крупный счет был у нашего 
командира. Неудивительно, что им восхищались все, кто служил под его 
командованием. 26 марта 1942 года в 20.00 набившиеся в помещение командного 
пункта экипажи выслушали очередную метеосводку, а затем командир дал последние 
инструкции перед ночным вылетом:

– Посты радиоперехвата на берегу Ла-Манша объявили о приготовлениях к 
крупномасштабному рейду британских бомбардировщиков. Погода благоприятствует 
обороне. Предположительно, чтобы избежать излишних потерь, враг выберет 
ближайшей целью Рур. После того как в воздух поднимется первая волна, вторая 
должна быть готова к взлету в любой момент. Третья волна остается в боевой 
готовности. Сегодня мы в первый раз полетим над Руром. Зенитные батареи 
оповещены и ограничат огонь высотой в 15 000 футов. Пространство выше 15 000 
футов – наше. Жизненно важно не опускаться ниже 15 000 футов, поскольку ПВО не 
гарантирует безопасность ночных истребителей в этой зоне.

– Остается надеяться, что нам повезет, – раздались голоса.

– Если, несмотря на приказ, зенитные батареи начнут стрелять выше 15 000 футов,
 – продолжал командир, – ночные истребители должны ответить сигналами бедствия 
и опознавательными ракетами. Кстати, мы находимся на постоянной телефонной 
связи со штабом дивизии ПВО. Экипажи, отправляющиеся на задание в Рур, будут 
объявлены позже.

Эти новости не воодушевили летчиков. Все знали о лесах прожекторных лучей и 
тысячах зенитных орудий, охраняющих Рур. Когда все батареи открывали огонь, 
даже мы жалели бедных томми, которым приходилось вести тяжелые, неповоротливые 
самолеты через дьявольскую мясорубку. Британские экипажи часто сбрасывали бомбы,
 не долетев до целей, и поворачивали домой. А теперь в этот ад посылали нас. 
Даже если зенитчики не превысят потолок в 15 000 футов… Если честно, в этом 
отношении мы не очень доверяли нашим зенитчикам.

Дежурный офицер приступил к окончательному инструктажу:

– Операция «Рур». Первая волна – лейтенант Йонен, вторая волна – фельдфебель 
Лауэр. Экипажи должны немедленно связаться с офицером связи ПВО и обсудить с 
ним детали задания. До сигнала тревоги в клубе-столовой будут демонстрироваться 
фильм «Квакс, летчик-неудачник» и еженедельный выпуск кинохроники.

Похоже, нас пытались отвлечь от предстоящего испытания, и правильно, 
взбодриться никому не мешало. Мой преданный радист Ризоп, пребывавший, как 
обычно, в отличном настроении, открыл свой штурманский чемоданчик и расстелил 
передо мной карту. К нам присоединился экипаж фельдфебеля Лауэра. 
Пилот-неудачник Квакс был нам абсолютно безразличен; разработка тактики полета 
была более разумным времяпрепровождением.

Несколькими словами офицер связи ПВО наметил задание. Мы узнали, что должны 
вылететь из Венло к северо-восточному побережью. Маяк близ Везеля, работающий 
на звуковой радиочастоте, сообщит о нашем приближении в Вольфсбург. Над этим 
маяком мы должны подняться до боевой высоты в 17 000 футов. Затем мы сменим 
частоту, и аппаратура ПВО поведет нас над целью. Таким образом, зенитные 
батареи по обе стороны нашего курса смогут опознать нас и поймать в лучи 
прожекторов британский бомбардировщик, чтобы мы могли его сбить. Как только мы 
вступим в бой, зенитные батареи прекратят огонь.

– В теории все просто и ясно, однако в горячке боя… – выразил я свои сомнения.

Ризоп посоветовал мне проверить, хорошо ли пригнан парашют. Мы часто 
обменивались парашютами или заново перекладывали их, не обращая особого 
внимания на размер. Но очень важно, чтобы пояс тесно облегал тело! При прыжке 
на скорости более 300 миль в час рывок парашюта приводит в действие огромные 
силы, которые могут привести к катастрофе, если пояс не будет затянут. Кроме 
того, если болтались лямки на бедрах, опасности подвергался живот, и многим 
пилотам случалось пожалеть о своей небрежности. Вскоре явился ответственный за 
укладку, ремонт и проверку парашютов сержант Фробозе и подогнал нам ремни 
парашютов по фигуре.

– Затевается что-то особенное, repp лейтенант? – поинтересовался он, окидывая 
последним взглядом мой «спасательный пояс».

– Нет, Фробозе, мы всего лишь хотим избежать отправки в мир иной. Фробозе 
рассмеялся:

– Желаю хорошей охоты, а если парашют не раскроется, завтра утром загляните ко 
мне, и я дам вам новый.

Закончив подготовку, мы почувствовали, что можем развлечься ужимками Квакса, 
пилота, совершившего все ошибки, которые только можно было совершить. В зале 
царило веселье. Летчики и радисты, расположившись в креслах, непринужденно 
курили и не скупились на комментарии. Главной мишенью насмешек был 
обер-лейтенант Хиттген, штурман наведения. Мы корчились от смеха и вскоре 
напрочь забыли о Рурской операции, наслаждаясь экранными невзгодами бедняги 
Квакса.

В середине фильма дежурный офицер приоткрыл дверь и приказал:

– Первая волна – боевая готовность. Кинопроектор тут же выключили, экипажи сели 
в автобус, который должен был отвезти их к самолетам. Слава богу, в Венло нам 
не требовались ни спасательные жилеты, ни резиновые лодки. Старший техник 
доложил, что мой «Фриц Людвиг» подготовлен к полету, и помог мне пристегнуть 
парашют. Моторы были готовы к холодному старту, поэтому обращаться с ними 
требовалось особенно осторожно. Некоторое количество бензина смешивалось с 
сырой нефтью, что служило хорошей смазкой при запуске моторов и позволяло 
обходиться без прогревания. Но в этом случае необходимо было взлетать 
немедленно, так как через пять минут раскалившиеся двигатели испаряли бензин и 
наступал критический момент, когда нефть еще не достигла достаточно высокой 
температуры, а бензин уже испарился. Этот критический момент ни в коем случае 
не должен был совпасть с максимальной нагрузкой двигателя, особенно при старте, 
потому что из-за недостаточной смазки износятся поршни и двигатель выйдет из 
строя. При нормальной (крейсерской) скорости критический момент не разрушает 
мотор. Мы с Ризопом подготовились к взлету и, помня о расчетной высоте в 17 000 
футов, надели кислородные маски. На высоте в 13 000 футов физические реакции и 
скорость мышления замедляются, а при крутом наборе высоты, начиная с этой точки,
 человек не выживет без кислорода. На высоте в 17 000 футов две минуты без 
кислорода означают неминуемую смерть.

Мы надели маски заранее по простой причине: в воздухе эта процедура всегда 
вызывает проблемы, а сейчас у нас было достаточно времени на подготовку. Мои 
товарищи также сидели в своих самолетах, и я время от времени замечал вспышки 
карманных фонариков. Над головой раскинулся изумительный звездный небесный 
купол… Папаша Хиттген в своей роли штурмана наведения давал нам радиоурок 
астрономии с многозначительными комментариями. Он знал, как поддержать в 
экипажах хорошее настроение и снять нервное напряжение ожидания. Отдавая приказ 
на взлет, он прощался с каждым экипажем словами: «Возвращайтесь, я жду вас». В 
ту ночь меня ему пришлось ждать долго. Как рассказали потом мои товарищи, он не 
переставал надеяться, что я вернусь, и делал все, что было в его силах, чтобы 
помочь мне найти аэродром. Он не сдавался, пока не узнал, что меня сбили. 
Естественно, все его мастерство не пригодилось.

Британцы не спешили. Часы на моей приборной панели показывали 21.30. Мне вдруг 
захотелось позвонить родителям. В Венло была прямая связь с Дуйсбургом, и через 
них я легко мог связаться с Хомбергом. Разумеется, это было строжайше запрещено,
 но в тот момент, решив не упускать шанс, я выскочил из самолета и побежал к 
командному грузовику.

Папаша Хиттген, руководивший операцией, ошарашенно уставился на меня.

– Ты что, Йонен, свихнулся? А если командир узнает? Что ты здесь делаешь? У 
тебя мандраж или что? Доктор Зике, – обратился он к врачу, – дайте Йонену 
бромид.

Не прерывая его болтовни, я связался с Вольфсбургом. В трубке раздался треск, и 
мои родители ответили. Хиттген таращился на меня так, словно я с луны свалился, 
но не успел он снова открыть рот, как я уже бежал обратно к самолету. Часы 
показывали 21.45, когда Хиттген отправил первую волну на боевые действия над 
Голландией. Строй британских бомбардировщиков, сомкнувшийся к востоку от 
Лондона над устьем Темзы, уже летел прямым курсом к Руру и находился к западу 
от Флашинга над островом Валхерен. Мои товарищи взлетали с короткими 
интервалами. Рев моторов, дождь искр, падающий на взлетную полосу, и очередной 
темный силуэт быстро исчезает над горизонтом. В 21.55 я услышал высоко в небе 
гул быстроходного английского самолета, предположительно, самолета наведения, и 
отдаленный рев сирен воздушной тревоги. В 22.00 я еще не получил приказа к 
взлету. Нетерпение и нервозность постепенно овладевали мною. Наконец в 22.02 я 
услышал:

– Лейтенант Йонен на взлет!

Взревели инерционные стартеры, неуклюже повернулись лопасти пропеллеров, и 
вскоре заработали оба мотора.

– Хорошей охоты! – крикнул мой техник, закрывая фонарь кабины, и я покатил к 
месту старта.

В 22.03 я уже был в воздухе.

Всего двадцать минут спустя я достиг заданной высоты в 17 000 футов и сделал 
круг над маяком к западу от Везеля. Звезды на величественном небосводе казались 
очень близкими, ночь была на удивление светлой. Создавалось впечатление мира и 
безмятежности. На такой высоте человек чувствует бесконечность космоса и свою 
собственную незначительность. Где-то далеко внизу в темноте скрывались земля и 
люди, которых я должен защитить от грозной опасности. Тут и там мелькали 
кровавые отблески выхлопных газов, которые сейчас, когда враг приближается, 
необходимо подавить. Вдруг вспыхнули и начали свою игру в небе прожекторы, 
вспыхнули и тут же погасли. Даже на такой высоте я почувствовал нервозность 
людей, ожидавших внизу нападения. С юга на север протянулась широкая блестящая 
серая лента – Рейн, первый ориентир для британцев. Земля словно затаилась перед 
смертельной опасностью с воздуха, готовая в любой момент завопить от страха и 
отчаяния. Первые осветительные ракеты залили пейзаж призрачным светом: британцы 
искали свои цели.

На высоте 1500 футов раскрыли парашюты осветительные бомбы и, покачиваясь, 
медленно поплыли к земле. На томми обрушился ураган: сотни прожекторов 
вспыхнули, указывая тонкими световыми лучами на вражеских бомбардировщиков. 
Заговорили тысячи зенитных орудий, образовав заградительный вал вокруг Рура. 
Однако британский «церемониймейстер» невозмутимо летел вперед, сбрасывая так 
называемые «рождественские елки». Осветительные бомбы висели на парашютах, как 
гроздья винограда. По моим наблюдениям, вероятной целью налета был Дуйсбург. 
Наземный пост наведения доложил о первых успехах моих коллег над Голландией. 
Две победы с интервалом в восемь минут у командира отряда гауптмана Штрайба. 
Тем временем «церемониймейстер» нашел цель и дал залп красными, зелеными и 
белыми ракетами. Небо стало похожим на рождественскую елку. В их резком свете 
цель – сооружения гавани Дуйсбурга-Рурорта оказались как на ладони.

Он сделал свою работу, и началось светопреставление. Зенитки продолжали 
непрерывно стрелять по приближающимся бомбардировщикам. Снаряды с грохотом 
рвались на высоте от 1200 до 1500 футов. Томми расходились по целям на разной 
высоте, обеспечивая свою безопасность, но вот передовые машины попали в 
безжалостные перекрестья прожекторных лучей, и их серебристые фюзеляжи 
засверкали на фоне темного ночного неба. Зенитки не собирались выпускать добычу 
из своих когтей. Судьба их была решена. Через несколько секунд, понадобившихся 
зенитчикам на уточнение высоты полета, направления и скорости, раздался новый 
залп и первый бомбардировщик рухнул на землю. Еще мгновение, и еще три, четыре, 
пять британских самолетов загораются в воздухе и кометами падают вниз.

Я так увлекся этим грандиозным спектаклем, что вздрогнул, услышав зов наземного 
поста наведения:

– «Орел» – «Канюку-10». Дайте опознавательный сигнал. Курс 130 градусов. 
Держитесь заданной высоты. Восемьдесят самолетов противника над Дуйсбургом. 
Передаем вас Вольфсбургу. Конец передачи. Отбой.

Я проверил двигатели и навигационные огни. Все в порядке. Ризоп вызвал 
Вольфсбург:

– «Канюк-10» – Вольфсбургу. Пожалуйста, ответьте.

Штурман наведения отозвался немедленно и приказал атаковать любой самолет, 
попавший в лучи прожекторов выше 15 000 футов. Я направил машину прямо на 
«ведьмин шабаш». Чем ближе приближался я к цели, тем ярче разгоралась ночь 
вокруг меня. Прожекторы слепили меня каждый раз, когда я пытался взглянуть вниз.
 Снаряды зениток рвались гораздо выше меня, и мне казалось, что я лечу сквозь 
ад. Один из снарядов пролетел в пятидесяти ярдах передо мной, и самолет 
задрожал, а в следующее мгновение взрыв сжал мой «Ме-110» и встряхнул.

– Не зевай, Ризоп! – закричал я. – Стреляй опознавательными ракетами. Следующим 
залпом нас точно собьют.

Не успел я закончить фразу, как вспыхнули две зеленые и одна белая ракета.

– Неужели эти проклятые идиоты хотят сбить нас? – взревел Ризоп, перезаряжая 
ракетницу.

Я интуитивно бросил машину в крутой левый вираж. Рядом с нами разорвался еще 
один снаряд. Нет, так легко я не сдамся, подумал я. Впереди прожекторные лучи, 
похожие на щупальца осьминога, наконец поймали бомбардировщик. Британец, 
летевший на высоте около 14 500 футов, даже не попытался вырваться. Снаряды 
зениток до него не доставали, и я решил атаковать. Ризоп быстро передал 
наземному посту наведения кодовое слово атаки: «Литавры», «литавры». Я 
спикировал и поймал бомбардировщик в свой прицел. Стрелка спидометра показала 
330 миль в час. Цель приблизилась. Теперь я хорошо различал высокое хвостовое 
оперение и прозрачную башню хвостового стрелка. Мои точно нацеленные снаряды 
мазнули по фюзеляжу бомбардировщика, сорвав огромные куски обшивки. Томми 
загорелся и перевернулся на спину. Все случилось в одно мгновение. На большой 
скорости я пронесся мимо горящего британского самолета и взмыл ввысь, прочь от 
лучей прожекторов и грозных снарядов зениток.

– Отлично, герр лейтенант! Отлично! – закричал Ризоп и доложил на землю о нашей 
первой победе:

– Вольфсбургу от «Канюка-10». Сбит «виккерс-веллингтон»… Поздравляю, герр 
лейтенант, продолжайте в том же духе, и, может быть, собьем еще одного.

Я бросил взгляд вниз. Томми шлепнулся на землю и взорвался. Британцы увидели 
сбитого товарища и сорвали зло в яростной бомбардировке города. Наземный пункт 
наведения сообщил, что первые самолеты уже ложатся на обратный курс.

Вдруг Ризоп выкрикнул:

– Еще один над нами!

Я смутно увидел очертания вражеского самолета. Ну и чудо! Мы обнаружили его без 
прожекторов, без радара, без наведения с земли. Бомбардировщик летел с довольно 
большой скоростью в северном направлении. Я разволновался, но заставил себя 
успокоиться, сосредоточившись на противнике. Я задрал нос самолета, набирая 
высоту, и чудовище стало медленно приближаться: сорок, тридцать, двадцать ярдов.
 Должно быть, мы казались очень маленькими в сравнении с этой махиной, 
заслоняющей небо.

– Четырехмоторный, – пробормотал Ризоп. – Мы такого никогда раньше не видели.

Я уже летел под брюхом бомбардировщика и позволил себе краткую передышку. 
Вражеский самолет продолжал двигаться на северо-запад, домой, казалось не 
подозревая о преследователе, но, оказывается, я глубоко заблуждался. Это было 
первое появление четырехмоторного бомбардировщика «шорт-стирлинг» с десятью 
тоннами бомб в небе Рура, и наша оборона ничего не знала о новом самолете. 
Поэтому мы с Ризопом не подозревали, что под фюзеляжем, защищая уязвимое брюхо, 
сидит стрелок с двумя крупнокалиберными пулеметами.

В блаженном неведении мы летели под британцем, следя за мерцающими струйками, 
вырывающимися из патрубков четырех звездообразных моторов.

– Как будем атаковать? – спросил Ризоп. Я подумал секунду и решил, что лучше 
всего атаковать снизу, чтобы бомбардировщик пересек зону прицела, и дать 
длинную очередь по фюзеляжу. Самый опасный момент будет, когда я сделаю «горку» 
за хвостом бомбардировщика и попаду в воздушный поток от его винтов. 
Следовательно, придется целиться в фюзеляж вертикально и выводить из строя 
«хвостового Чарли».

– Пора стрелять, – сказал Ризоп. – Иначе он нас заметит. Положитесь на Бога и 
вперед, герр лейтенант.

Это были его последние слова. Я отжал ручку управления и пропустил 
бомбардировщик вперед. В тот же момент выпущенные нами очереди перехлестнулись. 
Как струйки воды из лейки, из всех вражеских орудий обрушились на меня 
трассирующие пули. Я ослеп, а мой самолет попал в воздушный поток от винтов и 
затрепетал, как клочок бумаги. Я не мог прицелиться. Борт моего «Me-110» 
представлял отличную цель для стрелка «стерлинга», и пули хлестали по фонарю 
кабины. В долю секунды моя машина превратилась в пылающий факел. Вспыхнули 
десятки галлонов бензина, языки пламени уже лизали фонарь. Одна из пуль задела 
мою левую ногу и оторвала связку опознавательных ракет. Фонарь кабины сорвало 
взрывом. В этот момент, уверенный в неминуемой смерти, я взглянул на Ризопа. 
Сраженный пулеметной очередью, он рухнул на радиопередатчик и не подавал 
признаков жизни. Мои шансы на то, чтобы выбраться из горящей вертикально 
падающей машины, были близки к нулю.

От жара я чуть не потерял сознание, но страха не чувствовал. Отчаянным усилием 
я перебросил раненую ногу через борт кабины, – :о центробежная сила швырнула 
меня обратно. Исчезла последняя надежда на спасение, и я поднял руки, прикрывая 
глаза. Пролетев вниз 9000 футов, самолет взорвался в воздухе, и меня, 
охваченного пламенем, вышвырнуло из кабины. Холодный ночной воздух ударил в 
лицо и оживил меня. Мелькнула мысль: парашют горит. Однако парашютный чехол 
пока защищал шелковые стропы от жадного пламени. Я быстро сбил пламя ладонями и 
сдернул ботинки и перчатки. Получилось. Пора открывать парашют, не то свалюсь 
прямо на горящий самолет, приближающийся с ужасающей скоростью. Неожиданный 
рывок остановил мое душераздирающее падение. Парашют раскрылся. Я не мог бы 
выразить свою радость словами, но она оказалась недолговечной: в куполе 
парашюта зияли пулевые отверстия. Нервы были на пределе, и все же как-то мне 
удалось взять себя в руки. Во время свободного падения я не поспевал мыслями за 
быстро разворачивающимися событиями, но теперь, в спокойном спуске, представил 
себя лежащим с переломанными конечностями на булыжной мостовой, хотя земля, 
казалось, замерла внизу. Тут я заметил, что одна из шестнадцати строп 
прострелена и болтается на ветру. Купол покосился, грозя в любой момент 
свернуться. Это был бы конец. Из последних сил я потянул противоположные стропы,
 выровнял купол и в то же мгновение тяжело рухнул на затопленный лужок, по шею 
погрузившись в жидкую грязь. И снова мне повезло. Жесткую посадку 
амортизировала мягкая почва, а холодная вода полностью меня отрезвила. Я 
выстрелил в воздух, надеясь, что кто-нибудь примчится на помощь. Действительно, 
я увидел спешащих ко мне мужчин. Они вытащили меня из болота, и я потерял 
сознание. Когда через несколько часов я открыл глаза, мне улыбалась 
склонившаяся медсестра. Я был спасен.




Глава 5.

Выздоровление


Самое страшное осталось позади. Главврач госпиталя разрешил мне в первый раз 
пройтись но коридорам. Поддерживаемый медсестрой, я брел, заглядывая в окна. В 
саду зацвели плодовые деревья, и яркие весенние цветы подарили мне новый стимул 
к жизни. Только мысль о моем преданном радисте Ризопе омрачала радость. 
Командир рассказал, что тело Ризопа вытащили из самолета с огромными 
трудностями. Нос истребителя торпедой вонзился в болотистую землю и увлек за 
собой Ризопа.

О том, что случилось после того, как меня привезли в госпиталь, рассказала 
медсестра:

– Ну и поволновали вы нас, герр лейтенант. В половине второго ночи в отделении 
зазвонил телефон. Сообщили, что сбит ночной истребитель, тяжело раненный пилот 
лежит без сознания в крестьянском доме. Вскоре вас привезли сюда, и наш главный 
хирург взял вас под свое крылышко. Мы вас подлатали, но летать вы больше не 
сможете. От жара сильно пострадали ваши глаза. Опухоль сошла, сожженная кожа 
сшелушилась с лица, и только тогда врач смог поднять веки и обследовать глаза. 
Одна из сестер разрыдалась от счастья, когда он сказал, что вы снова будете 
видеть.

Я преисполнился глубокой благодарности. Мне спасли не только зрение. Удалив 
множество осколков, врач сумел спасти мою левую ногу, так что спустя два месяца 
я снова смог ходить. Несмотря на ожоги второй степени, на лице не осталось ни 
единого шрама. И хотя боли еще были очень сильными, мое здоровье день ото дня 
улучшалось и ожоги затягивались новой кожей.

Я цеплялся за жизнь и наслаждался процессом выздоровления. Мысли все время 
возвращались к эскадрилье в Венло, к моим товарищам. Смогу ли я когда-нибудь 
снова летать? – с ужасом думал я, вспоминая слова медсестры. Наконец меня 
выписали из госпиталя. С ноющими конечностями и новым лицом я отправился в 
отпуск в Бад-Шахен.

Врач авиаотряда доктор Зике обследовал мои глаза и улыбнулся:

– Вам здорово повезло, дорогой Йонен. Через две недели вы сможете летать. Но 
постарайтесь больше не падать, не стоит искушать судьбу.

Командир эскадрильи назначил мне нового радиста, обер-ефрейтора Оштрайхера, 
типичного венца, добродушного и невозмутимого.

– Ну, что вы скажете, герр лейтенант? – приговаривал он, когда мы изучали 
смертоносный «шорт-стирлинг».

Каждый вечер я разрабатывал с молодыми летчиками способы нападения на 
бомбардировщик нового типа, а днем летал на своей новой боевой машине «Дора», 
привыкая к ней. Мои страхи скоро рассеялись, и я обрел уверенность в самолете.

Как-то теплым июльским вечером 1942 года командир (после консультации с врачом) 
назначил меня в оперативный отдел в качестве резерва сектора «Берта». 
Корректировщик поста наведения этого сектора, обер-лейтенант Кникмайер по 
телефону пожелал мне удачи в первом после катастрофы дежурстве. Назначение в 
резерв сулило мало шансов на боевой вылет, и в ту ночь я не ожидал схватки с 
томми, а потому был слегка удивлен, когда радист ввалился в мою комнату со 
словами:

– Собирайтесь, герр лейтенант. Враг летит. Парни уже в воздухе.

– Есть, – ответил я, копируя его венский акцент. – Действительно, следует 
поспешить.

Я спокойно оделся и приготовился. Бомбардировщики, летевшие над нашим 
аэродромом в направлении Рура, решив поприветствовать нас, сбросили несколько 
бомб. Пожарная команда была наготове и быстро потушила несколько мелких пожаров.


Командный пункт жужжал, как пчелиный улей. Все телефонные линии были заняты, и 
сообщения о сбитых бомбардировщиках встречались громкими радостными возгласами. 
Командир в это время летал в секторе «Берта», ближайшем к аэродрому. Этот 
сектор отличался наибольшим количеством вторжений, замечательным 
корректировщиком поста наблюдения и максимальным числом сбитых бомбардировщиков.
 Так случилось и в ту ночь. После второй победы Старик сообщил, что у него 
сильно повреждены крылья и мотор. Обер-лейтенант Франк немедленно взлетел на 
смену командиру. Однако бомбардировщики уже пролетели, и Франку пришлось целый 
час кружить над «Бертой» в ожидании их возвращения. Этот период ожидания всегда 
очень скучен. Необходимо соблюдать радиомолчание, так как радист в любой момент 
может получить приказ с земли. Первые возвращающиеся бомбардировщики наконец 
прервали томительное ожидание Франка, и, следуя примеру своего командира, он 
сбил два самолета противника. Тем временем мы с Ош-трайхером, уже сидевшие в 
«Доре», получили приказ взлететь и заняться арьергардом возвращающихся 
налетчиков, если Франка выведут из строя. Эта предосторожность оказалась 
разумной, ибо из-за неполадок с радиопередатчиком Франку пришлось совершить 
преждевременную посадку. Вот я и снова в воздухе, думал я, поднимаясь на 12 000 
футов, и на этот раз никаких зениток.

В июле ночи особенно светлые, и северное сияние оказалось роковым для британцев.
 Из восьмидесяти вражеских бомбардировщиков было сбито тридцать.

– «Берта» – «Канюку-10». Вражеские самолеты на высоте 12 000 футов. Курс 280 
градусов. Ложитесь на курс 100 градусов. Два «курьера»[4 - Курьер – в немецких 
ВВС кодовое слово для обозначения вражеского самолета. (Примеч. пер.)] входят в 
ваш сектор, – сообщил мне обер-лейтенант Кникмайер. Когда я услышал эти слова, 
меня охватило странное чувство и вспомнилась ночь 26 марта над Дуйсбургом. – 
«Берта» – «Канюку-10». Правый вираж на курс 280 градусов. «Курьер» на вашей 
высоте. Полный газ.

Я быстро сосредоточился на радиосообщении и почувствовал волнение, 
предшествующее поиску дичи. Отстают от строя поврежденные машины или те, кто, 
отбомбившись, догоняет товарищей. Тут Кникмайер снова вызвал меня и приказал 
сбросить скорость, поскольку я уже проскочил мимо британцев. Я убрал газ и 
выпустил закрылки: скорость уменьшилась.

– Вражеский самолет на высоте 12 000 футов идет тем же курсом в миле позади вас.
 Держите скорость 200 миль в час и смотрите в оба.

Держась почти на скорости срыва и не сводя глаз со светлого северного горизонта,
 я подпустил противника поближе. Наконец показалась крохотная тень. На этот раз 
я не дал ему шанса заметить меня и немедленно спикировал под него. Поймать 
врасплох – это уже половина успеха. Я совершенно успокоился, не спешил и 
продолжал подкрадываться все ближе. Вражеский бомбардировщик 
«виккерс-веллингтон» устало тащился к дому. Кникмайер доложил, что в моем 
секторе чуть севернее летит второй бомбардировщик.

В этот момент в наушниках зазвучал голос моего радиста:

– Герр лейтенант, стреляйте по крыльям. Мне жаль этих бедолаг.

Вспомнив собственный опыт, я не нашел в себе жалости и поймал левый двигатель 
бомбардировщика в перекрестье своего прицела. Расстояние уменьшалось: 150, 100, 
50 ярдов. Хвостовой стрелок выпустил первые очереди, но он не мог точно 
прицелиться, поскольку его пилот старательно избегал боя. Трассирующие пули 
рассыпались по небу, словно бусины разорвавшегося ожерелья. Я держался поближе 
к хвосту бомбардировщика и ждал благоприятного момента.

Когда вражеский самолет распростер крылья в левом вираже, я выровнял свой 
истребитель и дал очередь. Попал! Пламя охватило левый мотор бомбардировщика, 
но экипаж почему-то не спешил покидать загоревшуюся машину. Видимо, летчик 
выключил левый мотор и пытался уйти на одном моторе. Значит, я должен атаковать 
снова. Чтобы сравнять наши скорости, мне пришлось еще больше опустить закрылки. 
Британец оказался хитрым лисом и постарался избавиться от меня, балансируя на 
грани скорости срыва. Каждый из нас пытался лететь как можно медленнее, и я 
трепетал в небе, словно легкое перышко.

Наконец мое терпение иссякло, и я бросился в атаку. Хвостовой стрелок ждал 
моего приближения, наведя на меня тяжелые пулеметы. Я, в свою очередь, целился 
в него своими двумя пушками и четырьмя пулеметами. Мы открыли огонь 
одновременно, и, когда горящий бомбардировщик понесся к земле, я заметил, что и 
мой самолет подбит. В кабине запахло гарью, но пламени я не видел. Вдруг у меня 
заклинило руль высоты, и я сорвался в пике. Отвратительнейшая ситуация. Я 
выругался, а мой радист, видимо, принял ругательство за сигнал тревоги, ибо 
когда на высоте 3000 футов мне удалось взять машину под контроль, в кабину 
ворвался сильный поток воздуха. И неудивительно. Приняв пикирование слишком 
близко к сердцу, радист выпрыгнул, решив, что лучше висеть живым под парашютом, 
чем оставаться трупом в кабине. Я лишился радиосвязи, и о продолжении сражения 
не могло быть и речи. Чтобы привести «Дору» домой без радионаведения и 
сообщения координат с земли, оставалось полагаться на интуицию. Единственной 
моей надеждой был Кникмайер. Он, вероятно, заметил, что у меня проблемы, и 
известил соседние аэродромы. Через четверть часа полета между Рейном и Маасом я 
увидел вдали вспышки ракет – редиски, как мы их называли. Это «папаша» Хиттген 
делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне обнаружить летное поле. На 
исходе ночи я, вспотевший от напряжения, но безумно счастливый, совершил 
посадку в Венло. Друзья встретили меня, бурно выражая радость, и сообщили, что 
мой радист благополучно приземлился и доложил о моей гибели и своем спасении.

Когда мы встретились, он простодушно сказал:

– Падая, вы так ужасно выругались, что я подумал, будто с нами покончено, и 
быстренько смылся.

– И даже не попрощался со мной, – заметил я.

– Герр лейтенант, я ведь спешил, но рад снова видеть вас живым.




Глава 6.

Начало блестящей победы


Британские ночные бомбардировки наносили пока сравнительно небольшой ущерб. 
Немецкая военная промышленность еще работала на полную мощность, и вооружение 
поступало на фронт бесперебойно. Особые ежедневные коммюнике об успехах 
вермахта позволяли нам надеяться на близкую и полную победу. С поразительным 
идеализмом немецкие солдаты сражались в глубине вражеской территории и 
отбрасывали врага все дальше к воротам Москвы и Каира. Однако коммуникации все 
больше растягивались, а оккупированные территории контролировались не полностью.
 Чтобы обеспечить фронт и продемонстрировать солдатам безоговорочную поддержку, 
рабочие на заводах и фабриках трудились, не щадя сил. А солдаты, сражающиеся на 
передовой, верили, что их любимые в безопасности, – это придавало им мужества. 
Но что пользы от мужества, если противник значительно превосходит в силе? Когда 
Гитлер в декабре 1941 года объявил войну Америке, Британия обрела 
могущественного союзника.

Британские острова испытали невиданное доселе вторжение американцев: корабли, 
забитые самолетами, танками, пушками, грузовиками, боеприпасами, медикаментами 
и солдатами. прибывали в гавани западного побережья Англии, несмотря на 
колоссальную активность немецких подводных лодок в Атлантике. Аэродромы со 
взлетными полосами в милю длиной росли как грибы. Американская военная машина 
работала на полной скорости, пустив в ход все свои неисчерпаемые резервы. 
Американский подход к делу предопределил стратегические налеты на Германию. Там,
 где не хватало взлетных полос, американцы просто застилали поля и луга плотно 
пригнанными друг к другу стальными листами. Не успели мы оглянуться, как с этих 
временных взлетных полос взвились в небо американские истребители – 
«тандерболты», «мустанги» и «лайтнинги», создавая прикрытие тяжелым 
бомбардировщикам, штурмующим сердце Германии. Британцы летали по ночам, 
американцы – днем. Непрерывный процесс. Только нелетная погода могла ненадолго 
остановить атаки на немецкие тылы.

Немецкие истребители не выдерживали конкуренции. Поспешно формировались новые 
эскадрильи, но какая в ночных боях польза от молодых неопытных пилотов. Многие 
из них падали с небес на землю, ни разу не увидев врага. И все же немногие 
существующие эскадрильи сражались мужественно. Пути врага к цели и обратно были 
отмечены обломками сгоревших самолетов. Британцы несли большие потери, но бреши 
в их рядах быстро заполнялись канадцами, австралийцами, новозеландцами, 
южноафриканцами и американцами.

Каждую ночь смерть расправляла крылья над еще одним немецким городом; каждое 
утро приносило слезы отчаяния и ужаса перед приближающейся ночью. Экипажи 
ночных истребителей забыли о сне, ибо враг часто налетал дважды за одну ночь. 
После первого боевого вылета мы приземлялись на каком-нибудь аэродроме, 
заправлялись и снова неслись навстречу врагу. Каждый вылет длился от четырех до 
шести часов. Рано утром измочаленные летчики и радисты падали на свои койки, 
чтобы поспать, пока не прилетят в своих серебристых птицах американцы. Ночным 
летчикам-истребителям приходилось оборонять свою землю и днем. Не успевали они 
поспать несколько часов, чтобы как-то успокоить нервы, взвинченные ночными 
боями, как завывали сирены воздушной тревоги, и они снова забирались в свои 
самолеты. Началась неравная техническая борьба: быстроходные американские 
истребители против неуклюжих немецких ночных истребителей. Воздух дрожал от 
гула множества бомбардировщиков, упрямо летящих к целям сомкнутым строем. 
Десятки юрких американских истребителей оберегали своих громоздких подопечных. 
Немецкие истребители бросались на врага, навязывая воздушный бой и пытаясь 
приблизиться к бомбардировщикам. Перед стрелками стояла сложная задача: 
отражать непрерывные атаки американских истребителей. В неразберихе группового 
воздушного боя друзья и враги, объятые пламенем, падали на землю. Это 
продолжалось до тех пор, пока во второй половине дня американские 
бомбардировщики не ложились на обратный курс. Потери с обеих сторон были 
ужасающими. Многие пилоты, которые прежде великолепно сражались в темноте, 
теперь погибали в дневных сражениях. Несколько часов отдыха до наступления 
сумерек, и начиналось новое представление.

Наше 1-е крыло ночных истребителей, дислоцированное в Венло, сражалось 
безупречно. Гауптман Штрайб, обер-лейтенанты Тймминг, Франк, Кнаке, Вандам, 
Гризе и Лус были лучшими. Ночью и днем в ожесточенных воздушных боях Кнаке 
сбивал одного британца за другим и был награжден Рыцарским крестом. Несмотря на 
превосходство британцев в воздухе, экипажи и наземный персонал продолжали с 
энтузиазмом выполнять свой долг. Между офицерами и экипажами, между летным и 
техническим составом установились потрясающие дружеские отношения. Каждый, кому 
случалось съездить домой в отпуск и испытать на себе ужас ночных бомбардировок, 
выполнял свой долг еще фанатичнее. Однако душевные раны не затягивались. Все, 
что было людям дорого, гибло в пламени пожаров. Часто целые городские районы 
стирались с лица земли за одну ночь. Разрушались старинные здания с бесценными 
художественными коллекциями, замки, церкви, школы, фабрики, частные дома и 
вокзалы. Чудовищная, неумолимая сила затягивала в свои сети перепуганных людей 
и уничтожала их.

Летом 1942 года сильно пострадали от бомбардировок города Мюнстер, Карлсруэ и 
Эссен. Один из моих товарищей, побывавший в отпуске в Карлсруэ, рассказал об 
авианалете 3 сентября:



«В 2.10 взвыли сирены. Лишь очень немногие горожане покинули свои теплые 
постели и отправились в бомбоубежища. Зачем? По сравнению с большими 
промышленными городами Карлсруэ не представлял никакого интереса для британцев; 
наверняка это военная хитрость, психологическая атака. Но вдруг встревожились 
даже самые хладнокровные: оглушающий рев моторов сотряс воздух. „Томми над 
городом!“ – раздавались громкие крики в домах и на улицах старинного городка. 
Первые бомбы, взорвавшиеся в центре города, вызвали панику среди населения. Все 
в ужасе кинулись в бомбоубежища, и уполномоченным по гражданской обороне с 
трудом удавалось поддерживать порядок. Наши зенитчики, как безумные, стреляли в 
ночное небо, но без особого ущерба для бомбардировщиков. Разгорались все новые 
пожары. На следующее утро, когда горожане увидели, что сталось с их городом, 
слезы застыли в их глазах. Зародились первые сомнения в наших военных лидерах, 
и многие немцы потеряли веру в гитлеровский режим. Дикие слухи разнеслись по 
городу. Я думаю, что враг достиг своей первой цели: сломил моральный дух 
народа».


Как можно было остановить это неумолимое наступление авиации союзников? Одна 
проблема оставалась неизменной: обнаружение врага ночью. Из тысячи 
бомбардировщиков, летящих сомкнутым строем через секторы, защищаемые отдельными 
эскадрильями ночных истребителей, только малая часть попадала в лучи 
прожекторов, и лишь немногих из них сбивали немецкие летчики. Большинство 
бомбардировщиков незамеченными пролетали над Голландией и Бельгией в Германию и 
обратно в Англию. Ночные истребители были привязаны к отдельным секторам и 
имели слишком ограниченный радиус действия. Британская секретная служба вскоре 
обнаружила эти опасные секторы и по донесениям экипажей бомбардировщиков 
определила слабые места нашей обороны. Каков был результат? Эскадрильи 
союзников, поднявшиеся с разных аэродромов Англии, собирались над определенным 
маяком в Северном море и затем с короткими интервалами тянулись к этим самым 
слабым местам. Затем, благодаря своему количеству, они продавливались через 
воздушные тоннели, как широкая река через ущелье, и эта тактика сводила на нет 
нашу ночную оборону. Поскольку широкая оборонная полоса, протянувшаяся от 
Парижа до Фленсбурга, стала бесполезной, необходимо было сделать ее более 
эластичной, но каким образом? Пока пилот ночного истребителя не мог своими 
силами обнаружить противника и полагался на Л прожекторы, он оставался 
совершенно бес-помощным. Боевой дух экипажей, которые рыскали в ночи и не могли 
помешать массированному налету британских бомбардировщиков в каких-то двадцати, 
милях от них, упал до нуля.

И вот наконец пришло спасение. Берлин прислал нам первые ночные истребители, 
оборудованные бортовыми радарами, и, самое главное, это были машины 
неограниченного радиуса действия. В лихорадочной спешке инженеры-электрики 
изобрели аппарат, посылающий в пространство электромагнитное излучение на 
ультракоротких волнах. Путь лучей от передатчика до металлического предмета и 
обратно к приемнику, занимавший долю секунды, измерялся и оценивался 
катодно-лучевыми трубками. Этот чудо-прибор воодушевил всех ночных пилотов. 
Слухами земля полнилась, и многие верили, что новшество найдет применение и в 
передаче «лучей смерти». Этот слух был не так дик, как кажется на первый взгляд,
 ибо прибор Лихтенштейна, или «Ли», как прозвали его ночные пилоты-истребители, 
хотя и не посылал смертоносных лучей, словно охватывал жертву невидимыми 
щупальцами и держал ее, как осьминог – свою добычу. После изобретения этого 
прибора ночные истребители смогли наносить смертельные удары.

Радистов послали на курсы. Хотя сам прибор и его монтаж были невероятно 
сложными, пользоваться им было очень просто. Отличительной чертой «Ли» была 
длинная антенна, укрепленная на носу самолета, которую летчики прозвали 
«колючей проволокой». Поле действия антенн равнялось 30 градусам выше и ниже 
самолета и 60 градусам влево и вправо. Вражеский самолет обнаруживался прибором 
на расстоянии, соответствовавшем высоте полета. Если ночной истребитель летел 
на высоте 13 000 футов, радист мог «видеть» на экране вражеский самолет на 
расстоянии 4400 ярдов.

Разумеется, сам самолет противника оставался невидимым: на экране появлялись 
так называемые зигзаги или пики. Поскольку знание одного расстояния было 
бесполезным, на двух других экранах появлялись вертикальные и поперечные 
зигзаги, всего три картинки. В обязанности радиста входили также определение 
координат по радиокомпасу, связь с наземным персоналом и другими самолетами, а 
потому управление новым прибором представляло огромную дополнительную нагрузку. 
Кроме того, голубое мерцание катодно-лучевых трубок так сильно слепило глаза, 
что радист, полчаса поработав с радаром, переставал видеть звезды на ясном небе.
 Таким образом, пилоту и стрелку приходилось тщательнее следить за сектором 
полета. Прибор также требовал более тесного сотрудничества и взаимопонимания 
между штурманом поста наблюдения и радистом. Прежде летчик совершенно свободно 
принимал решения, а теперь ему приходилось полагаться на донесения радиста и 
следовать курсу, основанному на результатах измерений радара. В то же время 
использование «Ли» привело к полному изменению тактики ночных истребителей. 
Секторы сохранились, но управление истребителями теперь было доверено наземным 
офицерам высокого ранга. Изменения заключались в том, что не одного ночного 
истребителя теперь вели в ограниченный сектор, а всю оперативную группу 
собирали над побережьем Ла-Манша над мощным передающим маяком, находившимся на 
курсе приближающегося врага. Командиры крыла согласовывали с командирами 
эскадрилий секретную частоту, а те, в свою очередь, передавали ее своим 
экипажам: таким образом, командир мог сравнительно быстро «сложить в штаб, что 
его летчики готовы к взлету.

В самых благоприятных условиях весь отряд ночных истребителей, распределившись 
о высотам, кружил над маяком на побережье и через короткие интервалы получал 
информацию о приближающихся бомбардировщиках противника. Заядлый картежник 
сказал бы, что карты хорошо перетасованы и готовы к сдаче. Прибор Лихтенштейна, 
готовый к применению, помогал радисту, получившему направление на весь строй, 
выделить отдельные самолеты. Образно говоря, лучи радара обследовали эфир и 
через долю секунды оператор знал высоту, расстояние до противника и его 
координаты. Но если во вражеском строю находились, например, 800 
бомбардировщиков, которых встречали 100 ночных истребителей, существовала 
опасность, что вместо противника луч радара нащупает один из собственных 
истребителей. Изобретатель предусмотрел такую возможность и добавил устройство, 
умевшее отличать свой самолет от чужого.

С этим новым оружием ночной истребитель мог преследовать противника от Ла-Манша 
до цели и обратно к английскому побережью до тех пор, пока он находился в 
потоке бомбардировщиков и хватало горючего. Наземные посты постоянно передавали 
координаты самолетов, участвующих в воздушном налете, так что ночные 
истребители всегда знали ситуацию в воздухе и в любой момент могли включиться в 
строй бомбардировщиков. Как только истребитель попадал в беду или у него 
заканчивалось горючее, оповещались различные аэродромы и там включались 
посадочные огни. С введением «Ли» противнику навязывались интенсивные бои, в 
которых принимали участие все ночные истребители. Для экипажей был установлен 
«период перелета», и не считалось необычным, если пилоты из Франции, Бельгии, 
Германии и Дании встречались на голландском аэродроме. На свои аэродромы они 
отправлялись на рассвете. Как-то раз ночной истребитель так увлекся, что 
последовал за строем вражеских бомбардировщиков до Англии и, когда закончилось 
горючее, был вынужден приземлиться на британском аэродроме. Применение нашего 
нового прибора привело союзников к катастрофе и зазвучало похоронным маршем.

17 ноября 1942 года около 23.00 в Венло царило приподнятое настроение. Темой 
дня были прибор Лихтенштейна и секретная операция «Адлер».

Дивизия получила приказ: «Эскадрильям ночных истребителей, оборудованным новым 
радаром, немедленно подняться в воздух и сомкнутым строем атаковать врага. 
Координаты бомбардировщиков экипажи получат перед стартом. Истребители должны 
собраться на побережье над маяком, подающим световой сигнал „Ли“. Затем их 
введут в поток британских бомбардировщиков, которых необходимо уничтожить до 
достижения ими цели. Каждый экипаж должен преследовать противника до последней 
капли горючего».

Приказ не допускал двойного толкования. Обер-лейтенант Кнаке и его радист Хой 
еще раз обсудили все проблемы, которые могли возникнуть в грядущем полете. На 
карте были тщательно размечены все аэродромы, так как никто не знал, какой 
город британцы намерены атаковать в ту ночь. Может быть, Киль или 
Франкфурт-на-Майне. Пылко обсуждались шансы на.спех. «Ни один бомбардировщик не 
должен вернуться в Англию», – сказал кто-то. Это было явное преувеличение, но 
все были настроены на победу. После незначительных успехов предыдущих операций 
и страшного разрушения немецких городов все экипажи считали своим долгом 
максимально использовать новое изобретение.

23. 20. Наземные посты на побережье сообщили о появлении крупных соединений 
бомбардировщиков, вылетевших с аэродромов центральных графств Англии. Объявили 
боевую готовность для всех тридцати исправных самолетов. Один из радистов 
доложил, что его «Ли» не работает. На взлетное поле прибыл специальный 
радиофицированный автомобиль. Забарахливший прибор был проверен, неполадки 
быстро обнаружили и исправили.

23. 45. По громкой связи объявили: «Боевые порядки британских бомбардировщиков 
собираются в квадрате 23. Долгота 2 градуса 20 минут; широта 52 градуса 32 
минуты. Мощность строя: около 600 самолетов. Высота 15 000 футов. Всем 
самолетам направиться к маяку „Ли“ в Шивенингене на берегу Ла-Манша».

23. 46. Первым взлетел обер-лейтенант Кнаке. Без обычного круга над летным 
полем он лег на курс 200 градусов, выключил навигационные огни, и его самолет 
исчез в темноте.

Ясное звездное небо раскинулось над Голландией. Идеальная погода для ночных 
истребителей. Кнаке не щадил машину и поднимался на заданную высоту со 
скоростью 18 футов в секунду.

Унтер-офицер Хой вызывал товарищей по двухсторонней оперативной связи:

– «Канюк-5» – «Канюку-1». Ответьте.

– «Канюк-1» – «Канюку-5». «Виктор», тебя слышу. Я на курсе 200 градусов.

Один за другим доложились все самолеты. Кнаке вызвал командира отряда и получил 
ответ. Гауптман Штрайб приказал соблюдать полное радиомолчание: британцы даже 
заподозрить не должны, что мы рядом. Наземный пост наведения сообщил, что в 
воздухе находятся еще три крыла ночных истребителей.

00. 10. Приказ атаковать. «Всем самолетам лечь на курс 180 градусов. Ведущие 
бомбардировщики летят над побережьем западнее Роттердама курсом 90 градусов. 
Вероятная цель – Рур. Высота противника 16 500 футов».

Обер-лейтенант Кнаке включил свой радар, лег на курс 180 градусов и спустился 
до 16 500 футов. Через пять минут он встретится с бомбардировщиками. Началось 
первое боевое испытание нового радара. Унтер-офицер Хой жадно следил за 
картинками на катодно-лучевых трубках. На начальном этапе появился лишь 
наземный сигнал: непрерывная зигзагообразная линия на нижнем экране. Напряжение 
росло, ибо прошло уже шесть минут полетного времени.

Затем случилось чудо. Над наземной картинкой справа налево промелькнула тонкая 
зазубренная линия – враг. Хой обезумел от волнения и крикнул, чтобы пилот 
сменил курс на 90 градусов. Когда самолет повернул, зигзаг метну лея по экрану 
и остановился в центре, следовательно, бомбардировщик оказался прямо по курсу. 
Радар показал расстояние 4000 ярдов и высоту 16 350 футов. Кнаке не мог 
поверить, что британца нашли на таком большом расстоянии. Он всматривался в 
небо, туда, где должен был показаться противник, но ничего не видел, ибо 
человек видит в темноте не более чем на 100—200 ярдов. Его нервы были на 
пределе. Сможет ли томми вырваться из поля действия радара? Нет, так как 
самолеты неуклонно сближались. Когда включатся прожекторы, он будет готов 
вступить в бой. Кнаке дал полный газ: расстояние уменьшилось с 4000 до 3500, 
затем до 3000 и 2500 футов.

Вдруг Хой доложил о новом контакте на расстоянии 2000 ярдов. На мгновение Кнаке 
засомневался, кого из противников преследовать; затем решил атаковать ближайший 
бомбардировщик. На экранах мелькали чудесные зигзаги. Противник начал 
уклоняться и попеременно двигался по экрану слева направо и обратно. Заметил ли 
экипаж что-то неладное? Невероятно! Дистанция уменьшилась до 500 300 ярдов.

Кнаке осторожно сбросил газ и огляделся. Хой передал ему последние донесения 
«Ли»: «Противник в 200 ярдах впереди и на 50 футов выше нас». Он уже не в силах 
был выносить свет экрана, но британец в поле зрения еще не появился.

Три пары глаз вглядывались в небо в поисках его силуэта. Ситуация складывалась 
опасная: оставался риск столкновения, и британец мог заметить истребитель 
первым. Не находя врага, Кнаке все больше нервничал. Хой снова взглянул на свой 
прибор. Зигзаги на экране дальности стали огромными. Бомбардировщик должен быть 
очень близко к выслеживающему добычу истребителю. Кнаке вздрогнул. Прямо перед 
ним и чуть выше появился едва заметный силуэт четырехмоторного бомбардировщика.

Огромные, словно акульи, плавники на хвосте четко обозначились на фоне ночного 
неба. «Шорт-стирлинг»! И в его бомбовых отсеках от восьми до десяти тонн 
смертоносного груза, предназначенного Руру Не колеблясь ни секунды, Кнаке 
бросился в атаку. Яркое пламя вырвалось из моторов и баков противника. Второй 
взрыв разорвал фюзеляж и, вероятно, убил весь экипаж, В призрачном свете Кнаке 
успел заметить на корпусе красные, белые и синие круги, и бомбардировщик рухнул 
в гавань Роттердама. Эта победа подхлестнула остальных летчиков-истребителей: 
они бросились на грозную армаду.

Обрушившийся на британцев кошмар продолжался полчаса. Весь небосвод был 
пронизан сверкающими трассами пулеметных пуль и пушечных снарядов. Третий, 
четвертый, пятый бомбардировщики, охваченные огнем, несутся к земле. Весь путь 
британцев от Роттердама до Рура был усеян пылающими обломками. Прибор «Ли» 
доказал свою незаменимость. За полчаса один Кнаке сбил четыре бомбардировщика, 
но потом ему пришлось пережить страшные минуты. Хой доложил о противнике на 
расстоянии в 2000 ярдов, и Кнаке на полной скорости бросился в атаку. Он догнал 
противника. Из тьмы неожиданно возникла прозрачная кабина хвостового стрелка. 
Кнаке тут же дал очередь по полным бензобакам. Британец явно потерял голову от 
страха, бросил свои пулеметы и выпрыгнул, приземлившись прямо на винт 
преследователя. Глухой удар, и ночной истребитель содрогнулся. Мотор так сильно 
завибрировал, что его пришлось выключить. Кнаке посадил свой «Ме-110» в Венло 
на одном моторе. Техники осветили самолет, и все увидели на лопастях винта 
следы крови и волосы. За антенну «Ли» зацепился лоскут мундира. Судьба 
британского стрелка огорчила всех Более сотни бомбардировщиков упали в ту ночь 
на голландскую землю. Невидимые лучи «Ли» остановили массированный налет на Рур,
 уничтожив британские самолеты и экипажи.

Некролог. Обер-лейтенант Рейнольд Кнаке, летчик-ас 1-го крыла ночных 
истребителей, родился в Штрейлице 1 января 1919 года. В ожесточенных ночных 
воздушных боях над Голландией молодой лидер эскадрильи сбил сорок три вражеских 
самолета. О его победах несколько раз упоминалось в коммюнике вермахта.

Но боевые действия, в конце концов, стали сказываться на его нервной системе. 
Кнаке чувствовал это и вел поразительно аскетическую жизнь. Он не пил, не курил 
и в периоды отдыха поддерживал форму спортивными занятиями. Однажды февральской 
ночью 1943 года судьба этого скромного офицера была решена. Командир отряда 
только что представил его к Дубовым листьям к Рыцарскому кресту, но награжден 
он был посмертно. После ожесточенного боя с четырехмоторным «Галифаксом», 
вражеский бомбардировщик и истребитель обер-лейтенанта Кнаке вместе рухнули на 
землю. Британский хвостовой стрелок открыл огонь одновременно с Кнаке, и обе 
очереди оказались роковыми. Рано утром обломки обоих самолетов и останки 
экипажей нашли в поле рядом друг с другом.




Глава 7.

Затишье перед бурей


В декабре 1942 года, в тот успешный период, когда мы начали применять новый 
радар против британских ВВС, меня в составе 3-й эскадрильи 1-го крыла ночных 
истребителей перевели в Пархим. Этот приказ оказался для меня полной 
неожиданностью. За полтора года службы в эскадрилье я очень сильно привязался к 
своим коллегам. Пережитые вместе победы и невзгоды связали нас тесными узами.

Пархим находится в Мекленбурге, которого война пока не коснулась. Городок и его 
обитатели лучились умиротворением и довольством. После захватывающих боевых 
действий в Голландии пребывание в Пархиме казалось бессрочным отпуском. Нас там 
приняли с распростертыми объятиями. Огромные ангары, освобожденные от старых 
учебных самолетов, были готовы принять новенькие ночные истребители, только что 
прибывшие из Готы. Прекрасно оборудованные мастерские приспособили для 
обслуживания наших «мессершмиттов», а все аэродромные сооружения 
переоборудовали под нужды ночных истребителей. К Рождеству 1942 года новое 
крыло было полностью укомплектовано и снаряжено. Костяк 3-го крыла ночных 
истребителей составила боевая эскадрилья ветеранов из Венло. Командиром этого 
нового крыла ночных истребителей стал опытный боевой офицер гауптман Шёнерт. 
Почти все экипажи состояли из выпускников летного училища. Мы не теряли времени 
и летали каждую ночь, так как даже молодые пилоты понимали, почему оказались в 
Пархиме: чтобы защитить столицу Германии от грядущих рейдов устрашения.

Большинство выпускников летных училищ оказались отличными летчиками. Летное 
мастерство было у них в крови. Гауптман Шёнерт понимал, что судьба подарила ему 
прекрасный шанс спокойно подготовить экипажи к боевым действиям. Что ждало бы 
этих юных летчиков, если бы их сразу после окончания училища бросили в бой? 
Ответ на этот вопрос уже был получен на Западе. Ночь за ночью, пока ветераны 
одерживали все новые победы, молодые пилоты не возвращались на аэродромы. И все 
же новички в Пархиме не сознавали, как им повезло. Более того, они проклинали 
эту богом забытую дыру и царившую в ней невыносимую скуку. На что гауптман 
Шёнерт возражал: «Прекрасно умереть героем, но живыми вы принесете гораздо 
больше пользы своей стране».

На западе продолжали бушевать бои. В мае 1943 года из дивизии пришло сообщение: 
«Запад нуждается в пополнении». Поскольку летние ночи коротки, союзники могли 
проводить лишь авианалеты на Рур, и командование люфтваффе собрало самые 
опытные экипажи на голландских и бельгийских аэродромах. Меня тоже направили на 
запад. Мой экипаж был в восторге, а парни, оставшиеся в Пархиме, прощались с 
нами довольно уныло. Мы забили самолет всем, что необходимо летчику, когда он 
меняет дислокацию: радиоприемник, туалетные принадлежности, запас шнапса и 
много-много всякой всячины. Радист и стрелок втиснулись в заднюю кабину. Наш 
«Ме-110» теперь был больше похож на мебельный фургон, чем на обтекаемый ночной 
истребитель. Пролетев над самой землей, мы помахали на прощание крыльями и 
направились на запад.

В сумерках, в 19.33, я приземлился на большом аэродроме близ Бреды и доложил о 
прибытии командиру, гауптману Франку, старому приятелю по Венло. Встреча была 
радостной, а среди новых коллег оказались ночные летчики-истребители дальнего 
действия лейтенанты Хайнц Штрюннинг и Буссман и обер-фельдфебель Гилднер. 
Штрюннинг, с присущим кельнцам остроумием, рассказал мне о своем опыте боевых 
полетов над Англией. В 1941-м и 1942 годах отважные летчики-истребители 
дальнего действия кружили над английскими аэродромами и сбивали бомбардировщики,
 заходившие на посадку. Дядя Хайнен, как мы его называли, поскольку он был 
старше нас, рассказывая нам о своих приключениях, словно заново переживал их.

– Парни, – шутил он, – над аэродромами кружило столько томми, что мы могли 
сбивать их, просто забрасывая шапками.

Однажды вечером в июле 1943 года, когда мы сидели в не пробиваемом бомбами 
блиндаже в ожидании боевого задания, вошел Штрюннинг и заорал:

– Парни, ну и посмеялся же я! Сегодня к нам занесло аристократа, настоящую 
«голубую кровь»! Потеснитесь-ка, дайте присесть.

Вдруг мы услышали отдаленный, быстро приближающийся гул моторов, и вскоре 
самолет оказался прямо над нашей головой. Затем раздалось громкое шипение, и мы 
бросились на пол. Бомбы! Свет замигал и вырубился. Бум! Следующий разрыв 
прогремел совсем близко. По инструкции мы должны были выпрыгнуть в траншею, но 
никто об этом и не вспомнил. В блиндаже мы были защищены от осколков и не 
верили в прямое попадание.

Дядя Хайни зажег свечу и продолжил свою историю:

– Сижу я сегодня днем с гауптманом Франком, и вдруг входит высокий худой 
капитан. «Доброе утро, Франк, – говорит он, манерно растягивая слова. – Я 
Виттгенштайн. Меня назначили в вашу эскадрилью. Как дела? Тут есть что 
сбивать?» Торопыга, решил я. «Ах, мой друг, – говорит наш командир, явно 
озадаченный. – Вы, наверное, князь Виттгенштайн, бывший пилот-бомбардировщик?» 
– «Совершенно верно, дорогой Франк. Но забудьте о князе, зовите меня просто 
Виттгенштайн. Мой самолет наготове, так что могу взлететь в любую минуту».

Настоящий сумасшедший, думаю я, уходя. А потом разговорился с его экипажем. 
Среди прочего они рассказали мне, как их высокородный кучер недавно заставил 
радиста стоять по стойке «смирно» прямо в самолете и пригрозил посадить под 
арест на трое суток за то, что тот потерял цель на радаре. Правда, сбив вскоре 
три бомбардировщика, он сменил гнев на милость и представил радиста к Железному 
кресту первого класса. Все это происходило на высоте в 15 000 футов посреди 
строя английских бомбардировщиков. Парни сказали, что в воздухе князь ведет 
себя как безумец и приземляется только тогда, когда остается последняя капля 
горючего.

На следующий день я имел удовольствие летать с князем в секторе «Бобр». Когда 
мы встретились над маяком, он прислал мне сообщение: «Болтайтесь здесь, у маяка,
 а я полетел на охоту».

Поскольку он был капитаном, а я всего лишь лейтенантом, пришлось подчиниться, 
правда, я все равно полетел охотиться.

Некролог. Князь Генрих Зайн-Виттгенштайн был одним из самых знаменитых пилотов 
– ночных истребителей. Его имя стоит в одном ряду с именами майора Штрайба и 
Лента, но этот выдающийся летчик стремился быть лучшим даже среди элиты. В 
жестоких воздушных боях одержимый жаждой действия молодой командир авиагруппы 
сбил восемьдесят четыре вражеских бомбардировщика. Однако его восемьдесят 
четвертая победа, пятая в ночь 21 января 1944 года, привела его не к желанной 
вершине карьеры, а к смерти. Сразу после пятой победы он был атакован и сбит 
британским ночным истребителем. Князь приказал своему экипажу прыгать и 
попытался спасти самолет. Ему это не удалось. Слишком поздно осознав опасность, 
он выпрыгнул перед самым крушением горящей машины. На следующий день его тело 
нашли среди обломков.

Майор князь Генрих Зайн-Виттгенштайн родился 14 августа 1916 года в Копенгагене,
 был награжден Дубовыми листьями и мечами к Рыцарскому кресту. Все пилоты – 
ночные истребители будут помнить его как выдающегося, отважного летчика.

Теплый ветерок пронесся по затхлым казармам и выманил нас на свежий воздух. В 
дальнем конце летного поля взревели моторы.

– Ха-ха, – сказал дядя Хайни, – это наши бомбардировщики, которые не успели 
уничтожить на земле. Бедолаги летят в Англию. Я недавно поболтал с одним 
фельдфебелем. Так и хочется их пожалеть. Раньше они летали целыми армадами от 
400 до 600 самолетов, а теперь и сотни не наберется. Более того, их развалюхи 
устарели и стали легкой добычей для британских ночных истребителей. Если 
сегодня вылетит тридцать штук, то вернется, дай бог, два десятка.

Мы гордились нашими армадами бомбардировщиков на Западном фронте, но они сильно 
поредели. Некоторых послали на Восточный фронт, а остальных противник уничтожал 
ночь за ночью. Достойного пополнения не предвиделось. Союзники завоевали 
превосходство в воздухе не только над Британскими островами, но и над 
территорией Германии.

Даже простые солдаты теперь задумывались о судьбе люфтваффе. Однако их 
зарождающиеся сомнения подавлялись искусной пропагандой. Высокопоставленные 
офицеры-нацисты читали лекции о новом оружии «Фау-1» и «Фау-2». «Нам больше не 
придется летать в Англию, – настойчиво повторяли они. – С помощью наших „Фау-1“ 
мы скоро поставим британцев на колени. А до тех пор немецкий солдат должен 
стоять до конца и делать все, что в его силах, дабы защитить фатерланд. Да 
здравствует фюрер». Всегда одни и те же слова: «Стоять до конца, стоять до 
конца».

Эскадрильи ночных истребителей действительно делали все, что было в их силах. 
Все пилоты, от капитанов до капралов, ночь за ночью поднимались в воздух, чтобы 
сражаться с врагом. Наземный персонал выбивался из сил, но к наступлению 
сумерек самолеты всегда были готовы к вылету. Однако в век машин все усилия и 
жертвы пилотов и техников бесполезны, если отстаешь от противника в техническом 
прогрессе. Нам необходимы были более быстрые и современные дневные истребители, 
бомбардировщики и ночные истребители. Не позор ли для наших лидеров то, что 
томми могут летать над рейхом дальше и с большей скоростью, чем наши 
собственные истребители? В 1940 году наши «Ме-109» и «фокке-вульфы» на равных 
сражались с «харрикейнами» и «спитфайрами». А сейчас, в 1943-м? Мы летаем на 
тех же «Ме-109» и «фокке-вульфах», хотя и модернизированных, против более 
быстроходных вражеских самолетов: «тандерболтов», «мустангов», «москито» и 
«лайтнингов». Свои «харрикейны» и «спитфайры» союзники используют в качестве 
учебных машин. А мы ежедневно спрашиваем себя, почему люфтваффе не имеет 
самолетов с турбореактивными двигателями, чертежи которых лежали в сейфе 
профессора Мессершмитта еще в 1941 году. Чего они ждут? Когда станет слишком 
поздно? Вот такие мрачные мысли одолевали нас в ожидании очередного боевого 
задания.

Британцы только поднялись в воздух, а мы уже получили приказ: «Боевая 
готовность для всех самолетов».

00. 50. Приказ на взлет. Я полетел прямым курсом к острову Шаувен и поднялся на 
высоту 15 000 футов. Пост «Бобр» доложил о первых радиолокационных контактах. 
01.00. Мой радист Фациус доложил, что томми летят в 1000 ярдах к западу. Полный 
газ! Появляется самолет противника. Мы уже над побережьем. В лунном свете 
поблескивает море, а земля тонет во тьме. Мой «Ме-110» попал в воздушный поток 
от вражеского винта, и пришлось держать ухо востро.

Фациус сообщил последние данные: «Противник в пятидесяти ярдах впереди на нашей 
высоте».

Через несколько секунд я увидел отблески восьми патрубков. Четырехмоторный 
бомбардировщик! Я спикировал на 150 футов ниже том-ми. Фациус уже опознал марку 
самолета – «Галифакс». Я атаковал, дав первую очередь по левому крылу. Языки 
пламени вырвались из бензобака, осветив красные, белые и синие круги. Горящий 
бомбардировщик упал на землю, и охота продолжилась. 01.43. Еще одна картинка на 
нашем экране. Молодец Фациус! Мы начали медленно подкрадываться к противнику. 
1000 ярдов, 600, 200, 100, и я уже вижу темную тень. Еще один «Галифакс». Через 
минуту и этот бомбардировщик охвачен пламенем. И снова воцаряется тишина.

Несколько минут спустя «Бобр» доложил о массированном налете на Кельн. 
Отдельные эскадрильи британцев встретились над Кельном. От наземного поста 
наведения я получил приказ кружить над маяком «Бобра» и ждать возвращения 
бомбардировщиков.

Вдали над западным горизонтом появилась яркая полоска: бомбы падали на город со 
знаменитым кафедральным собором. «Бобр» вскоре сообщил, что бомбардировщики 
возвращаются. Они загодя снизили высоту, чтобы на максимальной скорости 
пересечь Ла-Манш и укрыться на своем побережье.

– «Бобр» – «Соколу-10». Отзовитесь. Я сообщил свою высоту и курс.

– «Бобр» – «Соколу-10». Летите курсом 280 градусов. Самолеты противника на 
высоте 9000 футов. «Курьеры» теряют высоту.

Я немедленно бросился в погоню. Дистанция была целых 6000 ярдов. Я круто 
сбросил высоту, добавил газа. Фациус включил радар и стал прощупывать 
пространство вокруг. Вдруг на экране появились зигзаги.

– Враг летит на полной скорости к побережью, – доложил «Бобр». – Полный газ.

– Думаете, он удерет? – спросил мой радист;

– Нет, не должен, – ответил я. Взревели двигатели, скорость увеличилась до 310 
миль в час. Мы медленно нагоняли противника.

– Он повернул, – доложил Фациус. Зигзаги на экране радара покачивались слева 
направо и обратно. Мы уже летели над морем на высоте 6000 футов. Я все поставил 
на одну карту и дал полный газ. На полной мощности мотор продержится не больше 
пяти минут. Фациус начал отсчет. Самолет дернулся и задрожал. Вибрации и рев 
моторов будоражили экипаж. Потекли секунды величайшего напряжения. В любой 
момент могла случиться катастрофа.

– Быстрое сближение. Враг в 1000 ярдах перед нами, – спокойно доложил Фациус.

Одному из экипажей оставалось жить максимум десять минут, ибо над морем шансов 
на спасение не было. Один погибнет – таков закон войны.

– 600 ярдов, – доложил Фациус. – Противник летит тем же курсом и снижается.

Я бросил взгляд на альтиметр: 3600 футов. Ненадежная высота. Если машина 
загорится, всего несколько секунд на прыжок, а на раскрытие парашюта требуется 
время, и спасательный жилет должен быть надут до прыжка, иначе пойдешь ко дну, 
как свинцовая глыба.

– Дистанция 400 ярдов.

Прочь ненужные мысли! Яркий лунный свет за кормой помогает томми; у него больше 
шансов первым заметить нас. Я слегка вильнул, чтобы не попасть под очереди 
хвостового стрелка.

– Дистанция 150 ярдов, высота 2400, противник точно впереди.

Вот он! В лунном свете мелькнули акульи плавники бомбардировщика. В тот же 
момент томми заметил меня и сделал резкий левый вираж. Началась борьба за 
выживание. Не успел я занять положение для стрельбы, как бомбардировщик резко 
набрал высоту. Его крылья выросли передо мной, словно прося помощи у ночного 
неба. Но я держался у него на хвосте, и вот уже весь его фюзеляж попал в мой 
прицел. Я дал очередь, но он предвосхитил опасность и круто ушел в пике. Я 
обливался потом. Мой альтиметр показал всего 900 футов. Британский пилот вышел 
из пике в последний момент над самой водой. Теперь он слишком низко, и пике ему 
больше не поможет, но он лихорадочно метался, мешая мне прицелиться. Его экипаж 
стрелял из всех орудий, и я летел будто в раме из следов трассирующих пуль и 
снарядов. Главное в такой ситуации – не потерять головы. Я спикировал к 
поверхности воды, и, похоже, томми выпустил меня из виду. С секунду он 
продолжал лететь вперед, а я сделал «горку» и дал очередь из пушки и пулеметов. 
Гигантское голубое пламя вырвалось из левого бензобака, и бомбардировщик вместе 
с экипажем рухнул в море.

Мои парни вздохнули с облегчением. Тяжело достаются страшные мгновения, когда 
от тебя ничего не зависит, но на этот раз они выжили. Пока мы кружили над 
местом падения бомбардировщика, никто не проронил ни слова. Ярко-красный 
водоворот успокоился, и снова воцарилась молчаливая тьма. Я медленно набрал 
высоту до 3000 футов и полетел к голландскому берегу. Фациус вызывал пост 
«Бобр», но они не слышали, так как нас занесло слишком далеко в открытое море. 
После третьей победы я совершенно выдохся. Только одна мысль вертелась в мозгу: 
добраться до дома, приземлиться и выспаться. Наконец «Бобр» откликнулся.

– «Сокол-10» – «Бобру», – доложил я. – Третья победа. Над морем в квадрате 
IG-33 сбит «виккерс-веллингтон». Лечу домой.

В 02.47 я приземлился на своем аэродроме и поплелся к казарме, почти не 
реагируя на поздравления коллег.

– Господи, Йонен! – воскликнул Хайнц Штрюннинг. – Я был над Кельном. Жуткое 
зрелище. Весь город охвачен пожарами. Будем надеяться, что моя жена и дети 
остались живы. Если так пойдет дальше, нам не позавидуешь.

Я впервые видел весельчака Хайни таким серьезным. Мы медленно шли к казармам, 
ночной ветерок холодил наши разгоряченные головы.

– Спокойной ночи, Хайни. Завтра снова летать.

– Спокойной ночи. Только надеюсь, не над Кельном.

По счастливому стечению обстоятельств мне довелось еще раз приземлиться на 
старом аэродроме в Венло. Сколько изменений в моем бывшем отряде, 1-м крыле 
ночных истребителей. Мой старый командир майор Штрайб искренне мне обрадовался. 
Лишь немногие из надежных ветеранов дожили до того дня. Летчиков с боевым 
опытом раскидали от Парижа до Фленсбурга, сформировав из них костяки соединений 
ночных истребителей. Меня приветствовали незнакомые люди. Воздушные бои ночных 
истребителей, прежде похожие на рыцарские поединки, из-за безжалостных 
круглосуточных бомбардировок, вызывавших страшные потери среди гражданского 
населения, превратились в жестокие боевые действия. В лицах пилотов не осталось 
и следа беззаботной юности.

Майор Штрайб, самый удачливый из всех командиров крыльев ночных истребителей, 
уже сбил шестьдесят шесть вражеских бомбардировщиков и был награжден Дубовыми 
листьями с мечами к Рыцарскому кресту. Накануне ночью на своем новом ночном 
истребителе «Хе-219» он увеличил счет побед еще на пять, но при приземлении 
попал в катастрофу.

Благодаря энергии генерала Каммхубера, сотрудничеству командования ночной 
истребительной авиации, армии и промышленности, этот тип «хейнкелей» был 
модернизирован, однако пока испытывал «болезни роста». Хотя все требования 
пилотов: высокая скорость, мощное вооружение, дальность действия и хороший 
обзор – были удовлетворены, в конструкции истребителя были недостатки. На 
высоких скоростях хвостовое оперение начинало дрожать, и, чтобы преодолеть этот 
дефект, пришлось удлинить фюзеляж.

Штрайб провел на новой машине семь испытательных полетов, а в предыдущую ночь, 
когда сбил пять вражеских бомбардировщиков, совершал первый боевой вылет. При 
приземлении, хотя машина не была подбита, часть приборов вышла из строя и 
перестали двигаться закрылки. Их можно было опустить до позиции «Посадка», но 
они тут же поднимались в «Нормальный полет». Поэтому Штрайбу пришлось 
приземляться на очень большой скорости. Раздался оглушающий грохот. «Хейн-кель» 
буквально развалился на куски; крылья и фюзеляж рассыпались, кабину из 
«перспек-са» оторвало от корпуса и вместе с пилотом отшвырнуло на пятьдесят 
ярдов. К счастью, Штрайб не пострадал. Пожарники и санитары поспешно вытащили 
из обломков его радиста, унтер-офицера Фишера. Каким-то чудом и он остался 
невредим. Им обоим удивительно повезло!




Глава 8.

Станиолевый враг


27 июля 1943 года радиолокационные установки «Фрейя», размещенные на побережье 
Ла-Манша, оповестили о подготовке крупномасштабного британского авианалета. К 
вечеру многие зенитные батареи, крылья ночных истребителей и гражданские посты 
противовоздушной обороны получили приказ привести весь состав в боевую 
готовность. Что задумали британцы? Какой город в эту ночь станет жертвой очень 
хорошо подготовленных рейдов? Чье грозное предчувствие оправдается? Эскадрильи 
ночных истребителей в полном неведении летели навстречу британским 
бомбардировщикам, авангард которых уже появился над Северной Голландией.

Я летел в направлении Амстердама. На борту все было в полном порядке, и экипаж 
пребывал в хорошем настроении. Радист Фациус провел последнюю проверку и 
доложил, что все нормально. Наземные посты наведения постоянно вызывали ночных 
истребителей, сообщая координаты бомбардировщиков. Однако в ту ночь я 
чувствовал в голосах штурманов наведения нервозность и спешку. Было очевидно, 
что никто точно не знает, где враг и какова его цель. Раннее определение 
направления необходимо для того, чтобы ночные истребители могли быстрее 
внедриться в строй бомбардировщиков. Но сообщения были противоречивыми. То 
противник находился над Амстердамом, то вдруг западнее Брюсселя, а через 
несколько минут докладывали, что он далеко над морем в квадрате 25. Что было 
делать? Неуверенность наземных постов передавалась экипажам. Пока продолжалась 
эта игра в прятки, я думал: ну их всех к черту, я лечу прямо в Амстердам. Когда 
я оказался над голландской столицей, в воздухе еще царила неразбериха. Никто из 
летчиков не знал, где британцы, но все сообщали о картинках на своих радарах. Я 
не являлся исключением. На высоте 15 000 футов мой радист сообщил о появлении 
на экране первого самолета противника. Я пришел в восторг и резко развернулся 
на Рур, ибо таким образом должен был приблизиться к строю бомбардировщиков. 
Фациус доложил еще о трех или четырех картинках на своих экранах. Я надеялся, 
что мне хватит боеприпасов, чтобы разделаться с ними!

Вдруг Фациус крикнул:

– Томми летят на нас с огромной скоростью! Расстояние сокращается… 2000 ярдов, 
1500, 1 000 500…

Я потерял дар речи. А Фациус уже нашел новую цель. Может быть, это был немецкий 
ночной истребитель, летевший на запад, подумал я, разворачиваясь к следующему 
бомбардировщику.

Вскоре Фациус снова выкрикнул:

– Бомбардировщик летит на нас с дьявольской скоростью! 2000 ярдов, 1000, 500. 
Пропал.

– Фациус, ты чокнулся, – пошутил я.

Однако очень скоро я потерял чувство юмора: этот безумный спектакль повторился 
раз десять, и я устроил Фациусу такой нагоняй, что он сильно обиделся.

Очень напряженную атмосферу нарушил вызов наземного поста наведения:

– Гамбург, Гамбург. Тысяча вражеских бомбардировщиков над Гамбургом. Вызываем 
все ночные истребители. Вызываем все ночные истребители. На полной скорости на 
Гамбург.

Я задохнулся от ярости. Полчаса я вилял по предполагаемом строю 
бомбардировщиков, а бомбы в это время падали на важнейший немецкий порт. До 
Гамбурга было далеко. Под нами промелькнули реки Зуде, Эмс и Везер, вдали 
показался Гамбург, пылающий, словно очаг. Жуткое зрелище. Когда я оказался над 
городом, наземный пост наведения сообщил, что противник летит обратно в 
направлении острова Гельголанд. Мы опоздали! Чудовищное разрушение завершилось, 
и зенитчики прекратили огонь. Подавленные, мы повернули к своему аэродрому.

Почему немцы проявили такую беспомощность в обороне своих городов? Сегодня мы 
можем ответить на этот вопрос. Британцы раздобыли образец нашего замечательного 
«Ли» и нашли противоядие. Ленточки из станиоля, оловянной фольги, вроде бы 
способные лишь вызвать смех, успешно заметали следы, вводя в заблуждение 
немецкие ночные истребители, и бомбардировщики спокойно добирались до своих 
целей. Какая простая и в то же время гениальная идея! Как все прекрасно знают, 
радар. работает на определенной ультракороткой длине волны. Разбрасывая полоски 
фольги, британцы создавали радиопомехи. Таким образом, «бомбардировщик 
становился невидимкой, как и до изобретения прибора „Ли“.

Пока главный поток бомбардировщиков направлялся к Гамбургу, отряды поменьше 
летели через Голландию и Бельгию к Западной Германии, разбрасывая миллионы 
ленточек из фольги. Этот станиолевый дождь создавал на экранах немецких радаров 
такие же изображения, как бомбардировщики, и сводил на нет усилия наземных 
постов наведения. Затем эти маленькие отряды по заранее согласованному 
расписанию сбрасывали огромное количество ракет – знаменитых «рождественских 
елок» – и немного бомб над различными городами Рура. Ночные истребители со всех 
сторон стекались на эти сигналы авианалета и тщетно искали основной поток 
бомбардировщиков.

Тем временем ведущие самолеты главных сил беспрепятственно добирались до 
Гельголанда, сбрасывали новую порцию фольги и снова выводили из строя наземные 
радары. Одним ударом парализовывалась и наземная, и воздушная защита. На 
следующее утро целые районы Голландии, Бельгии и Северной Германии были усеяны 
полосками фольги. Кое-кто полагал, что они отравлены и убивают скот. Хотя 
быстро обнаружилось, что эти полоски фольги совершенно безобидны на земле, в 
воздухе они были смертельно опасными – роковыми для жизни всего города.

Несколько дней спустя мы услышали подробности катастрофы в пострадавшем городе. 
Сильный ветер раздувал пламя пожаров, уничтожая здания и людей, нанося ущерб, 
превосходящий потери от всех предыдущих налетов. Все попытки тушения пожаров 
оказались тщетными. Узкие улочки Гамбурга с бесчисленными двориками создавали 
благоприятные условия для распространения огня. Жар достигал 1000 градусов. 
Спрятаться было некуда. В результате жесточайшей ковровой бомбардировки 
огромные районы города за полчаса превратились в огненное море. Множество 
мелких пожаров слились в один колоссальный пожар. Ранним утром на выжженных 
улицах лежали тысячи обугленных тел. У жителей Гамбурга осталось единственное 
желание: бежать из города, ставшего полем боя. Британцы возвращались и в 
последующие ночи, вплоть до 3 августа 1943 года. Они сбросили на практически 
беззащитный город 3000 бомб большого калибра, 1200 пехотных мин, 25 000 
фугасных бомб, 3 000 000 зажигательных бомб, 80 000 фосфорных бомб и 500 
фосфорных мин газомета. 40 000 человек были убиты, более 40 000 ранены и 
900 000 остались без крова или пропали без вести. Этот разрушительный рейд на 
Гамбург потряс жителей всех больших городов Германии, весь немецкий народ. Все 
чувствовали, что пришла пора капитулировать, пока не произошла катастрофа. 
Однако верховное главнокомандование настаивало на продолжении «тотальной войны».
 Гамбург был первым звеном в длинной цепи безжалостных авианалетов, обрушенных 
союзниками на немецкое гражданское население.

Вскоре после возвращения в Пархим мы устроили пирушку, на которой выпивка 
лилась рекой. Одному из эссенских пилотов, всеобщему любимцу Питеру Сподену, 
пришлось спуститься в погреб. «Старина» гауптман Шёнерт чувствовал себя 
совершенно свободно с молодыми летчиками. Он помнил собственную юность и с 
жаром рассказывал о тех временах, когда был моряком. Когда наступило временное 
затишье, он вдруг встал, схватил одного из нас за плечи и потащил к окну. 
Последние алые лучи вечернего солнца пробивали облачную гряду над горизонтом. 
Небосвод полыхал всевозможными красками: от нежно-голубой до огненно-красной. 
Командир открыл окно, и в столовую ворвался свежий прохладный воздух, напоенный 
сосновым ароматом. С наслаждением попыхивая сигарой, Шёнерт обернулся к нам и 
улыбнулся:

– Парни, вы откусили ломоть, который многим не по зубам. Каждую ночь вы 
садитесь в консервные банки и исчезаете в темноте. Вы в одиночку деретесь с 
противником на высоте в тысячи футов над измученной горящеи землей. Каждый из 
вас, не задумываясь, рискует жизнью. Чертовски тяжелая доля.

А я в двадцать лет жил счастливо и беспеч-~о. Я проплыл юнгой семь морей и 
научился. – юбить другие народы. Хороших друзей можно найти повсюду. На 
торговых судах мы холили все вместе: британцы, норвежцы, датчане и немцы. 
Сначала отношения были прохладными, но после первого же шторма мы улыбались 
друг другу. В первые дни каждый был сам по себе, а стоило заскучать по дому, 
как мы сразу сблизились и вскоре уже были друзьями и братьями. К черту все 
предрассудки! Когда воет буря, когда огромные волны смывают все с палуб, а 
смерть стоит на носу корабля, тогда и рождается истинная Лига Наций. И плевать 
на бушующую стихию.

Мы смеялись, и наш смех означал доверие и взаимопомощь в жизни и смерти. Шторм 
выдохся, и нам была дарована жизнь. Через несколько месяцев, когда мы вернулись 
в родной порт, мы были содружеством, не признававшим никакой разницы в народах 
и расах. Мы прощались с тяжелым сердцем и надеялись, что никогда не забудем 
товарищей, с которыми разделяли радость и горе.

Такую же дружбу я нашел в вашем обществе. Мы тоже смотрим в глаза опасностям, и 
все же… что-то гложет меня. – При этих словах горечь мелькнула в его глазах. – 
Мы разрушаем себя. Мы сражаемся не против стихии на благо человечества, а 
пытаемся погубить жизнь, пользуясь самыми современными научными достижениями.

Разве не люди нашей расы, те же белокурые британцы, с которыми я подружился в 
Бискайском заливе, сидят в своих бомбардировщиках и ночь за ночью превращают в 
руины наши города? Каждый выполняет свой долг. Но разве мы не усиливаем тем 
самым нашу ненависть? По ночам мы видим только вражеский бомбардировщик с его 
ярко-красными, белыми и синими кругами. Горят наши города. Мы должны сбить этот 
бомбардировщик любой ценой, и, когда он падает на землю, мы бурно радуемся. Мы 
видим лишь горящий бомбардировщик, а не его экипаж. Мы видим лишь эмблему, а не 
парней, болтающихся под парашютами в смертельной агонии.

А потом ты встретишь этого выпрыгнувшего из самолета томми. Ты встретишь его на 
земле, когда в его глазах погаснет жесткий отсвет сражения. Ты пожмешь ему руку,
 и это рукопожатие станет началом дружбы, рожденной в борьбе не на жизнь, а на 
смерть. Он с благодарностью примет предложенную тобой сигарету. Барьер рухнет, 
и останутся два человека, стоящие лицом к лицу. Война и пропаганда сделали их 
врагами, но общая опасность боя сделала их друзьями. И может быть, точно так же,
 как в этот момент ненависть превратилась в дружбу, превратится в дружбу и 
расовая ненависть. Железные доспехи, в которые оделись нации, должны 
рассыпаться, ибо с научным прогрессом все более кровавыми становятся войны. Чем 
крепче броня, тем сильнее желание разрушать. И поэтому кровавая бойня должна 
закончиться. Если народы не хотят уничтожить весь мир, они должны сбросить свои 
запятнанные кровью доспехи. Все народы смогли бы жить в мире, но для этого они 
должны идти одной дорогой и защищать ее от любого, кто захочет с нее сойти…

Гауптман Шёнерт поднял глаза к темнеющему небу.

Да, краткими были эти передышки, ибо британская угроза висела дамокловым мечом 
над немецкими городами. Британцы пытались разрушить сердце Германии с воздуха. 
Все мы жили в атмосфере надвигающейся катастрофы и использовали передышки не 
для отдыха, а для тренировки новичков. Ночь за ночью мы практиковались сами и 
тренировали новичков до тех пор, пока они не начинали управлять своими 
самолетами с необходимой точностью.




Глава 9.

Система наведения истребителей


Станиолевые полоски явились страшным ударом для всей службы связи; однако немцы 
отреагировали очень быстро и со свойственной им изобретательностью. Наши 
радиоинженеры создали новый радарный прибор SN-2, модификацию прибора 
Лихтенштейна. SN-2 легко опознавался на наших самолетах по более крупным 
антеннам. Прозвище «колючая проволока» стало еще уместнее. Новый прибор работал 
на нескольких ультракоротких волнах, поэтому оператор мог менять волну, на 
которой появлялись помехи. Но для того, чтобы удерживать на экране нового 
прибора вражеский бомбардировщик, от оператора требовались особая 
чувствительность пальцев и огромный опыт. Несколько ночей подряд экипажи 
совершали вылеты, отрабатывая связь между нилотом и радистом. Наступила ночь, 
на которую были назначены учения.

Огромные двери ангара распахнулись. Выкрашенные белой краской ночные 
истребители покачивали похожими на щупальца антеннами, угрожающе нацелившись во 
тьму закопченными порохом пушками. Ангар пропах бензином и маслами. Техники, 
вооруженные фонариками, копались в моторах одного из самолетов, на хвостовом 
оперении которого красовалось семнадцать колец, представлявших число побед.

– Кончай работу, – приказал старший техник. – Эскадрилья отправляется на учения 
по определению цели. Все самолеты на взлетную полосу.

Тем временем остальные техники снимали с самолетов брезент и старательно 
протирали фонари кабин, поскольку малейшее пятнышко на «перспексе» раздражало 
летчиков. Как часто молодой пилот на полной скорости бросался за одной из таких 
пылинок, полагая, что это силуэт вражеского бомбардировщика, и замечал свою 
ошибку, когда бесценное время уже было безвозвратно утеряно!

Тяжелые тягачи буксировали самолеты на летное поле. Дневальные укладчики 
парашютов доставали из сушилок спасательные пояса и аккуратно укладывали их в 
кабинах.

– Внимание! Внимание! Докладываем ситуацию в воздухе. Несколько одиночных 
быстроходных бомбардировщиков вошли в воздушную зону Западной Германии. 
Авиагруппы не замечены. Сводка погоды: пояс высокого давления над Западной 
Европой. Легкие облака между 15 000 и 18 000 футов высоты. Ветер от 180 до 200 
градусов, от 6 до 14 миль в час. Один день после полнолуния. В учениях по 
определению цели примут участие следующие самолеты: AS в сектор «Цапля»; DS в 
сектор «Лебедь»; FS в сектор «Лань»; HS в сектор «Медведь». KS остается в 
резерве. Старт в 01.00. Конец сообщения.

Свет в ангаре выключили. В лунном свете самолеты стали похожи на призраки. 
Техники с фонариками залезали в кабины для окончательной проверки приборов и 
переключателей.

– Все в порядке? – спросил старший техник. – Тогда прогревайте моторы. Следите 
за температурой охлаждающей жидкости. Сегодня теплый воздух. Полностью откройте 
вентиль подачи охлаждающей жидкости в радиатор.

На хвосте зажглась контрольная лампочка. Старший техник включил пуск правого 
мотора. Контакт.

– Контакт, – откликнулись техники, отскакивая от винта.

На панели командного пульта было от восьмидесяти до сотни переключателей. 
Легкое нажатие на них обеспечивало телефонную связь на сотни миль. Справа от 
большой матовой панели находилось табло, на котором были расписаны экипажи с 
номерами самолетов, временем взлета и посадки.

Слева располагалась подсвеченная стеклянная карта Германии, Голландии, Бельгии, 
Франции и побережья Ла-Манша. На этой карте отмечались все вражеские самолеты, 
обнаруженные радарами, постами радиоперехвата и самолетами-разведчиками, их 
положение, курс и количество. В тот вечер сообщили лишь о нескольких 
высокоскоростных бомбардировщиках, направлявшихся к Берлину. Это были самые 
современные «москито», превосходящие наши ночные истребители.

– Час «Ч» минус пять – приказ всем секторам ночных истребителей. Включить все 
«Фрейи» и аппаратуру Вюрцбурга! Включить микрофоны! Все линии связать с 
командным постом!

Вошли офицер связи и штурман наведения. Последний сразу направился к башне. 
Радист уже был готов к связи со всеми самолетами. Доложился AS:

– «Дрозд-36» – «Метеору». Пожалуйста, отзовитесь.

– «Метеор» – «Дрозду-36». «Виктор», слышу вас хорошо. Убавьте громкость.

– «Виктор» – такси к точке старта. «Рождественская елка»!

Это было кодовое слово для включения огней на летном поле. Штурман наведения 
быстро включил посадочные и ограничительный огни, прожектор. С диспетчерской 
вышки летное поле в красных, зеленых и белых огнях казалось сказочной страной. 
Луна светила так ярко, что хоть газету читай. Взлет в такую погоду был для 
молодых пилотов сплошным удовольствием. AS (Антон-Зигфрид) – унтер-офицер 
Завадка – находился на точке старта у двух белых огней. Штурман наведения снова 
передал по радио обстановку в воздухе. Все чисто! Зеленый фонарь 
просигнализировал старт. Первый самолет начал разбег, за ним последовали 
остальные. Ревели моторы, шеститонные самолеты быстро набирали скорость. Через 
800 ярдов спидометр показывал скорость 80 миль в час. Завадка потянул ручку 
управления на себя, и самолет оторвался от земли. Пилот не отрывал глаз от 
приборной доски. Трудно было абсолютно доверять приборам. Очень хотелось 
выглянуть из кабины и сориентироваться по облачной гряде или земле. Многие 
молодые пилоты так и поступали, самолет вилял и падал на землю с низкой высоты. 
Завадка подобной ошибки не совершил. Он автоматически манипулировал 
переключателями, принимая необходимые меры предосторожности. Самолет быстро 
набирал высоту: 1000 футов, 1500 футов.

– «Метеор» – «Дрозду-36», – звенело в эфире. – «Дрозд-36» – «Метеору». Все в 
порядке. Направляюсь в сектор «Цапля».

На командном посту кипела работа. Наземные станции наведения уже доложили о 
появлении направленных к ним ночных истребителей и сообщали их зашифрованные 
координаты.

После расшифровки положение самолетов наносилось на разграфленную на квадратики 
карту и проецировалось на большую панель. Вспыхивала зеленая точка. Словно 
влекомая магнитом, она медленно двигалась к центру своего сектора.

– Все в порядке, – с облегчением выдохнул полковник. – Удивительно, как быстро 
сработали сотрудницы на постах. Прирожденные связистки.

На панели одна за другой загорались зеленые точки. Все истребители поддерживали 
связь с наземными постами и достигли высоты 12 000 футов.

AS унтер-офицера Завадки летел к балтийскому побережью. Зеленая точка была уже 
почти на месте. Полковник решил провести испытание. Легкого нажатия на одну из 
многочисленных кнопок было достаточно, чтобы связаться с сектором «Цапля».

– Соедините меня с истребителем по линии земля-воздух.

– Подождите минуту. Враг глушит частоту. Мы перейдем на другую.

Командир надел наушники. Воцарилось молчание. Вскоре летчик откликнулся.

– «Метеор» – «Дрозду-36». Вы находитесь точно над побережьем, курс 106 градусов,
 высота 13 450 футов. Конец связи.

Летчик немедленно повторил сообщение – потрясающее достижение в области связи. 
Штаб «Метеора» мог точно управлять тридцатью ночными истребителями. Это очень 
помогало экипажам в боях с большими группами вражеских самолетов. Ночной 
истребитель мог беспрепятственно преследовать противника над Балтийским и 
Северным морями, Голландией или Францией и даже до английского побережья. Он 
мог менять курс по своему усмотрению. Короткий вопрос «Метеору», и летчик 
узнает свои точные координаты.

Более того, если самолет сильно поврежден в бою и не может вернуться на 
аэродром самостоятельно, летчик посылает сигнал SOS, и диспетчер тут же 
организует помощь. За дело берется офицер связи. Один взгляд на панель, и он 
узнает координаты поврежденного самолета, а затем переносит их на аварийную 
карту, где показаны все аэродромы (их размеры, освещение и препятствия). За 
тридцать секунд с помощью транспортиров, угольников и таблиц он прокладывает 
подробный курс на ближайший аэродром. Еще через тридцать секунд все данные 
передаются «Метеором» поврежденному самолету.

Штурману наведения указанного аэродрома тут же сообщают, что у него приземлится 
поврежденный ночной истребитель. На летном поле в помощь пилоту включаются 
маяки, в воздухе, как грозди винограда, повисают сигнальные ракеты. В ясные 
ночи их видно на расстоянии от пятнадцати до двадцати миль, так что летчику 
легко заметить аэродром.

Разумеется, когда темно и низкая облачность, когда дождь стучит по кабине и 
пилоту приходится полагаться на фосфоресцирующие приборы слепого полета, не 
поможет и самая лучшая в мире служба разведки. Когда ураганный ветер бросает 
самолет как пушинку, когда за долю секунды винты, крылья и моторы покрываются 
толстой ледяной коркой, когда машина в любой момент рискует упасть на землю, 
когда дьявольские огни святого Эльма начинают танцевать на антеннах, кабине и 
винтах, ослепляя пилота, тогда и рождается летчик, который силой своей воли 
может победить взбунтовавшуюся природу. В такие минуты ему остается броситься 
вместе с экипажем в пасть дьявола и погибнуть или прорваться в чистое небо. 
Летчики верят в Бога гораздо сильнее, чем думают многие. После каждой удачной 
посадки они понимают, что им снова дарована жизнь, которой они готовы 
пожертвовать ради своей страны.

Винты AS невозмутимо рубили холодный воздух на высоте 12 000 футов. Ни одного 
облачка на небе. Ничто не нарушало отличную видимость. На далекой земле 
таинственно мерцали реки и озера. Звезды бледнели и таяли в ярком лунном свете. 
Через щели между пушками и корпусом в кабины просачивался жуткий холод. Экипажи 
дрожали даже в меховых куртках. Завадка включил систему отопления летной 
экипировки. Электричество согрело перчатки и ботинки, принесло некоторое 
облегчение.

– Почему наземный пост не отвечает? – спросил он радиста.

– Возможно, помехи. Я настроюсь на «Лебедя». «Дрозд-36» – «Лебедю». Пожалуйста, 
ответьте.

Пост «Лебедь» ответил немедленно:

– «Лебедь» – «Дрозду-36». Плохо вас слышу. Оставайтесь на моей частоте. 
Истребитель приближается.

– Мы должны быть начеку, – сухо заметил стрелок. – Иначе он нас пристрелит или 
протаранит. На всякий случай я заряжу красную ракету.

– «Лебедь» – «Дрозду-36». Вы летите слишком быстро. Сбросьте скорость.

Завадка потянул ручку управления от себя. Результат не заставил себя долго 
ждать. Снова раздался сердитый голос:

– «Дрозд-36»! Тупица! Вы пролетели мимо противника!

Завадка пришел в восторг. Вообще-то, мчась на огромной скорости, он видел 
своего преследователя.

Штаб «Метеора» приказал поменяться ролями. Теперь преследователем был Завадка. 
Штурман наведения из сектора «Лебедь» хрипло сообщил:

– «Дрозд-36», дайте опознавательный сигнал «Фредерик». Полный газ. Курс 360 
градусов. Вражеский самолет в 14 милях впереди. Высота 13 750 футов. Конец 
связи.

Взревели моторы. Автоматически вспыхнула контрольная лампочка, кодовый сигнал F 
– сигнал, по которому наземный радар поймал ночной истребитель и аккуратно 
повел его на сближение с противником до расстояния в 100 ярдов. Стрелка 
спидометра показывала все большую скорость.

– Внимание! Внимание! «Дрозд-36»! Вражеский самолет меняет курс. Курс 295 
градусов.

В самолете стало тихо. Радист включил свой SN-2, невидимые радиоволны 
прощупывали пространство перед самолетом, улавливая все на своем пути. Радист 
следил за картинками на экранах. Резкая голубая лента мелькала перед его 
глазами. Никаких изменений.

Вдруг радист воскликнул:

– Я его поймал!

– Чертов тупица! – проворчал стрелок. – Нечего орать так, будто самолет 
загорелся.

На экранах появился маленький зигзаг, почти незаметный нетренированному глазу: 
противник. Зигзаг медленно двигался направо, так как самолет делал правый 
поворот. Радист повел пилота к цели. Зигзаги не исчезали с экранов.

– Я его вижу! Вот он! – во весь голос заорал стрелок.

Завадка чуть не выпрыгнул из кабины и громко выругался:

– Возьми себя в руки. Что это значит? Где он? Я хочу знать, где он.

– Вон там. Неужели вы не видите тень? Завадка разъярился, но ругательства ничем 
не могли помочь. Поэтому он спросил стрелка

совершенно спокойно:

– Ты его еще видишь?

– Да, вижу.

– Справа или слева?

– Справа, само собой разумеется. Чуть выше нас.

Для Завадки ничего само собой не разумелось, ибо он не видел ничего, кроме 
звездного неба. Он плавно повернул направо, набрал высоту… и вдруг сам заорал:

– Я его вижу! Я его вижу! От восторга он отпустил ручку управления и хлопнул 
себя по колену: это был первый самолет, увиденный им в ночном полете. 
Призрачная тень противника пересекала ночное небо, и ее контуры были вполне 
узнаваемы. Завадка видел раскаленные патрубки и вылетающие из них искры. В 
восьмидесяти ярдах от него в лун–ом свете мерцал фонарь кабины, отчетливо 
проступали крылья, хвостовое оперение и фюзеляж. Короткой очереди по бензобаку 
хватило 5ы, чтобы превратить «противника» в пылающий факел. Завадка подобрался 
поближе. Сорок ярдов. Двадцать. Наконец его самого заметили. «Противник» 
включил навигационные огни и помахал крыльями.

– Наверное, он заснул, – сказал радист. – Если он будет так летать среди 
вражеских бомбардировщиков, то скоро отправится в мир иной.

– Прервать операцию, – приказал наземный пост.

Завадка пошел на снижение и повернул к дому.

Наведение с земли – ключ ко всей деятельности ночных истребителей. Наземный 
пост ставит задачи и помогает их решать. Без наземного наведения была бы лишь 
череда случайных одиночных боев. Трудно получить полное представление о 
наведении истребителей. Если вспомнить об огромных расстояниях, покрываемых 
эскадрильями во время боевых операций, работу наземных постов можно сравнить со 
стратегией, используемой генеральным штабом. Но и это не очень точное сравнение,
 так как штурманам наведения приходится принимать во внимание самые разные 
факторы. Начать со скорости, с которой противники несутся в зону боев. Если 
считать среднюю скорость отряда бомбардировщиков равной 250 милям в час 
(расстояние между Лондоном и Берлином всего 560 миль), то сразу становится ясно,
 как быстро может меняться ситуация во время воздушного боя. Две-три минуты 
задержки донесения службы связи или неверный приказ выливаются в 
десять-пятнадцать миль полета. Этого может быть достаточно, чтобы ночной 
истребитель, находящийся в выгодной позиции, упустил самолет противника. 
Необходимо распознавать намерения врага на самой ранней стадии. Для достижения 
этой цели индивидуальные наблюдения на границах Европы должны передаваться 
постам наведения молниеносно. Необходимо отводить время и на проверку деталей. 
Сообщения должны расшифровываться также молниеносно и трансформироваться в 
приказы. Противник, разумеется, это понимает, и его главная задача – как можно 
дольше маскировать свои намерения, чтобы затруднить оборону. Кроме самого 
сражения, служба связи должна вести постоянное наблюдение за собственной 
аппаратурой. Противник летит к нескольким целям, совершает ложные атаки и 
пытается создавать помехи на радиочастотах, что приводит к огромному 
перенапряжению операторов. Британцы как-то заявили, что в одном из воздушных 
боев участвовало 600 000 человек. Эта цифра может быть истинной, может быть 
ложной, но одно точно: каждый из тех, кто принимает участие в операции, должен 
быть не только прекрасным специалистом, но и иметь отличное здоровье.




Глава 10.

Армады союзников


Экипажи, усталые и сонные, развалились в креслах. Шахматы были забыты, и только 
тихая музыка неслась из приемника. Стрелки часов подползали к 02.00. Некоторые 
летчики в полной летной экипировке растянулись на койках, готовые вскочить в 
любой момент. Тусклый красный свет создавал в комнате уют и помогал летчикам 
привыкнуть к темноте. После этого человеческому глазу необходимо лишь пять 
минут, чтобы адаптироваться к полной темноте, на что в обычных условиях 
требуется двадцать минут. Некоторые заснули, положив голову на стол, а один 
пилот задремал, держа на коленях раскрытую книгу. Все сумели хорошо 
расслабиться.

Тихо звякнул телефон, этот едва слышимый звук кое-кого разбудил. Еще не вполне 
проснувшийся лейтенант поднял трубку. Его лицо стало суровым.

– Так точно, герр оберст. Штаб дивизии полагает, что враг проводит операцию по 
минированию Балтийского моря. Несколько сообщений о самолетах над 
Северо-Фризскими островами. Благодарю вас.

Все присутствующие мгновенно насторожились. Почти невероятно, чтобы эти слова 
смогли разбудить тех, кто спал мертвым сном. Все уставились на протирающего 
глаза командира. Он вскочил, связался с диспетчерской и приказал трем экипажам 
подготовиться к взлету. Мы все склонились над картой, пылко обсуждая шансы 
уничтожения минного заградителя.

Радисты проверяли частоты, таблицы, погодные условия, связь и боеприпасы. Никто 
пока не знал, кого в ту ночь пошлют на Балтику защищать наши корабли от гибели.

– Уже чертовски поздно, парни, – сказал гауптман Шёнерт, – но томми всегда 
непредсказуемы. Я лечу покувыркаться. Кто со мной?

Вызвались все.

– Обер-фельдфебель Гронд, надо же когда-то привыкать к крови. Может быть, 
сегодня вам повезет. Полный набор спасательных средств на тот случай, если 
собьют над водой. Не уходите с аварийной частоты. Разумеется, придется помочь 
противнику, если он свалится в море. Вопросы есть?

Молчание. Пронзительно затрезвонил телефон.

– Два экипажа немедленно на взлет. Берегитесь зенитного огня.

Оставшиеся пожелали охотникам удачи. Командир и Гронд со своими экипажами 
отправились к самолетам.

Шёнерт быстро натянул спасательный жилет, прикрепил к парашюту маленькую шлюпку,
 проверил сигнальные ракеты, трассирующие боеприпасы, неприкосновенный запас и 
аварийные флажки. По радио передавали медленный вальс. Летчики докуривали 
сигареты. Музыка неожиданно оборвалась.

– Внимание! Оба истребителя на взлет – минный заградитель уже над землей 
Шлезвиг-Гольштейн. От восьми до двенадцати бомбардировщиков. Внимание! 
Внимание! Немедленно на взлет.

Ханнес Рихтер, радист-ветеран, убежденный в том, что не сможет помочь Старику, 
ибо минные заградители летели слишком низко и не отражались на экранах SN-2, 
вертел ручки своего прибора. Однако Ханнес сохранял оптимизм: он точно знал, 
что его командир отлично предчувствует драку. Зажужжал стартер, взревели моторы.
 Зажегся зеленый фонарь. «До-217» медленно вырулил на взлетную полосу и вскоре 
уже мчался к красным ограничительным фонарям. У самого конца полосы самолет 
оторвался от земли и растворился в темноте.

– Все в порядке, Ханнес?

– Все в порядке, командир.

Штурман наведения направил их в сектор «Цапля», а затем на курс 300 градусов. 
Противник летел на высоте 15 000 футов. Скорость 240 миль в час. Монотонно 
жужжали моторы. Шёнерт зарядил пушку и нажатием кнопки на приборной панели ввел 
первые смертоносные снаряды в стволы. Загорелось восемь красных лампочек. Было 
ровно три часа ночи. Промелькнуло неподвижное озеро Шверин, вдали на горизонте 
блеснула яркая полоска воды – Балтийское море.

– Внимание! «Белый дрозд»! «Курьер»! «Курьер»!

Старик толкнул ручку управления вперед, и моторы тут же отреагировали. Началось 
испытание выдержки. Белые барашки на морских волнах переливались в лунном свете.
 Малейшее касание воды могло погубить самолет. Радиосвязь с наземным постом 
наведения «Цапля» улучшилась. Шёнерт набрал высоту и вдруг насторожился. Что 
там внизу? Что-то молочно-серое медленно, лениво растекалось по поверхности 
моря и неуклонно приближалось, поглощая блеск и поднимаясь на сотни футов над 
водой. Туман! Самолет заскользил над влажной белой пеленой. Теперь только 
точный альтиметр давал представление об истинной высоте полета.

– Внимание, «Белый дрозд». Самолет противника кружит в квадрате X, теряя высоту.


Ханнес быстро доложил координаты своего самолета и передал пилоту новый курс. 
Расстояние до противника – пять миль. Ханнес включил SN-2, и через минуту на 
экране появились еле заметные зигзагообразные линии.

– Скоро мы его поймаем, – тихо сказал Ханнес, пристально глядя на блестящую 
полосу, затененную со всех сторон, чтобы не слепить летчика. Он медленно 
поворачивал переключатель диапазонов, пытаясь обнаружить противника. – Чуть 
сбросьте высоту. Ручку управления назад.

Гауптман Шёнерт повиновался.

И тут сработал чудесный прибор. На экране появилась отчетливая короткая линия – 
вражеский минный заградитель.

– Он заходит на вираж! – крикнул Ханнес в микрофон. – Дистанция – полторы мили. 
Сбросить скорость!

Шёнерт вглядывался в бледное небо, выискивая добычу, бросая самолет то влево, 
то вправо. Туман рассеялся, предоставляя противнику отличную возможность 
сбросить мины с низкой высоты. Зигзагообразная линия на экране увеличилась, 
сместилась влево, замерла на мгновение и поползла ниже и левее.

– Противник кружит на одном месте и теряет высоту. Похоже, вот-вот сбросит мину.
 Дистанция – 1000 ярдов, – доложил Ханнес.

– Выключи радар. Тишина в эфире. Смотри внимательнее, – прошептал Шёнерт так 
тихо, словно томми могли его слышать.

В истребителе воцарилась мертвая тишина. Весь подавшись вперед, Шёнерт впился 
глазами в морскую гладь, искрящуюся в лунном свете. Альтиметр показывал высоту 
1200 футов. Далекий горизонт окрасился розовым светом зари. Старик снял орудия 
с предохранителя. Он не проронил ни слова, но по выражению его лица и поведению 
экипаж понял, что командир заметил противника. Истребитель резко накренился, 
сбросил 300 футов высоты, и сквозь толстый пуленепробиваемый «сперспекс» все 
увидели жертву. Четырехмоторный бомбардировщик кружил над Балтикой, 
приспосабливаясь к сбросу мин и не подозревая об опасности. Легко узнаваемый 
фюзеляж и высокий хвост с красными, белыми и синими кругами, крылья с размахом 
в 120 футов: огромная железная птица снижала высоту. Восемь человек ее экипажа 
наверняка считали, что так далеко от берега им никто не угрожает. Но в 600 
футах над морем томми заметили преследователя, однако не дрогнули, не потеряли 
надежду. В последний момент бомбардировщик круто ушел вверх, продемонстрировав 
четыре раскаленных струи выхлопных газов. Хвостовой стрелок дал очередь из всех 
своих орудий, но Шёнерт, далеко не новичок в этой игре, среагировал мгновенно, 
и трассирующие снаряды пролетели над истребителем, не задев его. В тот же 
момент восемь снарядов разорвали попавший в прицел фюзеляж бомбардировщика. 
Вспыхнули бензобаки. Зловещая огненная струя пронеслась под крыльями ночного 
истребителя. Члены экипажа потом уверяли, что адский жар чувствовался и в 
кабине. В последнюю секунду, когда пламя было в 15 футах от истребителя, 
Шёнерту удалось оторваться, и он вздохнул с облегчением.

Гигантский четырехмоторный бомбардировщик еще каким-то чудом держался в 
воздухе; красные языки пламени лизали моторы, постепенно подбираясь ко всем 
частям самолета. Погибающий враг представлял жуткое зрелище. Немцы как 
зачарованные следили за похожим на огненную комету «Галифаксом». Охваченные 
пламенем крылья снова взмыли в небо; сквозь прозрачный фонарь кабины виднелся 
летчик, еще пытавшийся справиться с самолетом, но тщетно. Бомбардировщик 
перевернулся брюхом кверху, прогремел взрыв, и обломки рухнули в море. Смерть в 
небе. Смерть в море.

Гибель храбреца, даже врага, всегда вызывает уважение и печаль. Когда Шёнерт 
докладывал центру, его голос слегка дрожал:

– «Белый дрозд» – «Цапле»: минный заградитель сбит в квадрате X. Конец охоты.

Шёнерт сделал круг над безмятежными серебристыми волнами, всего несколько 
секунд назад поглотившими восемь человек. Только большое темное масляное пятно 
напоминало о жестоком сражении, прогремевшем над морем в ясную лунную ночь.

В ночь с 23 на 24 августа 1943 года британские ВВС нанесли первый воздушный 
удар по Берлину, находящемуся в 560 милях от Англии, и пять миллионов жителей 
немецкой столицы впервые испытали ужас ковровой бомбардировки.

– Боевая готовность всем экипажам, – неожиданно прогремели громкоговорители на 
летном поле Пархима, и экипажи бросились из казарм к своим самолетам.

Не прошло и пяти минут, как все крыло было готово к взлету. В 23.06 был отдан 
приказ на взлет. Я поднялся в воздух первым и на полной скорости набрал высоту 
15 000 футов. Ночь была ясной. В такую погоду на высоте от 15 000 до 18 000 
футов зона видимости достигает 350 миль. Например, пролетая над Ганновером, я 
мог видеть разрывы снарядов зенитных батарей Гамбурга; бомбы, падающие на 
Берлин, пожары Лейпцига и фугасы над Кельном. Между этими городами мелькали 
вспышки маяков, ослепительные лучи прожекторов и ограничительные огни 
аэродромов ночных истребителей. Для немецкого летчика – ночного истребителя 
родная земля была открытой книгой, которую он читал без труда.

Наземные посты докладывали о продвижении вражеских авиагрупп над Балтикой. 
Связисты с острова Фемарн сообщили о крупных вражеских соединениях, летящих в 
юго-западном направлении на высоте 15 000 футов. Я знал, что перед каждым 
крупномасштабным налетом британцы договариваются о сборе над хорошо известным 
ориентиром. Мне хватило одного взгляда на карту, чтобы понять – сегодня это 
озеро Мюриц. Включив SN-2, я кружил на высоте 15 000 футов. Вскоре первые 
осветительные ракеты пронизали ночную тьму и, медленно покачиваясь, спустились 
к зеркальной глади озера. Британский «церемониймейстер» отлично поработал, 
подумал я, ожидая дальнейших событий. Вспыхнули еще две осветительные ракеты, 
вот их уже четыре, шесть, восемь, десять, засверкали красные трассирующие 
снаряды и фотобомбы. Фейерверк начался. Томми слепили немецких пилотов, не 
жалея фотобомб. Наземный пост наблюдений доложил об огромном скоплении 
вражеских бомбардировщиков к северо-западу от Берлина. Я не сомневался, что 
налет начнется отсюда. Мои коллеги-пилоты также направились в освещенную зону, 
а через несколько минут все соседние авиагруппы повернули к месту сбора 
британцев.

Из своего опыта мы знали, что сбор противника длится обычно около получаса. 
Каждой волне самолетов задавалась определенная высота. Для этой операции 
требовались неукоснительная дисциплина и самообладание, и британские летчики 
испытывали колоссальное нервное напряжение. От точности выполнения этой стадии 
задания зависел успех всего рейда и жизнь экипажей. Только когда рассеянные 
группы собирались в боевые порядки, коммодор отдавал приказ продолжить операцию.
 Каждую минуту очередная волна отправлялась к цели на своей высоте. Я отчетливо 
ощущал царившую в воздухе тревогу. Шестьсот вражеских бомбардировщиков с 
тоннами бомб в бомбовых отсеках кружили над озером. А среди них мелькали сотня 
немецких и полсотни британских ночных истребителей дальнего радиуса действия. 
Перед рейдом командование дивизии приказало нам преследовать врага до самой 
столицы, не обращая внимания на зенитные батареи, которые получили разрешение 
стрелять до высоты 24 000 футов. Члены моего экипажа только рты раскрыли от 
изумления.

– Веселенькое предстоит дельце, – заметил Фациус, вертя ручки своего SN-2.

– Не трусь, – сказал стрелок Мале. – Сегодня они будут стрелять только 
холостыми! За работу, герр обер-лейтенант. Моя жена живет в Берлине, и если она 
узнает, что я участвую в этом спектакле* то устроит мне нагоняй.

Не встревая в их болтовню, я зарядил пушки и уже был готов броситься в атаку, 
когда Фациус сообщил, что его SN-2 вышел из строя. Что же теперь делать? 
Единственное решение – летегь в потоке бомбардировщиков над городом, пытаясь 
выследить добычу невооруженным глазом.

Мои товарищи уже схватились с врагом, и первые бомбардировщики, объятые 
пламенем, посыпались в озеро. Вокруг меня бушевала ожесточенная перестрелка. 
Разноцветные трассы пронизывали небо. Ровно в полночь британский коммодор 
оранжевыми трассами подал сигнал к началу налета. Волна за волной британцы 
приближались к Берлину. И я летел к столице на высоте 18 000 футов. Все стихло, 
ночь окутала город защитной пеленой, но буря могла разразиться в любую секунду. 
Город обороняли самые мощные зенитные батареи и лучшие прожекторные расчеты. 
Высокие зенитные башни метали во врага смертоносные снаряды. Путь томми был 
отмечен горящими обломками самолетов. Четыре десятка из пятидесяти четырех 
бомбардировщиков понесли наказание, не достигнув цели. И все же кошмар, 
обрушившийся на город, превосходил все, что можно было описать словами. 
Началось настоящее светопреставление. Сотни прожекторов залили светом ночное 
небо. Тысячи зенитных орудий изрыгали свинцовые залпы. Британский 
«церемониймейстер» пометил цели на западе и юго-западе Берлина зажигательными 
бомбами Несмотря ни на что, я не мог не восхититься хладнокровием экипажа 
самолета наведения, который неуклонно выполнял свою задачу, одну за другой 
освещая цели. Вскоре кварталы города, предназначенные к уничтожению, были 
отчетливо видны надвигающимся бомбардировщикам. Вырисовывалась ужасающая 
реальность: ковровая бомбардировка.

Берлин защищался потрясающе. Ярко освещенное небо было испещрено облаками 
разрывов зенитных снарядов, достигавших высоты 24 000 футов. Истребитель 
швыряло из стороны в сторону, но я летел в самое пекло. Справа и слева, выше и 
ниже срывались с неба горящие самолеты. На земле полыхали бесчисленные пожары. 
Поврежденные ночные истребители подавали ракетами сигналы бедствия. Вражеские 
бомбардировщики взрывались в воздухе, засыпая город разноцветным дождем 
сверкающих конфетти. Грандиозный фейерверк! He прекращающиеся залпы зениток 
действовали мне на нервы. Едкая пороховая вонь проникала в кабину.

В воздухе закружилась «карусель»: истребители вели бой с бомбардировщиками. 
Берлинский радар оказался не лишним, хотя мы невооруженным глазом могли видеть 
кружащиеся над городом самолеты противника. Целей хватало на всех. Красные, 
желтые и зеленые трассы пронеслись мимо моей кабины. В этом аду все зависело от 
удачи, ведь смерть таилась со всех сторон. Где-то около часа ночи мой курс 
пересек четырехмоторный «Галифакс». Забыв о грозящей мне опасности, я тут же 
атаковал его и дал очередь по бензобакам. Бомбардировщик взорвался и упал на 
землю множеством горящих обломков. 01.03. Пять минут спустя я увидел пару 
огромных акульих плавников точно под моим самолетом. Я мгновенно узнал «старого 
приятеля» – «стир-линга» с грозным хвостовым стрелком. Прицел приблизил врага, 
и хвостовой стрелок умолк навсегда в тот момент, когда открыл огонь. Остальное 
было делом нескольких секунд. В 01.08 тяжелый бомбардировщик камнем упал с неба 
и взорвался уже на земле. Ночной кошмар подходил к концу.

Британцы развернулись к дому. Я покружил над горящим городом, подкарауливая 
отставших. Зенитки смолкли. Горящий город освещал ночь, словно не вовремя 
взошедшее солнце. Мои парни ошеломленно молчали. Мы поверить не могли, что наша 
столица обречена. После этого воздушного сражения, разразившегося в сердце 
Германии, мы все поняли, что час нашей победы миновал, а Гитлер хочет лишь 
выиграть время. Только какой толк от этих мрачных мыслей? Мы бросили последний 
взгляд на пылающий город и повернули на Пархим. Приземлился я в три часа четыре 
минуты. Мой «Ме-110» получил несколько пробоин от осколков снарядов, но 
наземный персонал, зная о нашем успехе, сиял от восторга. Наше крыло сбило 
двадцать бомбардировщиков. На следующий день в коммюнике вермахта сообщили о 
страшной бомбардировке Берлина и ста сбитых вражеских бомбардировщиках. Неплохо,
 но как быть с остальными пятью сотнями? Вернувшись домой, они заправятся 
топливом и будут продолжать свою работу до тех пор, пока от Берлина останется 
груда мусора.

Одна за другой бомбардировки обрушивались на Берлин. Наше крыло, прежде 
находившееся далеко за линией фронта, теперь оказалось в центре полосы обороны. 
Ночь за ночью мы сидели в боевой готовности в истребителях, и, когда первые 
бомбы начинали падать на наше ярко освещенное летное поле, а скоростные 
британские бомбардировщики обстреливали его из своих пушек, мы вновь убеждались 
в том, что в Германии не осталось безопасных тылов. Под круглосуточными 
бомбардировками союзной авиации сам рейх превратился в гигантское ноле боя, а 
Берлин – в пыль и пепел. Союзникам теперь не было нужды искать столицу, ибо 
колоссальные пожары, не успевавшие утихнуть после предыдущего налета, освещали 
ночную тьму. Кроваво-красные всполохи неделями и месяцами бушевали над Берлином.


После этих безжалостных рейдов в Пархиме совершали посадку многие летчики из 
голландской и бельгийской зон; среди них был и молодой командир авиационной 
группы обер-лейтенант Лент, знаменитый немецкий ас – ночной истребитель. Он 
одержал свою первую победу еще в польской кампании: в воздушном сражении над 
бухтой острова Гельголанд в декабре 1939 года он сбил три вражеских самолета. С 
1941 года в ночных боях Лент стал успешно сбивать бомбардировщики, наводя ужас 
на врага. За те несколько часов, что Лент провел с нами, он успел немного 
рассказать нам о своих боях в берлинском небе. Пока заправляли и готовили его 
самолет, Лент подкрепился стаканчиком красного вина и перекусил. Он даже не 
снял летную экипировку, чтобы немного отдохнуть. Быстро переговорив по телефону 
со своим штабом, он узнал количество сбитых вражеских бомбардировщиков и потери 
своей группы. Только он положил трубку, как старший техник доложил, что самолет 
готов к взлету. Лент попрощался с нами, поблагодарил за гостеприимство и 
умчался к новым победам.

Некролог. 31 июля 1944 года молодой подполковник немецкой авиации Лент стал 
пятнадцатым офицером, награжденным бриллиантами к Рыцарскому кресту. Два месяца 
спустя он погиб, так и не побежденный врагом. Во время испытаний нового ночного 
истребителя левый мотор вдруг заглох на вираже, и самолет вместе с экипажем 
рухнул на землю с высоты в 150 футов.




Глава 11.

Оборона Берлина


В январе 1944 года битва за Берлин достигла кульминации. Британцы разумно 
использовали свою бомбардировочную авиацию. Их бомбардировщики взлетали и 
направлялись к целям, когда над Британскими островами сияло безоблачное небо, а 
над Германией нависала низкая, на высоте несколько сотен футов, облачность. Так 
случилось и в ночь 27 января 1944 года. Метеоцентр доложил о плотных облаках на 
высотах от 150 до 13 000 футов. Опасность обледенения появлялась с 3000 футов, 
но уже на земле из-за мелкого снега самолеты, готовые к холодному старту, 
покрывались ледяной коркой. Медлить на старте нельзя, истребитель должен 
подняться в воздух в течение минуты, иначе моторы могли заглохнуть. Стояла 
кромешная тьма. Наш новый командир гауптман Бер вышел на поле посмотреть, какая 
погода, а вернувшись, сказал:

– Густой туман. Не видно дальше собственного носа.

В случае боевой тревоги взлететь могли лишь десять из тридцати летчиков. О 
приземлении в Пархиме не могло быть и речи. Единственным открытым аэродромом 
оставался Лейпциг-Брандис с практическим потолком 1500 футов. Мы с тревогой 
ждали ежечасных донесений нашей «метеолягушки». Погода не менялась. Все так же 
шел мокрый снег, и приятно было сидеть в тепле, играя с друзьями в скат, 
карточную игру. Однако союзники расстроили все наши планы. Лейтенант Кампрат, 
не обижавшийся на дружеское прозвище Бринос, был прикомандирован радистом к 
командиру, чей собственный радист находился в отпуске. У нашего резервиста 
Бриноса, призванного из запаса, были жена и дети, поэтому неудивительно, что он 
возбужденно метался между телефонами, запрашивая ситуацию в воздухе. Лично мне 
приходилось тревожиться лишь о собственной шкуре, но я полностью доверял как 
себе, так и своему самолету. Я уже решил, что если дойдет до взлета, то когда 
шасси оторвутся от земли, я не стану выглядывать из машины и всецело положусь 
на инструменты слепого пилотирования. Любая другая тактика была смертельной. 
Бринос потихоньку успокоился и заявил:

– Не волнуйтесь. Томми в такую мерзость не полетят. Им еще жизнь не надоела. В 
этом густом тумане даже их радары не помогут.

Мы согласились, утешаясь теми же мыслями, хотя в глубине души такой уверенности 
не ощущали. Со своими новейшими радарами союзники могли найти практически любую 
цель в любой туман. Рельеф местности показывался на особом экране, словно 
заснятый специальной фотоаппаратурой. Это последнее достижение науки и техники 
было совершенно секретным. Немецкие ученые ломали себе голову, пытаясь понять, 
как британцы могут так точно бомбить через сплошные облака до тех пор, пока по 
счастливой случайности не обнаружили удивительный прибор в бомбардировщике, 
сбитом близ Роттердама. Помешать этому прибору было совершенно невозможно. Он 
четко показывал каждую улицу, каждую большую площадь, а самое неприятное: 
аэродром Темпельхоф с высоты в 15 000 футов при облачной гряде на 9000 футах. 
Британское научное чудо стало общеизвестным, и поэтому мы так боялись 
авианалета в ту ночь. Только сами берлинцы могли надеяться, что погодные 
условия их защищают. Действительно, что может случиться, если даже собственный 
порог они могут найти только с помощью карманного фонарика?

Наш командир тоже был неспокоен, напряжение словно витало в воздухе. Если то, 
что должно произойти, не произойдет немедленно, наше терпение может лопнуть. 
Мой экипаж, обер-фельдфебель Мале и унтер-офицер Фациус посмотрели на меня так, 
словно хотели сказать: «Герр лейтенант, вы полагаете, что погода нас спасет или 
пришло время составлять завещания?» Поскольку мне такое настроение очень не 
понравилось, я приказал своему экипажу ждать развития событий в самолете. Полди 
Феллерер, командир 5-й эскадрильи, тоже направился к двери.

– Вы куда? – спросил командир. Полди ответил, что мы хотим привыкнуть к темноте 
в самолете и заодно проверить приборы.

Техники сильно удивились, услышав о нашем решении.

– Неужели вы собираетесь взлетать в такую погоду, герр лейтенант? Даже старший 
техник оставил велосипед дома и пришел пешком.

Мы только расхохотались и полезли в кабину. Я включил все свои приборы и как 
следует протестировал их. Фациус повозился со своей аппаратурой и настроился на 
печально знаменитую радиостанцию противника в Кале. Сентиментальную музыку 
неожиданно прервал знакомый сигнал победы, и диктор произнес: «Берлин, ты был 
когда-то прекраснейшим городом в мире. Берлин, берегись одиннадцати часов 
вечера сегодня!» Мы замерли, ошеломленные, а через секунду я схватил трубку 
телефона и пробился к командиру:

– Радио Кале только что предупредило своих друзей о сегодняшнем авианалете в 
одиннадцать часов вечера.

Вся эскадрилья бросилась к самолетам. Часы на моей приборной панели показывали 
20.00. Над диспетчерской вышкой вспыхнула зеленая ракета. Наконец приказ на 
взлет! Самолет командира стоял рядом с моим. В полутемной кабине гауптман Бер 
переключал тумблеры, Бринос проверял радиотелефонную связь с остальными 
экипажами. Все откликались. Бринос закончил словами:

– Желаю всем счастливого приземления. Все были готовы к взлету, однако почетное 
право взлететь первым принадлежало командиру. Держась вплотную к его самолету, 
я вырулил на старт. Видимость была отвратительная, н зеленые огни, освещавшие 
взлетно-посадочную полосу, были едва различимы сквозь сплошной дождь, хлещущий 
по «перспексу» кабины.

Моторы взревели, сверкающие искры густым потоком вылетели из выхлопных 
патрубков. Как только истребитель командира взлетел, я дал полный газ и 
устремился вперед. Полностью сконцентрировавшись на взлете, я быстро набрал 
скорость, оторвался от земли, убрал шасси, и вдруг страшный взрыв сотряс мой 
самолет, огненная струя пронзила ночь. Я чуть не умер от страха. На секунду мне 
показалось, что взорвался мой истребитель, но со мной ничего не случилось: 
альтиметр показывал 90 футов, самолет летел горизонтально.

Вдруг меня озарила догадка: потерпел крушение истребитель гауптмана Бера. Я 
мрачно уставился на приборы и стал набирать высоту. Ни в коем случае нельзя 
было отвлекаться от полета. На высоте 3000 футов лопасти винтов и крылья начали 
обледеневать. Я понял это сразу по неровному гулу моторов. Мале подсветил 
крылья фонариком: уже успела образоваться толстая ледяная корка. Опасная высота.
 Температура снаружи около нуля градусов; мокрый снег, падая на переохлажденный 
самолет, превращался в лед.

Все случилось молниеносно. В качестве предосторожности я велел экипажу 
проверить парашюты и прыгать, как только я отдам приказ. Самолет становился все 
тяжелее и все хуже подчинялся мне. Теперь я должен был решать, спускаться ли в 
пояс более теплого воздуха или сохранять набор высоты в надежде миновать 
опасную зону. Потеря высоты на деле означала конец операции; более того, если 
обледенение не прекратится, мы будем слишком низко для прыжка с парашютами. 
Поэтому я решил продолжать набор высоты и выжидать, справится ли машина с 
круты» подъемом.

Моторы работали на максимальных оборотах. Толстые льдинки с громким скрежетали, 
обламывались и стучали по обшивке.

– Бесполезно, герр обер-лейтенант, – подал голос Мале. – Начинает обледеневать 
хвост. Температура за бортом четыре градуса ниже нуля.

Я заметил, что самолет больше не реагирует на движение ручки управления, 
поставил индикатор на «перетяжеленный хвост» и выжал газ до предела. В таком 
режиме моторов хватит самое большее на пять минут, но почему я должен жалеть 
моторы, когда речь идет о жизни экипажа? Я вспомнил отряд английских 
бомбардировщиков, обледеневших над Северным морем зимой 1943 года. В качестве 
крайнего средства, чтобы облегчить самолеты, они сбросили в море бомбы, 
снаряжение, бензин и все же не смогли набрать безопасную высоту. Сорок 
четырехмоторных бомбардировщиков рухнули в холодные воды гигантскими глыбами 
льда. Спасти экипажи было невозможно. Случится ли то же самое и со мной? Наш 
последний шанс – парашюты. Однако не очень-то приятно в такую погоду прыгать в 
неизвестность. Следовательно, я должен продолжать карабкаться вверх, вверх, 
вверх. Машина уже была почти на скорости срыва, и все-таки нам удалось избежать 
худшего. Ледяная корка потихоньку крошилась. Мой милый старина «Ме-110» теперь 
поднимался быстрее, а температура за бортом упала до минус пятнадцати. Угроза 
обледенения миновала, до оставались тьма и беспросветная облачность: альтиметр 
показывал 6000 футов. Только поднявшись до 12 000 футов, мы увидели звезды. 
Такие яркие звезды можно наблюдать лишь зимними ночами. Я полетел над облаками 
к Балтийскому побережью, ожидая дальнейших приказов. Мне даже хотелось 
погладить самолет, как будто он был человеческим существом.

Я думал о гауптмане Бере, Кампрате и его семье. Что явилось причиной аварии? На 
высоте менее 200 футов у экипажа не было ни единого шанса. Слишком низко для 
прыжка с парашютом.

Мои размышления прервал вызов наземного поста наведения:

– «Метеор» – «Белому Аргусу». Внимание! Внимание! Крупный отряд 
бомбардировщиков над Балтикой на высоте 15 000 футов летит курсом на юго-запад.

Над Висмаром мой радист поймал на SN-2 первый вражеский бомбардировщик. 
Заработало чудо техники. В 20.36 я первой же очередью сбил вражеский 
бомбардировщик, и тот штопором пронзил облака. Двадцать минут спустя второй 
бомбардировщик рухнул на окраине столицы. Британцы осветительными ракетами 
очертили квадрат над облаками. Внизу лежал невидимый город, и только тысячи 
облачков от разрывов зенитных снарядов подтверждали, что мы находимся над целью.
 Волна за волной бомбардировщики пересекали освещенную зону и сквозь облака 
сбрасывали на Берлин свой смертоносный груз.

Я приблизился к этой зоне южным курсом и прямо над целью заметил двух 
четырехмоторных «ланкастеров». Быстрая атака, и взорвался первый бомбардировщик.
 Горящие обломки исчезли в облаках. Второй резко накренился на правое крыло, 
надеясь улизнуть. Томми стреляли в меня из всех своих пушек и пулеметов, 
окружая разноцветными трассирующими снарядами. Я снова бросился в атаку. В 
прицеле вырос хвост противника. Пора стрелять! Огневая мощь моих пушек была 
потрясающей. Бронебойные снаряды разорвали хорошо защищенные баки на крыльях и 
бронированную кабину пилота; трассирующие снаряды подожгли горючее, а фугасы 
пробили крылья. Неудивительно, что моя четвертая за ту ночь добыча, объятая 
пламенем, рухнула на землю.

Я выдохся. Четыре победы за сорок пять минут – слишком много для моих нервов. 
Налет закончился, и вражеские бомбардировщики, защищенные облачной грядой, 
потянулись в обратный путь, в Англию. Я покружил над городом минут десять, 
успокаиваясь, и только тогда подумал: где, собственно говоря, приземляться? В 
воздухе мотается около сорока ночных истребителей, и всем не терпится снова 
увидеть твердую землю. Наземные посты наведения продолжали передавать сводку 
погоды, все ту же злосчастную сводку.

– Снова пройти через обледенение, герр обер-лейтенант? Ну нет. Лучше пролететь 
над Пархимом и свалиться им на голову, как рождественский дед, – предложил Мале.


Я не допускал мысли о том, чтобы бросить свой самолет. Поскольку 
Лейпциг-Брандис сообщил об облачности на 240 футах, у них приземлятся почти все 
самолеты, и я решил лететь в Пархим. Там я знал каждый бугорок, каждое дерево и 
каждое здание. Мой измученный экипаж примолк. Это меня тревожило. Через 
тридцать минут полета над облаками на высоте 15 000 футов я добрался до родного 
аэродрома и связался с диспетчерской. Откликнулся знакомый голос штурмана 
наведения. Сначала он поинтересовался деталями наших побед. Беспокоится, 
подумал я. Он-то прочно стоит обеими ногами на земле, а мы все еще не знаем, 
сможем ли нормально приземлиться. Однако и любопытство его я понимал, так как 
служащий нелетного состава, просидевший всю ночь в одиночестве на своем посту, 
безумно радуется успехам своих парней.

– Четыре, – сказал я.

– «Виктор», «Виктор». Сообщение получено, – ответил он. – Раз, два, три, четыре 
сбиты. Поздравляю. Приземляйтесь как можно осторожнее. Потолок – 150 футов. 
Снег прекратился. Прием хороший.

Итак, вниз, в грязь. Сейчас включат прожектор и направят луч вертикально вверх, 
подсвечивая облака. Я замечу свет на высоте 450 футов над летным полем. Мы 
медленно кружили над маяком, теряя высоту. На 4500 футах машина снова начала 
обледеневать. Чтобы быстро избавиться от опасности, я резко снизился до 1500 
футов. Сработало. Обледенение прекратилось. Но теперь предстояло самое трудное 
– посадка. Мы снижались со скоростью три фута в секунду, осторожно нащупывая 
путь в облаках. Нас окружала кромешная тьма. Затем вдруг вспыхнул свет. Это 
могли быть только осветительные ракеты. Через мгновение появились лучи 
прожекторов. Следовательно, мы почти над полем. Я плавно повернул на посадку и 
включил ультракоротковолновый посадочный радар. Это самый безопасный способ 
слепой посадки. Отклонение вправо отзывается короткими сигналами, влево – 
длинными. Если мы на правильном курсе, я услышу в наушниках постоянное жужжание.
 В помощь нам включат посадочные огни. Принимая во внимание направление и 
скорость ветра, я летел, придерживаясь устойчивого жужжания. Примерно в 
полутора милях от аэродрома я выпустил шасси и закрылки. Высота – 150 футов. 
Заход нормальный.

Руководитель полета включился в последний раз:

– Вы на правильном курсе, можете приземляться.

Я подтвердил прием и попросил выключить прожектор. Резко убираю обороты 
двигателей. Мы приближаемся к летному полю, и теперь не видно никаких огней. 
Зазвенел предупреждающий сигнал «пип-пип-пип-пип». Итак, я в 1500 ярдах от 
посадочной полосы. Закрылки на 70 градусов, скорость захода на посадку 100 миль 
в час. Подобная позиция очень опасна и неустойчива; если я проскочу полосу, 
ошибка обернется смертью. Наконец я увидел на горизонте расплывчатые огни, в 
наушниках зазвучал сигнал «да-да-да-да». Мы уже в 300 ярдах от летного поля. В 
этот момент я увидел посадочную полосу и направил самолет вниз. Слишком большая 
скорость. Мне казалось, что мы никогда не остановимся. Самолет наконец коснулся 
земли и понесся к красным огням в конце поля. Я давил на тормоза, изо всех сил, 
и остановился на самом краю посадочной полосы. Господи, благодарю тебя. Я снова 
на земле! Мале открыл фонарь кабины, и мы вдохнули полной грудью прохладный 
ночной воздух.

Техники сияли от восторга. Их всегда распирала гордость за свои машины и 
экипажи;

однако новость о гибели гауптмана Бера и его стрелка омрачала радость всех, кто 
возвращался с задания.

– А что слышно о лейтенанте Кампрате? – спросил я.

– Ты не поверишь! Он выпрыгнул на высоте 240 футов. И ему повезло. Парашют 
успел раскрыться, хватило десяти секунд. Кампрат уже очухался.

– Сумасшедшая работа, – откликнулся я, торопясь на командный пункт.

Бринос радовался спасению, хотя его счастье омрачалось гибелью экипажа. Но мы 
все ожесточились в этой безжалостной войне. Гауптман Бер мертв, и он не 
единственная наша потеря. Истребители лейтенанта Зорко и обер-фельдфебеля 
Каммерера сбиты, оба экипажа погибли. Удалось спастись экипажу лейтенанта 
Сподена: когда их самолет сильно обледенел, все члены экипажа выпрыгнули с 
парашютами и удачно приземлились.

Правда, со Споденом приключилось небольшое недоразумение; слушая его рассказ, 
мы покатывались со смеху. Предоставим слово самому Сподену:

– Мой «гроб» становился все тяжелее и тяжелее. Крылья и винты обросли толстым 
льдом. «Но я же не летающий холодильник», – сказал я своим парням и указал им 
на маленький просвет в облаках. Если самолет не слушается руля, остается его 
покинуть. Сначала экипаж и слышать об этом не хотел, поэтому я заявил: «Ну, 
парни, раз вы остаетесь, желаю вам всем спокойной ночи. Петер прыгает». Вы не 
поверите, но их как ветром сдуло. Сначала номер 1, потом номер 2, и я следом.

Мороз стоял, как в Сибири. Я успел подумать: «Как хорошо, что я надел шерстяные 
носки, которые связала мамочка». А какими словами рассказать о том, что 
случилось после? Темно, как в джунглях, но у меня создалось впечатление, что 
земля близко. Вы не поверите. Мне казалось, что я спускаюсь целую вечность. И 
вдруг рывок, как будто кто-то нажал на тормоз: я повис и закачался между небом 
и землей. Парашют запутался в кроне дерева. Сначала я порадовался, что прыгнул 
удачно, но, к несчастью, рядом не было никого, кто сказал бы мне, как далеко 
земля. А я, прыгая, потерял фонарик и боялся в темноте освободиться от парашюта.
 Потом я нашупал в левом кармане ножик, бросил его и прислушался. Хлоп! Может, 
шесть футов, а может, и все тридцать. Я не мог доверять этому эксперименту и 
стал ждать рассвета.

Поначалу мне даже нравилось качаться на дереве, но эта забава быстро приелась. 
Ноги и руки онемели. Я молился о скором рассвете, но ничего не менялось. В 
общем, я висел и в тоске ждал первых лучей зари. Как только рассвело, я очнулся 
от дремы и посмотрел на землю. У меня чуть глаза не вылезли из орбит. Всего в 
трех футах подо мной расстилалась мягкая лесная почва.

Вот так закончилась история Петера Сподена. Мы смеялись до колик в животе, а 
байка о приземлении Петера облетела все крыло ночных истребителей.




Глава 12.

Воздушный акробат


Вскоре после этого случая Петер Споден и лейтенант Книлинг оказались в 
госпитале Пархима. Оба были ранены в ночном бою. Как-то воскресным утром я 
навестил их. Главврач совершал обход в это время, и мне пришлось немного 
подождать. Непривычно мирная атмосфера госпиталя навеяла на меня задумчивость, 
и я смотрел в окно на голубое небо. Контраст между дневным и ночным небом 
фантастичен. Всего двенадцать часов назад я поджаривался в аду над Берлином. 
Двенадцать сотен бомбардировщиков союзников набрасывались на столицу 
непрерывными волнами, подпитывая горящим фосфором едва потушенные пожары 
смертельно раненного города. В ту ночь с 15 на 16 февраля 1944 года я сбил 
своих тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого противников.

Но что означали эти полтора десятка сбитых четырехмоторных бомбардировщиков? 
Всего лишь личный успех. С разрушением Берлина начался кризис диктаторского 
нацистского режима, ибо круглосуточные бомбардировки измучили гражданское 
население, Сомневаться начали даже те, кто твердо верил в победу. Какой 
контраст между событиями прошедшей ночи и миром, царящим здесь, в Пархиме. 
Пациенты читали в газетах отчеты об ужасающих налетах на Берлин, но могли ли 
они представить себе масштаб разрушений? Я сам не мог осознать это, но понимал, 
что похвальное личное достижение – всего лишь эпизод в тщетной борьбе за 
выживание отечества.

Мои раздумья прервала медсестра, с улыбкой сообщившая, что я могу повидать 
друзей. Книлинг, бледный и ко всему безразличный, лежал в постели. Бедняга 
получил пулю в бедро. Собрав последние силы, он сумел приземлиться и тут же 
потерял сознание от потери крови. Теперь он уже выздоравливал. Несокрушимый 
Споден расплылся в улыбке. Он хотел поскорее выбраться из госпиталя и снова 
летать, но хирург заявил, что его признают негодным к полетам. Петер подмигнул 
мне, услышав это. Как только мы остались одни, он соскочил с койки и притащил 
бутылку коньяка, которую припрятал в шкафчике его ординарец.

– Прозит! Скоро встретимся в эскадрилье! Когда я отсюда выберусь, ты узнаешь, 
на что способны врачи. Неужели ты думаешь, что я стану отсиживаться на земле, 
пока продолжается эта заваруха?

Я обещал Сподену, что захвачу его в полет, как только представится возможность, 
и дам ему порулить над Данией.

Обещание это я скоро выполнил. На следующий день после того, как радостный 
Петер явился из госпиталя, я взял его в полет, одолжив для этой цели старый 
двухместный «Фок-ке-Вульф-184». Бринос полетел радистом, а Петера мы засунули в 
багажный отсек. Во избежание возможных опасностей мы пронеслись на бреющем 
полете над самой поверхностью озера Шверин, Балтикой и проливом Малый Бельт до 
датского аэродрома Ольборг.

Дания, несмотря на пять военных лет, все «еще была страной изобилия, так что 
нам не повредило бы пополнить личные запасы. В 12.50 мы приземлились в Ольборге.
 Бринос понес наши документы коменданту и вернулся сияющий, с бумажником, 
набитым так необходимыми кронами. В приподнятом настроении мы отправились в 
„опеле“ в город, заглянули в прелестное маленькое кафе и заказали пирожные с 
кремом. Мы давно не ели ничего подобного и, чтобы не расстроить желудки, залили 
сладости большим количеством коньяка.

За соседним столиком сидели две хорошенькие девушки. Наш отличный аппетит явно 
забавлял их. Они казались вполне дружелюбными, и Петер пошел в атаку. Кто 
бросил бы в него камень? Обе девушки вскоре весело чирикали за нашим столиком, 
и мы договорились прошвырнуться вечерком по танцзалам и барам. Петер так хорошо 
себя чувствовал, что с удовольствием остался бы в Ольборге на несколько дней. 
На следующее утро за завтраком, страдая от похмелья, мы обнаружили, что не 
купили ничего для пополнения личных запасов в Пархиме. Бринос подсчитал наши 
общие богатства. Крон осталось еще достаточно, и, вооруженные двумя вещмешками, 
мы посетили магазины. Через два часа мешки были набиты ветчиной, беконом, 
шоколадом, кофе, шнапсом, сигаретами и джемом.

Все деньги потратить нам не удалось. Что же делать? Мы уселись в «опель» и 
покатили на аэродром. Войдя в столовую, мы сразу увидели свисавший с потолка 
огромный окорок. Петер подлетел к бармену и спросил, сколько стоит «эта 
медвежья задница». Бармен выпучил глаза, не поверив, что мы хотим купить весь 
окорок, весивший не меньше пятидесяти килограммов. Бринос вывалил на стол наши 
последние кроны, и нам не помешали унести добычу. Только куда девать все 
покупки? В милом старом «фокке-вульфе» едва хватало места для трех человек, и 
еще два вещмешка с продуктами в него не помещались. Однако надо было искать 
какой-то выход из создавшегося положения. В 18.00, когда мы взлетели, Петер 
лежал в багажном отделении, обнимая бутылку коньяка и «медвежью задницу». 
Парашют он надеть не смог: не было места.

– А зачем? – вопрошал Петер. – Если мы свалимся в воду, окорок всплывет, а уж я 
его не выпущу.

В 20.00 мы приземлились с нашими бесценными съестными припасами в Пархиме. Нас 
встретили с таким энтузиазмом, будто мы были крысоловами. Конечно! Где окорок, 
там всегда крысы!

Несколько дней спустя Петер явился вечером на командный пункт и попросил 
разрешение на вылет. Командир отрицательно покачал головой, и Петер смиренно 
ретировался. В 21.00 объявили боевую готовность, и через несколько минут все 
истребители уже были в воздухе. Правда, выруливая на взлетную полосу, я заметил 
Петера и его радиста, болтающихся у самолетов. Я не заподозрил ничего плохого и 
спокойно взлетел. Только взяв курс на Берлин, я вдруг подумал: интересно, а 
вдруг Петер решил действовать на свой страх и риск. Он еще не годен к полетам; 
если командир сказал «нет», значит, нет. Погода в тот день благоприятствовала 
британцам. Но и обороняться в ясную погоду легче. Еще на подступах к городу 
бомбардировщики сыпались на землю, как перезревшие фрукты. Над Берлином оборона 
была мощнее, и из 800 британских бомбардировщиков 120 в ту ночь не вернулись 
домой. Изрядно вспотевший за три часа полета, я пронесся над родным аэродромом, 
помахав крыльями – знак победы. Возбуждение, царившее в штабе, было близко к 
ликованию. Все экипажи доложили о победах, потерь не было.

Вдруг диспетчер выкрикнул, не знает ли кто-нибудь новости о невернувшемся C9-HN.
 Никто ничего не знал. Этот самолет принадлежал моей эскадрилье и числился в 
резерве. Я вызвал старшего техника и спросил, в чем дело. Оказалось, что в 
резервном самолете минут через двадцать после всех взлетел Споден. Ну и 
сюрприз! Командир пришел в ярость. Включили разведаппаратуру, и через полчаса 
стало ясно, что Споден нигде не приземлялся. В воздухе он также не мог быть, 
поскольку горючего у него хватало на три с половиной часа. Гнев командира 
испарился: он всегда симпатизировал Петеру.

Что же случилось с парнем? Тут вышел на связь штаб ПВО Берлина.

Командир кинулся к телефону, послушал и дроизнес запинаясь:

– Так точно, герр оберст. – Его лицо вытянулось. Он медленно положил трубку. – 
Сподена сбили прямо над городом. Прожекторы поймали вражеский бомбардировщик на 
высоте 17 000 футов, когда его атаковал ночной истребитель. Британец открыл 
ответный огонь, и через несколько секунд обе горящие машины упали на землю. 
Прожектор вел их до высоты 1500 футов, и зенитчики заметили висящего на 
хвостовом оперении человека. Это мог быть только Споден. Из-за раны ему не 
хватило сил освободиться от самолета. Вот так, парни, он заплатил за свое 
упрямство жизнью.

Я вспоминал о нашем полете над Балтикой с гигантским окороком и не верил в 
случившееся. С Петером такого просто не могло произойти, думал я. Господь Бог 
нашел бы какой-нибудь способ спасти его. Бринос согласился со мной. Мы сидели в 
креслах и ждали более точных сведений, плохих или хороших. В пять часов утра 
затрезвонил телефон. Снова звонили из дивизии ПВО Берлина. Я схватил трубку и 
вздохнул с облегчением. Тяжело раненный Споден в госпитале. Его жизнь вне 
опасности. Его экипаж выпрыгнул и успешно приземлился.

На следующий день Петера привезли в Пархим. Его койка в госпитале еще пустовала.
 Хирург от души отругал его, но немедленно принялся за лечение.

Через несколько дней Петер смог разговаривать, и мы услышали его историю.

– Когда вы все улетели, мне стало ужасно одиноко. Ну, я и приказал 
обер-фельдфебелю подготовить к взлету резервную машину. Он колебался, но я 
напомнил, что в военное время приказы не обсуждаются, а я приказываю. Он 
подчинился. Все случилось над Берлином.

Я, можно сказать, решил посоревноваться с зенитчиками и сбил в прожекторных 
лучах два «ланкастера». Потом в лучи попался «шорт-стирлинг». Знаете, такой 
большой, как амбар, с четырьмя моторами. Я бросился в атаку, а когда вышел из 
боя, заметил, что у моего самолета пробит фюзеляж. Пламя рвалось в кабину с 
обеих сторон, радист молчал. Я приказал прыгать, но оказалось, что его уже нет. 
Фонари и моей, и его кабины снесло.

Когда я вылезал из кабины, что-то крепко вцепилось в ногу. Пришлось вернуться и 
разорвать это, я так и не понял, что именно. Пламя уже лизало парашют. Прозит! 
Самолет вошел в штопор и вертелся, как карусель. Как-то мне все же удалось 
вылезти на 15 000 футах. Меня швырнуло на хвост и прижало ветром. Я махал 
руками и ногами, но не мог освободиться – ни вверх, ни вниз. А самолет все 
падал. Наконец, его закрутило в противоположном направлении, и я сорвался.

Не теряй головы, посоветовал я себе. Посчитай до двадцати или двадцати пяти и 
дергай вытяжной трос. Оказалось, что одна из строп порвана. Огонь, вы же 
понимаете… Я упал в дым и пламя и вырубился. Очнувшись, я обнаружил, что 
валяюсь на улице среди горящих домов. Зенитки еще стреляли. Меня унесли в 
какой-то подвал и напоили коньяком. Кое-кому явно было не по себе – как 
оказалось, офицеру прожекторной батареи. Он навестил меня на следующий день в 
госпитале. От него я узнал, что высвободился на высоте всего лишь 5000 футов. 
Он думал, что помогает мне, освещая своим прожектором!




Глава 13.

Реактивный истребитель


Пока бушевала яростная битва за Берлин, более мелкие соединения британских ВВС 
совершали налеты на другие немецкие города. Так враг раскалывал немецкую 
оборону и постоянно ставил командование немецких ночных истребителей перед 
вопросом: каково главное направление атаки? В начале марта 1944 года над 
Францией появился средней численности отряд британских бомбардировщиков, 
направлявшийся к Южной Германии. Мы находились на командном пункте и следили за 
продвижением британцев по карте. Наш командир запросил у штаба дивизии 
разрешение на взлет. Там колебались, поскольку боялись синхронной бомбардировки 
Берлина. Мы теряли бесценные минуты, а ведущий отряд достиг франко-немецкой 
границы в районе Гагенау. В конце концов мы получили приказ на вылет в Южную 
Германию. Было уже 02.00, когда последние самолеты из Пархима сорвались с 
взлетной полосы и повернули на юг. Пролетая на высоте 15 000 футов над 
Тюрингским лесом, мы услышали сообщение о первых бомбах, падающих на Штутгарт. 
Часы на моей приборной панели показывали 02.59; следовательно, до столицы 
Швабии нам лететь еще сорок пять минут. Естественно, когда мы добрались до 
Штутгарта, британские бомбардировщики уже закончили свою работу, оставив в 
доказательство пылающие пожары.

Преследовать их было бесполезно, так как без бомб они развивают такую же 
скорость, как немецкие ночные истребители. Неудивительно. Ведь мы летаем на 
одних и тех же «гробах» с 1940 года! Четыре года назад я учился слепому 
пилотированию над Штутгартом на «Me-110» серии «Берта». Для того времени это 
был скоростной и удобный истребитель. Сегодня я летел над горящим Штутгартом в 
самолете того же тина, только серии «Густав». Наши ночные истребители не стали 
быстрее, а даже потеряли в скорости… Итак, мы летели назад в Пархим, не одержав 
ни одной победы и потратив зря тысячи галлонов дорогого горючего. На обратном 
пути наземный пост наведения сообщил нам детали ночной атаки. Четыре сотни 
бомбардировщиков, пролетев над Штутгартом, сбросили на него невероятное 
количество фосфорных, фугасных и зажигательных бомб.

Весной 1944 года ночные налеты британских ВВС на столицу прекратились, страшный 
процесс разрушения пришел к концу. Теперь все, похожее на военные заводы, 
стирали с лица земли днем американские «боинги». Мое крыло ночных истребителей 
вышло из битвы за Берлин, блестяще выдержав испытания. За шесть месяцев мы 
сбили целую авиагруппу четырехмоторных «галифаксов», «стирлингов» и 
«ланкастеров»: около 100 бомбардировщиков с 800 членами экипажей. Наши 
собственные потери были невелики. В воздушных боях погибли следующие пилоты и 
члены экипажей. 1аушман Бер, гауптман Шурбель, обер-лейтенант Зорко, лейтенант 
Мец, обер-фельдфебель Каммерер, унтер-офицер Хоргет и унтер-офицер Завадка. Еще 
два экипажа обгорели и были серьезно ранены. Таким образом, в боях над Берлином 
мы потеряли целую эскадрилью ночных истребителей. Наше крыло получило несколько 
дней на отдых и поправку здоровья, пополнилось за это время молодыми экипажами, 
а затем мы получили приказ передислоцироваться в Лейпхайм на Дунае. 
Неуверенность и паника в среде военного руководства стала сказываться на боевых 
пилотах. Едва мы приземлились в Лейпхайме и привели все в порядок, как поступил 
приказ лететь в Китцинген. В сгущающихся сумерках мы свалились на Китцинген, 
как стая саранчи, и сразу окунулись в освежающую, мирную атмосферу летного 
училища. Только мы успели согреться, как поступил приказ: «Вернуться в 
Лейпхайм». На этом неразбериха не закончилась. Новый приказ: «Немедленно 
явиться в Гагенау в Альзас!»

Наш штаб явно менял решения быстрее, чем мы летали. На следующий день нам 
приказали вернуться в Лейпхайм. В любом случае мы хорошо попрактиковались и не 
дали самолетам заржаветь. В конце концов мы даже поверили, что останемся в 
Лейпхайме.

При новом аэродроме еще работал один из заводов Мессершмитта, выпускавший 
реактивные истребители. Эта новинка нас очень интересовала. Каждый день 
летчики-испытатели с грохотом мчались по взлетной полосе в новых машинах и 
исчезали за горизонтом, а через несколько минут вновь пролетали над летным 
полем со скоростью 500 миль в час. Тихий свист, жуткий рев, и они вновь 
исчезали. Самолеты заходили на посадку на огромной скорости, и со стороны это 
выглядело довольно опасным предприятием. Нормальная взлетно-посадочная полоса 
для реактивных истребителей должна быть не меньше 2000 ярдов. Длина бетонной 
полосы в Лейпхайме составляла всего 900 ярдов. Следовательно, при каждой 
посадке пилоты рисковали своей жизнью и самолетом. Все это произвело на меня 
огромное впечатление.

Однажды я заехал на завод взглянуть на чудесную машину. У «Ме-262» было два 
мотора и ни одного винта. Более того, внутри кожухов моторов были турбины, 
создававшие такую тягу, что стоять позади них было неразумно. Пламя, 
вырывавшееся из камер сгорания, вызывало уважение. Я подумал, что в любой 
момент все это может взорваться, но явно ошибался, поскольку летчики-испытатели 
невозмутимо сидели в своих кабинах и, казалось, получали удовольствие от 
фейерверка. Ц^ Меня охватило любопытство, и я попросил «директора завода 
объяснить мне устройство истребителя.

Все довольно просто, думал я, когда он закончил свою лекцию. Первый шаг – 
нажать кнопку, и маленький бензиновый двигатель начинал мурлыкать вполне 
безобидно. Этот двигатель приводил в движение турбины. Когда достигалось 
необходимое количество оборотов, пилот впрыскивал в струю бензина слабый 
дистиллят J2. Соединяясь со сжатым нагретым воздухом в камерах сгорания, J2 
самовоспламенялся. Поэтому отпадала необходимость в свечах зажигания. Число 
оборотов турбины повышалось от 4000 до 5000 оборотов в минуту. Еще несколько 
капель J2, и самолет взлетал на скорости 550 миль в час. В воздухе приходилось 
следить за счетчиком оборотов и температурным датчиком. Температура выше 800 
градусов в камере сгорания была опасна, и необходимо было уменьшить впрыск. В 
общем, эта работа требовала мастерства. Продолжительность полета – 25 минут. 
Реактивная птичка могла подняться на высоту от 18 000 до 21 000 футов за минуту,
 спикировать – в два раза быстрее.

– Не хотите ли взглянуть изнутри? – спросил директор.

Не раздумывая, я устроился на месте пилота. В тот момент я не собирался 
взлетать, так как самолет показался мне слишком фантастичным. Постепенно я 
привык к вою турбин и длинному хвосту огня, вырывавшемуся из «луковицы» позади 
турбины. Эта «луковица» служила той же цели, что и сурдинка на джазовой трубе. 
Когда она закрывала отверстие, воздух вырваться не мог. Сжатый воздух в трубе 
дает очень чистый тон, а в реактивном истребителе создает колоссальную силу 
тяги. Когда турбины самолета работают на земле, «луковица» широко раскрыта. Из 
кабины я подавал не больше газа, чем в поршневой мотор: приходилось лишь слегка 
приоткрывать или закрывать «луковицу». Я понемногу начинал сознавать огромные 
преимущества турбореактивного двигателя перед обычным поршневым. Турбинам не 
требуется прогрев, и самолет готов к старту, как только включается 
автоматический стартер. Более того, не надо возиться ни со свечами, ни с 
охлаждением; хотя полеты на режиме полной мощности запрещены на всех самолетах 
с поршневыми двигателями, для новых истребителей это обычная процедура. Мне не 
терпелось испытать новую машину и, как летчику-ветерану, было стыдно покидать 
самолет, не подняв его в воздух.

Директор решился высказать свое мнение:

– Вы необходимы стране как ночной истребитель, и мне жаль, что я оставил свою 
летную экипировку в Аугсбурге, герр обер-лейтенант.

Я закрыл фонарь кабины. Директор спрыгнул с крыла. Решение уже было принято. 
Что могло со мной случиться? В крайнем случае воспользуюсь катапультой, зато 
какое удовольствие снова полетать днем! А для люфтваффе одной машиной больше, 
одной меньше – разница теперь небольшая. Быстрый взгляд на приборную панель, и 
вот я уже мчусь по взлетной полосе, быстро приближаясь к краю поля. Самолет 
едва касается земли уже на скорости 160 миль в час. Еще несколько ярдов, и я 
оказался бы в пиковой ситуации, но удача мне не изменила. На скорости 240 миль 
в час я перевел элероны в нейтральное положение. Теперь уже ничто не удерживало 
самолет на земле. Стрелка спидометра быстро перемещалась: 300, 360, 420, 520 
миль в час! Вполне достаточно, а температура, пожалуй, слишком высока. Я 
осторожно убавил тягу. Меня все еще беспокоили камеры сгорания… На высоте 1500 
футов я пронесся над Ульмом, над кафедральным собором круто заложил левый вираж 
и ушел вверх. Это даже нельзя было назвать набором высоты. Я словно ввинтился в 
синее небо. Кафедральный собор уменьшился и превратился в детскую игрушку. 
Альтиметр показал 15 000 футов. Неплохо бы встретить сейчас парочку томми, 
подумал я. Вот было бы веселье. Теперь новый истребитель казался мне восьмым 
чудом света; я кувыркался в воздухе, ракетой взмывая вверх и пикируя вниз.

Лейпхайм теперь находился точно подо мной. Я спикировал и с грохотом пронесся 
прямо над крышами ангаров на скорости более 600 миль в час. Это было строго 
запрещено, но сейчас мне было наплевать на все запрещения. И вдруг я понял, что 
надо сажать это чудо, ведь я летаю уже почти 25 минут. Посадка представлялась 
мне делом очень серьезным. Плавно развернувшись, я достиг Гунцбурга на 
необходимой для посадки высоте 900 футов при скорости 220 миль в час, затем 
медленно выпустил шасси и закрылки, повернул нос самолета против ветра. По 
божьей милости ветер практически не менял направления, что облегчало посадку. 
Скорость уменьшилась до 200 миль в час – скорости срыва, но я поддерживал ее, 
пока не оказался в 100 ярдах от белой сигнальной линии, пересекавшей 
взлетно-посадочную полосу. Скорость упала до 150 миль в час. Самолет коснулся 
земли на самом краю летного поля, и я помчался по взлетно-посадочной полосе. На 
этот раз необходимо вовремя остановиться, иначе костей не соберешь. Я изо всех 
сил надавил на педали тормоза и, почувствовав ответную реакцию, преисполнился 
уверенности в чудо-машине. Меня охватил восторг. Еще бы! Ведь это был мой 
первый самостоятельный полет на реактивном истребителе. Однако ночью я 
предпочел бы свой более медлительный «Me-110». Итак, подведем итог: днем – 
скорость реактивной новинки, ночью – привычная ручка управления старым другом.

На следующий день я сидел в комнате Бриноса и мирно отмечал его день рождения 
чашкой кофе. Навестить его приехала жена. Неудивительно, что кофе был отличным, 
а пирожные таяли во рту. Наш командир, гауптман Феллерер, уехал по делам службы,
 и в его отсутствие крылом командовал я. Адъютант Вальтер сообщил о большой 
группе американских бомбардировщиков, направлявшейся к Южной Германии.

– Очень непорядочно с их стороны прерывать наш праздник, – заметил Бринос, 
пытаясь утешить жену.

Однако фрау Кампрат занервничала, распахнула окно. Вдали послышался знакомый 
грозный гул, и Бринос тоже разволновался:

– Мами, одевайся, бери чемодан и быстренько возвращайся за Дунай. Там 
безопаснее.

Его жена поспешно собралась, а Бринос последовал за мной на летное поле, где 
под камуфляжной сеткой стояли наши истребители. Согласно боевому расписанию, 
там уже собрался весь наземный состав. Гул усилился, и, взглянув на запад, мы 
увидели, что поток бомбардировщиков направляется прямым курсом на Лейпхайм.

– По машинам! – крикнул я и, вскочив в самолет, нажал на стартер, но ничего не 
произошло. Сели батареи.

Мы в растерянности стояли среди самолетов. Неприятная ситуация. Я огляделся.

Срочно надо было бежать из-под «бомбового ковра».

– Быстрей, Бринос. За автобан. Там нет ни ангаров, ни самолетов.

И мы побежали сломя голову. Однако было слишком поздно. Когда первые 
американские самолеты сбросили сигнальную бомбу, мы еще бежали по 
взлетно-посадочной полосе. Бомба упала к востоку от полосы.

– Ложись! – прокричал я, и мы бросились в траву.

Гром прогрохотал прямо над нашими головами. Еще мгновение, и засвистят бомбы… 
Ничего. Снова повезло.

– Бежим, – заорал я, – они не успели прицелиться и заходят на новый круг!

Вторая волна бомбардировщиков была милях в двух от летного поля, за ней 
надвигались остальные. Если мы за несколько минут не выберемся из опасной зоны, 
нам конец. Мы снова побежали, я еле поспевал за коротконогим Бриносом.

Бомбардировщики уже над аэродромом. На этот раз сигнальная бомба попала в 
заводской ангар. Воздух наполнился грозным свистом. Мы лежали в канаве на краю 
поля, вжав голову в землю, как старые солдаты. Удар! Еще удар! Оглушающий 
грохот взрыва, и гигантское облако дыма окутало казармы летчиков. Американцы 
атаковали десятью волнами. И с каждым заходом на бомбометание мы все глубже 
зарывались в сырую канаву.

– Лучше промокнуть насквозь, но остаться живым, чем быть сухим и мертвым, – 
глубокомысленно заметил Бринос.

Земля дрогнула, видимо, бомбы упали очень близко. Короткое затишье. Я приподнял 
голову. Руины зданий и ангаров были охвачены огнем. Взлетно-посадочная полоса 
уцелела. Еще одна волна бомбардировщиков направилась прямо на нас.

– Они нацелились на взлетную полосу. Будем надеяться на их точность. Иначе мы 
уже трупы.

Бомбы со свистом неслись к земле. Как в счастливые дни строевой подготовки, мы 
лежали в канаве, уткнувшись носом в грязную воду. С оглушающим грохотом бомбы 
падали на взлетную полосу, поливая наши незащищенные спины осколками бетона. 
Все кончилось бы гораздо быстрее, если бы один из осколков попал в голову. Я 
вспомнил стальную каску, годами пылившуюся в моем шкафчике. Сейчас она 
пригодилась бы. Правда, мы, летчики, всегда с предубеждением относились к 
стальным каскам, противогазам, винтовкам и ручным гранатам. В общем, сейчас мне 
оставалось лишь страдать по каске и защищать макушку ладонями. Опасность вскоре 
миновала. Мы вылезли из канавы, с которой успели сродниться, промокшие и 
счастливые до щенячьего визга. Однако смеялись мы недолго; увидели кошмар, 
оставленный американцами. Ангары и казармы пылали, а бомбы замедленного 
действия взрывались еще несколько часов. Летное поле было усеяно горящими 
обломками: это было все, что осталось от шести десятков реактивных истребителей.
 На следующий день мы собрали то, что еще можно было спасти, и отправились в 
Альзас, в Гагенау. Экипажи разъехались на поездах за новыми истребителями, и 
через два дня командир крыла смог отчитаться о том, что мы готовы к боевым 
действиям.




Глава 14.

Швейцарский антракт


Вечером 28 апреля 1944 года легкий весенний ветерок гулял над аэродромом 
Гагенау. Из-за весны или из-за перемены обстановки мы так расслабились? В любом 
случае экипажи пребывали в отличном настроении. Может быть, причиной того был 
сам городок Гагенау? Все здесь было другим, более беззаботным и очаровательным. 
Что-то приятное витало в воздухе. В таком приподнятом настроении мы и 
встретились на инструктаже на командном пункте в 21.00. Командир тоже выглядел 
веселым. Можно подумать, что в штабе 3-й эскадрильи 6-го крыла ночных 
истребителей готовятся к дружеской пирушке, а не к боевой операции. На самом 
деле мы не ждали, что нас пошлют на задание: слишком ясной была погода. 
Несколько пушистых облаков на высоте в 6000 футов не могли затмить серебристый 
свет луны. Такая погода слишком невыгодна для томми, и мы начали планировать, 
как проведем неожиданный ночной выходной. Наш адъютант обнаружил в Гагенау 
прелестный ночной кабачок «У Ивонны» с музыкой, вином и всем, что только может 
пожелать ночной летчик-истребитель. Встречу назначили на 02.00. Поздновато, 
конечно, сейчас было только 22.00. А как говорит старая пословица, многое может 
случиться в чудесную весеннюю ночь.

На летном поле стоял новенький самолет, который я пригнал из Пархима: мой 
личный C9-ES, оборудованный по последнему слову техники. Снаружи он казался 
почти безобидным, так как от носа до хвоста был выкрашен белой краской, однако 
стволы пушек выглядели совсем не игрушечными. Новое оборудование включало 
усовершенствованную радиолокационную аппаратуру «Наксос». Если в кромешной тьме 
британский ночной истребитель пытался подкрасться сзади, этот прибор издавал 
сигнал предупреждения на дистанции 500 ярдов. Немедленная смена курса, и 
преследователь с преследуемым менялись местами. К тому же альтиметр был 
электрическим – тоже прекрасное изобретение. И радар первоклассный. Он 
неизменно обнаруживал бомбардировщик на расстоянии 6000 ярдов и вел истребитель 
к добыче, как нить Ариадны. И наконец, вооружение: впереди две пушки и четыре 
пулемета; еще две пушки нацелены вверх – новинка, введенная моими экипажами, а 
теперь производимая на заводах Мессершмитта. Я искренне гордился своим C9-ES и 
сожалел, что вряд ли в эту ночь выпадет шанс проверить его в деле.

Прошло десять минут. Никто не думал о сне. В ту ночь Бринос, наш офицер 
разведки, должен был лететь со мной радистом, так как мой постоянный радист 
Грасхоф находился в четырехдневном отпуске.

Еще через десять минут поступил приказ:

«Всем самолетам лететь в сектор „Нанси“. Группа британских бомбардировщиков 
направляется к Южной Германии».

– Какая жалость. Я так хотел повеселиться «У Ивонны», – сказал я экипажу.

– Не переживайте, – отозвался Кампрат. – Сегодня вечером я собью своего первого 
томми.

Стрелок, обер-фельдфебель Мале, ничего не сказал и, как обычно, занялся пушкой 
и пулеметом. Мою офицерскую фуражку он из суеверия оставил на складе 
боеприпасов. В 00.48 мы взлетели против юго-западного ветра и направились к 
сектору «Нанси». На высоте 6000 футов, пролетев сквозь перистые, похожие на 
вату облака, мы вынырнули в прекрасное чистое небо. При такой видимости можно 
было обнаружить врага на расстоянии 1000 ярдов. Ровно в 01.10 мы набрали боевую 
высоту в 15 000 футов. Бринос настроился на волну наземного поста наведения и 
узнал, что авангард британских бомбардировщиков летит к западу от «Нанси» 
курсом юго-юго-восток. Через несколько секунд мы должны были увидеть первый пик 
на нашем радаре. Я кружил к западу от «Нанси», прощупывая ночное небо своим 
SN-2. Раздался спокойный голос Бриноса:

– Внимание. Появились первые зигзаги. Поверните чуть левее.

Я повернул. Стрелка гирокомпаса сместилась со 160 градусов к 130.

– Цель примерно в двух с половиной милях по курсу. Полный газ, – доложил Бринос.


Через несколько секунд мой высокоскоростной C9-ES сократил дистанцию до 1000 
ярдов. Вражеский бомбардировщик мог появиться в любую секунду. Я продолжал 
сближение, пока не увидел черный силуэт противника. Британский самолет мирно 
летел, слегка виляя, чтобы избежать атаки. По крыльям я узнал четырехмоторный 
«ланкастер». Бринос выключил свой SN-2, готовясь к воздушному бою. Оставив луну 
за спиной, мы медленно подкрадывались к бомбардировщику. Британский пилот, 
должно быть, заметил нас, так как повернул вправо и взмыл вверх, создавая более 
выгодную позицию для своего хвостового стрелка. Я не отставал. «Перспекс» 
стрелковой башни мерцал в лунном свете. В тот момент, как я поймал хвост 
британца в перекрестие своего прицела, он открыл огонь из всех своих орудий. 
Стая светлячков слегка задела мой самолет, но, чуть надавив на рукоятку, я 
выскользнул из опасной зоны. Теперь я летел ниже томми, приближаясь к нему на 
скорости «подъема». Так хвостовой стрелок не мог достать меня, но средний все 
еще представлял опасность. На этот раз я не сомневался, что должен стрелять 
первым. В тот момент, как показались сверкающие выхлопами патрубки, я выстрелил 
в точку между двумя моторами.

Должно быть, противник открыл огонь одновременно со мной, так как его 
трассирующие нули вонзились в мои крылья. Я увернулся.

– Томми горит! – закричал Бринос в радиотелефон, чуть не оглушив меня. 
Действительно, крыло британца горело, но он невозмутимо продолжал полет.

Дать по нему еще одну очередь, думал я, подбираясь ближе. Но вражеский самолет 
был сильно поврежден, и жадные языки пламени мрачно сияли в темноте, освещая 
красные, белые и синие круги. Мы продолжали преследование, наблюдая за 
происходящим. Один из членов экипажа выпрыгнул. Его тело сверкнуло на фоне 
пламени и исчезло из виду. Один за другим британцы покидали горящий самолет – 
всего восемь человек. Они выпрыгнули вовремя. Секунду спустя взорвался левый 
бензобак и самолет рухнул на землю, оставив за собой длинный огненный след. 
Зачарованный потрясающим зрелищем, я вошел в вираж. Яркая комета исчезла в 
облачной гряде. Через несколько секунд столб пламени пронзил тьму. Первая 
победа в ту ночь!

Мои товарищи наверняка были поблизости: через несколько секунд второй горящий 
бомбардировщик сорвался с небес. Я вызвал по радиотелефону своего радиста, но 
ответа не получил. Я крыльями подал сигнал, что хочу что-то сказать. Опять 
никакого ответа. Тогда я сильно лягнул рукоятку управления, и, наконец, Бринос 
откликнулся. По его голосу я заподозрил неладное. Но нет, он и стрелок были в 
восторге.

– Порядок, продолжайте, – сказал Бринос и отключился.

Надо будет запретить ему так неуважительно разговаривать со мной, раздраженно 
подумал я и потребовал нормального ответа.

– Продолжайте в том же духе, старина. У вас все отлично получается, – 
невозмутимо ответил Бринос. Тишина в наушниках, отрыжка.

Ну и ну! Они пьют коньяк! Ладно, парни, я вам это припомню…

Я заложил крутой левый вираж, дернул ручку управления и услышал жуткое 
ругательство. Резкий звук удара. Треск стекла. И запах коньяка заполнил кабину. 
Видимо, мне придется довольствоваться запахом. Я выровнял самолет и опустил нос.
 В результате стрелок и Бринос треснулись головой о крышку.

– Достаточно, – послышалось сзади. Мне удалось привести их в чувство.

– Добавлю на земле, – коротко заявил я и запросил новый курс.

Строй бомбардировщиков приближался к Фридрихсхафену. Бринос подвел меня к 
следующему противнику. В разгар операции он сказал:

– Не волнуйтесь так, старина. Я только что заработал Железный крест. Нельзя же 
было это не отметить. Главное – вы молодчина.

Я не ответил. Всего через двадцать минут наш второй бомбардировщик пылающим 
факелом упал в Констанцское озеро. Но теперь бомбовый ковер накрывал город 
Цеппелин. Целью были заводы Дорнье компании «Цеппелин», заводы Майбаха и 
фабрика, выпускающая шестерни. 40 000 зажигательных и 4700 фугасных бомб упали 
в ту ночь на Фридрихсхафен, уничтожив две трети города. Завершив свое жуткое 
дело, бомбардировщики полетели на запад над Констанцским озером к Швейцарии. Я 
еще раз взглянул на горящий город и кроваво-красные воды озера. Нельзя было 
терять ни минуты. Томми набирали высоту и, опустошив бомбовые отсеки, летели 
очень быстро.

– Шкипер, летать над Швейцарией строго запрещено, – подал голос Бринос. – 
Швейцарские зенитчики получили приказ стрелять по любой цели, английской, 
американской или немецкой.

– Иди к черту, – прервал Мале. – Если британцы там летают, значит, можем и мы. 
дошлем швейцарцам подарочек – отличный жирный бомбардировщик.

Я медленно сокращал дистанцию. 800 ярдов. Прожекторная зона была не очень 
далеко, и я узнал силуэт вражеского самолета. Снова четырехмоторный «ланкастер».
 Лучи прожекторов исчезли, но я видел британца, и скоро в моем прицеле появился 
его хвост. На дистанции 100 ярдов трассы наших снарядов перекрестились. Я 
услышал дробь пуль по обшивке своего самолета, а чуть позже почувствовал запах 
дыма.

– Горим! – завопил Мале. – Горит правый мотор.

Я подскочил, будто меня ужалил тарантул, и бросил машину в пике, закрыв 
пожарный кран. Затем я дал полный газ, чтобы сжечь остатки топлива, выключил 
зажигание и с тревогой уставился на горящий мотор. Если бы по соседству 
оказался британский ночной истребитель, нас можно было бы считать покойниками. 
Бомбардировщик же, кажется, обрадовался тому, что избавился от нас. Вдруг 
вспыхнули двадцать или тридцать прожекторов, и стало светло как днем. 
Ориентироваться стало невозможно. Войдя в штопор, я в ужасе таращился на 
грозный световой конус.

– Выпустите сигнал бедствия, или мы рухнем! – крикнул я экипажу, пытаясь 
подчинить себе самолет. Но это было невозможно. Только когда на земле увидели 
сигнал бедствия и выключили прожекторы, я сумел выровнять машину.

Мы потеряли 3000 футов высоты, и электрический альтиметр показывал всего 4500. 
Хорошенькое дело. Я мысленно проклинал швейцарцев. Пламя в моторе потухло, 
значит, все не так плохо. Однако не успел я на несколько секунд выровнять 
самолет, как швейцарцы снова включили свои прожекторы. Вероятно, мой 
белоснежный самолет служил им отличной тренировочной целью. Мале немедленно 
выстрелил еще одной ракетой: он с ужасом представил, как мы грохнемся на землю. 
Мы летели слишком низко. Швейцарцы наконец выключили прожекторы, выпустили 
зеленые ракеты и осветили летное поле: категорический приказ приземляться. Но 
мы не собирались сдаваться так легко.

Мы работали по плану. Мале стрелял зелеными ракетами, которые означали, что мы 
желаем совершить посадку. Снизу нам отвечали зелеными ракетами и мигали 
аэродромными огнями, подавая сигнал, что нас поняли. О, если бы работал второй 
мотор! Я резко спикировал, чуть не задев прожекторную батарею, и полетел на 
север над кронами деревьев. С двумя моторами все было бы просто, но лопасти 
левого винта замерли, и только чудом мой самолет еще болтался в воздухе.

Тем не менее, я пытался выбраться из прожекторной зоны. Швейцарцы заметили мой 
вираж, и прожекторы вспыхнули так ярко, что я перепугался. На этот раз Мале 
стрелял красными ракетами, пока ракетница не раскалилась, но швейцарцы 
упрямились. Я выжимал из самолета максимум возможного. Свет ослеплял меня, 
через несколько минут я совсем растерялся. Мы снова спикировали и уперлись в 
зловещие глаза прожекторов.

– Красные ракеты, Мале, красные! Иначе нам конец.

Самолет угрожающе засвистел. Слава богу, швейцарцы выключили прожекторы. 
Секунду я еще ничего не видел, а потом заметил освещенный аэродром… позади. К 
счастью, мне удалось слегка набрать высоту, и вовремя! Альтиметр показывал 1000 
футов. Теперь, если мы действительно хотим избежать крушения, придется забыть о 
цирковых трюках. Мале выпустил зеленую ракету, и удовлетворенные швейцарцы 
ответили тем же. Я сделал широкий круг. Впереди мелькали манящие огни 
взлетно-посадочной полосы. С одним мотором мне было не до шуток. Самолет 
опустился и коснулся идеального бетона возле первой белой лампы. Как чудесно 
снова оказаться на твердой земле, пусть даже и швейцарской. На данный момент мы 
в безопасности. Я выключил фары и в маячивших впереди силуэтах опознал 
американские «боинги». «Летающие крепости» стояли вплотную друг к другу. 
Швейцарцы направили луч прожектора прямо мне в лицо. Снова ослепнув, я, чтобы 
не вмазаться в «боинги», всей тяжестью навалился на тормоза. Вероятно, 
швейцарцы опасались, что в последний момент я снова попытаюсь взлететь, но на 
одном моторе это было невозможно. Мой C9-ES медленно, будто неохотно, 
остановился.

Вдруг рядом со мной на крыле появилась какая-то фигура. Я открыл фонарь кабины 
и уже собрался открыть рот, как мне в шею уперлось дуло револьвера. Я потерял 
дар речи.

– Вы находитесь на швейцарской земле! – крикнул парень мне в ухо. – Не 
пытайтесь бежать, или я применю оружие.

Какая жалость, что я выключил моторы, подумал я. С каким огромным удовольствием 
я дал бы полный газ и стряхнул этого парня с крыла вместе с его револьвером. Но 
в моем положении сопротивление было бессмысленным, так что я подчинился. Мы 
знали, что приземлились в Цюрих-Дюбендорфе. Несколько подавленные, мы вылезли 
из самолета. Наши секретные документы уже были распиханы по карманам, и мы 
ждали, когда представится шанс уничтожить их. Бринос наткнулся на швейцарского 
солдата, сжимавшего винтовку с примкнутым штыком, и ужаснулся.

– Убери этот жуткий ножик, – сказал он добросовестному служаке, и тот, уважив 
офицерскую фуражку, опустил винтовку.

Я и Мале не выдержали и рассмеялись, атмосфера разрядилась. Швейцарский офицер 
убрал револьвер и предложил нам сигареты.

На «мерседесе» нас отвезли в офицерский клуб-столовую. Похоже, там проходил 
торжественный прием. Несмотря на поздний час, нас встретила стюардесса в 
красном вечернем платье. Она позаботилась о том, чтобы мы поели. Еда была 
великолепной, но слишком жирной для наших желудков, измученных военным пайком. 
В соседних комнатах было очень оживленно, и я спросил швейцарского офицера, что 
там происходит.

– Ваши коллеги с другой стороны фронта совершили днем вынужденную посадку. 
Полагаю, вы слышали о крупномасштабном налете на шарикоподшипниковый завод во 
Швейнфурте. Союзникам там здорово потрепали хвостовое оперение. Немецкие 
истребители сбили больше сотни самолетов, а девять были вынуждены приземлиться 
здесь. Одни с простреленными моторами, другие с половиной хвоста, а третьи – с 
ранеными на борту. Теперь они отмечают свой личный конец войны. Швейцария их 
интернирует.

Горькие новости. Провести остаток войны в Швейцарии? Ни за что на свете. Для 
начала необходимо избавиться от секретных документов, а там посмотрим. Отлично 
поев, мы выразили непреодолимое желание посетить туалет, но швейцарский 
охранник не отставал ни на шаг и стоял за дверью, которую пришлось оставить 
открытой. Мы сидели в кабинках, размышляя о том, как избавиться от документов. 
Сидели мы долго, и охранник стал проявлять нетерпение. Улучив мгновение, я 
вытащил документы из наколенного кармана и бросил их в унитаз. Затем я дернул 
цепочку, и документы исчезли навсегда. Мои товарищи, должно быть, поступили так 
же: когда мы покинули туалет, они выглядели заметно спокойнее.

Американцы, успевшие узнать о нашем появлении, приветствовали нас с потрясающей 
вежливостью: похлопали нас по спинам, как закадычных друзей, и предложили 
шампанское.

– Дьяволы с «мессершмитта»! Почему вы деретесь за Гитлера? Гитлер капут! 
Германия капут! Все капут!

Мы не мешали американцам болтать, курили их «Честерфилд» и предлагали взамен 
наши немецкие сигареты. Они очень удивились, увидев, что у нас еще есть курево, 
и с радостью приняли сигареты, но после первых затяжек выбросили их и обозвали 
вонючей травой. От крепкого виргинского табака у меня закружилась голова. Я 
вытащил из пачки свою сигарету, отказавшись от американских.

– Сигареты нехорошие? – спросил один из капитанов;

– Сигареты хорошие, слишком хорошие, – со смехом ответил я.

Янки расхохотались. Швейцарские офицеры радовались, что пилоты двух воюющих 
стран так мило общаются.

Появившийся вскоре швейцарский полковник стал по очереди вызывать нас в свой 
кабинет на допрос. Возился он с нами недолго.

Меня он спросил:

– С какого аэродрома вы взлетели и к какой части принадлежите?

– Полковник, подобные вопросы бесполезны. Ни от меня, ни от моего экипажа вы не 
получите никакой информации. Мы хотим вернуться в Германию как можно быстрее. 
Пожалуйста, будьте добры известить нашего военного атташе.

Полковник, видимо, ожидал такой ответ, так как отпустил нас. С того момента нам 
не разрешали общаться друг с другом. Окна отведенных нам для сна комнатушек 
были зарешечены, а за дверью караулил швейцарский охранник. Совершенно 
измученный, я рухнул яа свою койку и сразу крепко заснул. На следующее утро я 
не сразу понял, где нахожусь, а потом весь день не видел свой экипаж. 
Необходимые формальности были выполнены, и нас снова забрали на допрос. 
Швейцарец вел себя вполне корректно, но я ощущал смутное беспокойство. В 
бесконечном ожидании прошел второй день. Мои парни перестукивались через стены 
своих камер, а в моей голове зародился план побега. Я не собирался оставаться в 
Швейцарии, но на третий день нас под серьезной охраной на поезде перевезли в 
Берн.

Мы очень удивились, когда получили номера в отеле «Метрополь», а военных 
охранников сменил гражданский по фамилии Фукс. Нас посетил немецкий генеральный 
консул. Нам пришлось снять форму, так как в интернациональном Берне она могла 
вызвать нежелательные инциденты. Три немецких летчика з потрепанных мундирах 
люфтваффе вошли в магазин, а через полчаса на улицу вышли три гражданских 
франта. Немецкий консул заплатил за наши обновки и выдал значительную сумму на 
карманные расходы. Мы слонялись но городу, как обычные безобидные швейцарские 
граждане. В магазинах в изобилии было все, что давным-давно исчезло в Германии. 
Кинотеатры, кабаре, танцзалы и бани работали до поздней ночи. Освобожденные от 
напряжения военных будней, вдыхая теплый весенний воздух, мы наслаждались 
свободой на полную катушку. o

Как только мы вошли во вкус, наш вежливый опекун Фукс сообщил, что в течение 
нескольких дней нас обменяют на трех британцев. Три британских офицера бежали 
из немецкого концлагеря в Италии и попросили убежище в Швейцарии. Ничто не 
могло помешать обмену трех немцев на трех наших врагов. В конце мая 1944 года 
наш отдых в золотой швейцарской клетке подошел к концу. Немецкий военный атташе,
 генеральный консул и несколько немецких семейств проводили нас на вокзал. 
Когда запыхтел паровоз, поезд тронулся, а наши друзья замахали на прощание, 
Мале высунулся из окна:

– Не занимайте наши номера. Мы скоро вернемся.

Даже швейцарские офицеры смеялись и махали нам вслед.

«Дома на родине начинается новая жизнь», как поется в песне. Да, жизнь с 
сиренами воздушной тревоги, со светомаскировкой поездов, направляющихся к 
Берлину. На границе мне вручили подарок немецкого консула – 10 000 швейцарских 
сигарет. То-то обрадуются парни нашей эскадрильи!

В Берлине мы в штатской одежде явились в генштаб. Дежурный офицер выслушал наш 
доклад и рассказал о том, что происходило в кулуарах во время нашего отсутствия.


Через девять часов после моей вынужденной посадки в Цюрихе к нашим родным в 
Хомберге, Альтенбурге и Бреслау явились гестаповцы. Они провели обыски, забрали 
фотографии и письма, дома опечатали, а наши семьи арестовали и отправили в 
гестапо. Гиммлер действовал быстро и эффективно. В тот же день двое мужчин в 
штатском с дипломатическими паспортами отправились из Берлина в Цюрих и Берн. 
Один из них получил задание взорвать мой самолет, а другой должен был 
застрелить меня. Наших родных непрерывно допрашивали. Поскольку ничего выудить 
из них не удалось, их просто оставили в тюрьме. Еда была отвратительной, камеры 
– грязными и вонючими. И никакой воды.

О происходящем вскоре узнали в штабе 1-й дивизии истребительной авиации. Геринг 
пришел в ярость, но Гиммлера, главу тайной полиции, это не тронуло, но приказы 
об арестах родственников и моем уничтожении он все же отменил. Офицера СС, 
замаскированного под гражданское лицо, остановили на границе срочной 
телеграммой, но второй эсэсовец, который должен был взорвать мой самолет, 
границу уже пересек. На третий день нашего интернирования мой C9-ES взорвался 
на аэродроме Цюрих-Дюбендорф при таинственных обстоятельствах. На седьмой день 
моих родных освободили, предварительно взяв с них подписку, что они ни словом 
не обмолвятся о том, что с ними случилось.

Я был потрясен услышанным и немедленно позвонил домой успокоить родителей. На 
следующий день мы вылетели из Берлина в Гагенау, в Эльзас. Нас встречала вся 
эскадрилья. Все были счастливы, а когда я вытащил пачки сигарет и раздал их 
товарищам, счастью не было предела. Мы разговаривали до поздней ночи.

Я съездил в Хомберг навестить родных и нашел их в очень подавленном состоянии 
неожиданный арест и заключение в гестаповской тюрьме подорвали их нервную 
систему. ведь они даже не знали причин. Ни партия, ни правительство не сочли 
необходимым извиниться за допущенную ошибку. Только офицер генштаба выразил 
соболезнования по поводу действий гестапо. Вернувшись в Гагенау, я вновь 
приступил к своим обязанностям. Мой постоянный радист фельдфебель Грасхоф. 
отозванный из отпуска из-за нашего путешествия в Швейцарию, был счастлив видеть 
меня целым и невредимым. В тот же вечер мы атаковали британские бомбардировщики,
 совершавшие налет на Франкфурт.




Глава 15.

«Митчелы» против нас


В начале июня 1944 года нас перевели в Сомбатхей в Венгрию. Для нас эта новость 
прозвучала как гром с ясного неба. Я никогда прежде не слышал этого названия, 
но границы Германии столь радикально изменились, что мы больше не удивлялись, 
услышав, как Будапешт называют «немецкой крепостью», а о наших братьях и 
сестрах в Бачке говорят как о «соотечественниках, вернувшихся в великий рейх». 
Один из пилотов узнал, что Сомбатхей расположен недалеко от Вены и в получасе 
езды от Гринзинга. Венгрия – родина золотистого токая, острого перца паприки и 
темпераментных Юличек. За кем, скажите на милость, мы будем котиться там по 
ночам? Хотя наверняка мы

ничего не знали, поползли самые разные слухи. Я не задавался никакими вопросами 
и с нетерпением (после официального визита в Швейцарию) ждал путешествия в 
Венгрию. В Сомбатхее, по-немецки Стейнамангере, мы поступили в распоряжение 1-й 
дивизии истребителей-перехватчиков под командованием оберста Хандрика. Он 
оказался именно таким командиром, какие нам нравились: хороший спортсмен, 
дружелюбный парень и всегда защищает своих летчиков. Он разъяснил нам новые 
задачи: защита Вены и Будапешта от налетов британской авиации, базировавшейся в 
Италии, и борьба с партизанскими самолетами, по ночам прилетающими с востока. 
Потекли дни ожидания. Теплыми ясными венгерскими ночами нам совершенно нечего 
было делать. Ночь за ночью мы сидели в казармах, поджидая, когда же рыбка 
клюнет. Настроение пилотов и наземного персонала упало до нуля. Некоторые 
называли новое назначение ссылкой, другие – санаторным отдыхом.

В один из этих скучных вечеров командир принес нам модель американского 
«митчела». Мы осмотрели эту птичку со всех сторон и пожали плечами.

– Именно в этих «гробах» русские скоро нанесут нам визит, – объявил командир. – 
«Митчел» – великолепный двухмоторный истребитель, высокоскоростной, 
легкоуправляемый и тяжеловооруженный.

При ближайшем рассмотрении я заметил, что «митчел» удивительно похож на наш 
«До-217», недавно поступивший в авиационные части как ночной истребитель. По 
случайному стечению обстоятельств в Будапеште дислоцировалась эскадрилья ночных 
истребителей, оснащенная этими машинами. Командир выключил свет, зажег свечу и 
спроецировал тень «митчела» на потолок. Чрезвычайно трудно было отличить 
американца от немца. Очень похожие крылья, у обоих – маленькие фюзеляжи и 
двойное хвостовое оперение. Правда, у «митчела» концы двигателей выступали над 
крыльями, и это был единственный способ отличить друга от врага. Встревоженный 
командир эскадрильи из Будапешта уже звонил нам.

– Итак, господа, – завершил свою лекцию командир, – будьте предельно вежливы с 
нашими братьями в «До-217» и не стреляйте, пока не будете абсолютно уверены в 
том, что перед вами «митчел».

Модель «митчела» пошла по рукам. Честолюбивый обер-лейтенант Зепп Крафт 
решительно заявил, что даже ребенок сможет отличить один самолет от другого.

Еще один душный летний вечер прошел в тоскливом ожидании. Разморенные летчики 
выползли из казармы и расселись в шезлонгах, слушая зажигательные речи 
Геббельса. Ветераны обменивались воспоминаниями о добрых старых денечках.

– Да, вот это было время. Здесь, в Венгрии, наши самолеты просто ржавеют.

Тянулись часы. На юго-востоке над Балатоном собиралась буря. Мы слышали, что 
летние бури в Венгрии очень опасны. Незадолго до полуночи затрезвонил телефон. 
Адъютант небрежно поднял трубку, полагая, что предстоит новый бесцельный 
разговор, но, как только он произнес: «Так точно, repp майор. Это, вероятно, 
партизанский самолет-снабженец. Понял: направить одну машину в сектор „Рак“, 
все вскочили на ноги.

Сектор «Рак» находился там, где начинаюсь буря. Кому предстоит лететь? Полетные 
условия плохие, грозовые облака поднимаются до 24 000 футов, скорость ветра 80 
миль в час. Выбор пал на меня.

В 00.10 я поднял свой самолет в воздух и взял курс на озеро Балатон. Со мной 
летели обер-фельдфебель Мале и фельдфебель Грасхоф. Мне не требовалось набирать 
слишком большую высоту, так как партизанский самолет обнаружили на 6000 футов. 
Мертвенно-бледная луна подсвечивала штормовые облака. Вспышки молний превращали 
облачную гряду в призрачное чудовище. Я повернул на запад, широкой дугой 
обогнул бурю и вошел в сектор «Рак» с небольшим опозданием. Наземный пост 
наведения приказал ждать и сообщил, что из Будапешта вылетел еще один ночной 
истребитель, «До-217». Складывалась забавная ситуация.

– Ну, парни, не зевайте, – сказал я экипажу, поворачивая на юго-запад от 
Балатона.

Прошел добрый час. Партизанский самолет наверняка уже приземлился, оставил 
оружие, боеприпасы, радиоаппаратуру и скоро отразится в обратный путь. Тучи 
мчались на запад, отсекая меня от аэродрома. Наконец с земли доложили, что 
партизан снова в воздухе, дали новый курс, и я включил свой SN-2.

– «До-217» все еще в вашем секторе, – предупредил наземный пост.

«Какой в этом смысл?» – спросил я себя и понадеялся, что мы не протараним друг 
друга.

Грасхоф поймал цель на своем радаре и повел меня к ней. Враг летел прямым 
курсом с огромной скоростью. Судя по поведению в воздухе – русский. Мы 
сближались на максимальной скорости. Дистанция 500 ярдов, 300, 100… Вот он! Я 
спикировал и зашел противнику под брюхо. Его крылья и фюзеляж отчетливо 
вырисовывались на фоне неба. «Митчел»! Я быстро зарядил пушки и приготовился к 
атаке.

В этот момент в наушниках снова зазвенел возбужденный голос диспетчера:

– Дружественный самолет рядом с вами. Внимание! Внимание! «Белый дрозд» – 
«Раку». Рядом друг. Не стреляйте, пока не опознаете врага.

Этот парень с земли нервировал меня. Неужели надо мной «До-217»? Мой радист 
тоже засомневался:

– Явно «До-217», а не «митчел». Русский не стал бы так беспечно лететь в этом 
районе.

Я вглядывался в истребитель, пытаясь опознать выступающие моторы. Точно! 
«Митчел»! Стрелок Мале отбросил последние сомнения и крикнул:

– Атакуйте!

Может быть, я все же ошибся? Лучше упустить врага, чем сбить своего. Что 
делать? Я набрал высоту и полетел на приличном расстоянии параллельно 
сомнительному истребителю.

Его экипаж, вероятно, уже заметил меня, но ничего не предпринимал. Я включил 
навигационные огни – зеленый, красный и белый, качнулся с крыла на крыло. 
Никакой реакции. Только когда я выпустил три зеленые ракеты, второй самолет 
круто повернул вправо и мгновенно исчез из поля зрения. Теперь я точно знал, 
что это «митчел», и бросился в погоню. Тщетно. «Митчел» намного превосходил 
меня в короста. Ни я, ни наземный пост наведения так его и не обнаружили. О чем 
он думал, черт потери, когда я летел рядом с ним с включенными навигационными 
огнями? Решил, что второй снабженец затеял с ним веселую игру?!

Слегка раздраженный, я направился к аэродрому. Впереди бушевала буря. Я, 
конечно, мог приземлиться в Будапеште, но мне этого не хотелось, я решил лететь 
вслепую сквозь штормовую зону. Мой курс пролегал над Балатоном. Милях в шести 
за Балатоном я вошел в гигантскую облачную гряду, и то, что случилось потом, 
мне никогда не забыть. Нас поглотила кромешная тьма. Температура за бортом 
быстро упала до точки обледенения. Дождь хлестал по ветровому стеклу, видимость 
стала нулевой. Теперь я мог полагаться только на приборы слепого полета: 
искусственный горизонт, ватерпас, альтиметр, спидометр и вариометр. Чтобы лучше 
видеть приборы я опустил сиденье, затем отметил на часах время входа в 
штормовое облако. Экипаж ничем не мог мне помочь и всецело зависел от моих 
действий. С углублением в зону плохой погоды ветер усиливался. Снова и снова 
приводилось выравнивать самолет. Вдруг случилось нечто, с чем мне раньше только 
однажды приходилось сталкиваться в ночном полете. Вспышка молнии озарила тучи. 
По ветровому стеклу хлестнули голубые вспышки, превратившиеся в сплошной поток. 
Резкий голубой свет выхватил из тьмы весь самолет от кончиков крыльев до 
бронированного носа. На концах антенн заплясало невысокое голубое пламя, 
лопасти винтов оказались в круге голубого света. Мы пришли в необыкновенное 
волнение. Я был так зачарован этим природным явлением, что не мог оторвать глаз 
от голубых огоньков. Самолет содрогался под сильными порывами ветра. Потеря 
скорости в этой адской буре означала неминуемую смерть. Я заставлял себя 
следить за приборами, но огни святого Эльма приковывали мой взгляд. Часы 
отметили семь минут полета, и я должен был миновать центр бури. Постепенно 
голубые огни пропали. Порывы ветра уже не были такими сильными, и только дождь 
хлестал по моему белому «Me-110».

Радист связался с нашим аэродромом и узнал, что погода там ясная. Грасхоф 
выключил передатчик и включил посадочный радар. Тонкая стрелка задрожала, 
показывая, что мы на верном курсе. Полчаса спустя мы приземлились в Сомбатхее. 
Я доложил командиру о происшествии с «митчелом». Обер-лейтенант Зепп Крафт 
покачал головой и заявил, что с ним ничего подобного не случилось бы. Мол, 
«митчел» так же легко отличить от «До-217», как лошадь от быка.

– Ну, умник, днем, возможно, легко, – возразил я.

Последующие события доказали мою правоту. В ночь 26 июня 1944 года британские 
самолеты, базировавшиеся в Италии, атаковали венгерскую столицу. Мы получили 
сообщение о бомбардировщиках над Адриатикой и в 22.45 уже были в воздухе. К 
северу от Байи, далеко от Будапешта, мы рассеяли строй британских 
бомбардировщиков. Лишь несколько бомб упали на Будапешт, вызвав незначительные 
пожары. Наше крыло сбило шестнадцать вражеских самолетов. В этом бою 
обер-лейтенант Зепп Крафт сбил два бомбардировщика: «виккерс-веллингтон» и 
«митчел». «Митчел» из Италии? Мы сильно удивились. Это казалось невероятным. 
Вскоре все выяснилось. Будапешт запросил, не сбили ли мы по ошибке «До-217». 
Воцарилась зловещая тишина. Командир открыл журнал и сравнил время, когда Крафт 
сбил «митчел», со временем гибели «До-217». Абсолютное совпадение. К счастью, 
экипажу удалось покинуть горящий самолет, что спасло Крафта от военного 
трибунала. Я не смог удержаться от удовольствия отомстить подавленному Крафту:

– Ну, старина, ты все-таки принял быка за лошадь.

Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Несмотря на трагическую ошибку Крафта, ночное сражение подняло боевой дух 
экипажей и наземного персонала. Кризис миновал. Мы были готовы к новым подвигам.


Вскоре мы потеряли одного из наших лучших пилотов – обер-лейтенанта Вольфганга 
Книлинга, великолепного ночного истребителя, особенно отличившегося в битве за 
Берлин. В воздушном бою над немецкой столицей его самолет был подбит зенитками. 
Из последних сил, тяжело раненный, он сумел посадить сильно поврежденную машину 
и спасти жизнь раненому радисту и стрелку. Приземлившись, он потерял сознание 
от потери крови. Быстро прибывшая машина «Скорой помощи» доставила его в 
госпиталь. Только через шесть месяцев он вернулся в наше крыло, где его уже 
ждала телеграмма: его молодая жена родила дочь. Книлинг был в восторге.

В полночь завыли сирены. Отряд британских бомбардировщиков летел над Хорватией 
в направлении Вены. Мы побежали к своим самолетам, Книлинг, прихрамывая, 
ковылял следом. Через несколько минут все крыло, тридцать машин, уже было в 
воздухе. Британцы прижимались к Альпам, надеясь спрятаться от наших радаров. 
Над окутанными ледниками вершинами через тридцать минут после взлета я случайно 
заметил «виккерс-веллингтон». Томми, вероятно, тоже заметил меня, ибо метнулся 
к горам, чтобы оторваться. В любой момент передо мной могла вырасти каменная 
стена. Преследование в таких условиях представляло огромную опасность. 
Британский пилот все поставил на карту и нырнул в долину. Теперь горы окружали 
меня с обеих сторон. Вдруг впереди поднялся огромный столб огня: должно быть, 
бомбардировщик врезался в скалу. Пламя осветило горы. Я взмыл вверх: судьба 
британца меня не прельщала. Наземный пост наведения сообщил мне мои координаты: 
пик высотой 6250 футов, погубивший британский экипаж.

Странное ощущение – победа без единого выпущенного снаряда.

Преследование продолжалось. Куда ни глянь, в царство льда сыпались горящие 
самолеты. Снова заговорил наземный пост:

– Налет на Санкт-Пёльтен продолжается. Восемь минут спустя на нашем радаре 
подвился еще один «виккерс-веллингтон». Бомбардировщик невозмутимо летел к 
своей цели совсем рядом с нами. Бомбы еще лежали в его бомбовых отсеках. Я 
немедленно бросился в атаку и дал очередь по фюзеляжу из всех пушек. Нам 
удалось рассеять строй бомбардировщиков на подступах к Санкт-Пёльтену, и они 
сбросили бомбы наобум. На обратном пути мне не повезло. Томми, потрясенные 
своими потерями, на всех парах бросились домой. Обер-лейтенант Книлинг 
преследовал одного из них. Над горными вершинами развернулось ожесточенное 
сражение. Книлинг послал свое последнее сообщение:

– «Литавры», «литавры»!

Я находился неподалеку и видел тот бой. Британский пилот ответил Книлингу 
трассирующими очередями. Трассы скрестились в воздухе. Короткая пауза и еще 
одна очередь. Томми сражался отчаянно. Книлинг беспощадно поливал его снарядами.
 Вдруг обе машины вспыхнули. Бомбардировщик вошел в штопор и разбился. Самолет 
Книлинга некоторое время держался в воздухе, затем рухнул на землю рядом со 
своей добычей. Я сделал круг над местом крушения. Все кончено. Обломки 
самолетов полыхали на высоте 6000 футов в царстве льда и снега.

Вражеский истребитель был замечен задолго до того, как вынырнул из тьмы. Томми 
знали направление его полета, скорость и высоту. Ни одно малейшее изменение 
курса не ускользало от операторов радиолокационной аппаратуры, и все сведения 
сразу передавались опытнейшим стрелкам. Да, Шнауфер знал это, но его честолюбие 
не допускало никаких сомнений. «Церемониймейстер» должен быть сбит.

Сближение с невозмутимым британцем шло согласно плану. Радист Шнауфера 
постоянно докладывал:

– Дистанция 900, 800, 700 ярдов… Самолет на нашей высоте… 600, 500, 400. 
«Курьер» прямо по курсу.

Шнауфер снял пушку с предохранителя, большой палец его правой руки лег на 
боевую кнопку. Он чувствовал, что все орудия британца нацелены на него.

– Дистанция 300, 200, 150 ярдов. Не успел радист закончить последнее сообщение, 
как весь экипаж обезумел от ужаса. Мощные осветительные бомбы залили самолет 
ярким, почти дневным светом. Осколок снаряда пронзил фонарь кабины и вырвал 
радар из рук радиста. Шнауфер отреагировал молниеносно: отвел самолет прочь, и 
это спасло ему жизнь. Британец продолжал огрызаться. Трассы пронеслись над 
кабиной Шнауфера. Он прикрыл ладонью глаза, избавляясь от слепоты, вызванной 
осветительными бомбами. Глаза потихоньку привыкали к темноте. 
«Церемониймейстер», вероятно, был еще очень близко, и буря в любой момент могла 
разразиться во второй раз.

– Проклятье, – сказал Шнауфер в микро-Бон. – Что теперь делать без радара? 
Хорошо еще, что томми не отклоняется от курса. Возможно, мы его все-таки 
обнаружим.

Текли секунды. Воздушный поток от винта подхватил истребитель и швырнул вниз, 
как клочок бумаги. Шнауфер выровнял самолет и вдруг увидел тонкий фюзеляж 
британца и широко раскинутые крылья. Как атаковать? Наверное, лучше снизу. 
Шнауфер спикировал под бомбардировщик, смутно маячивший на фоне неба, задрал 
нос самолета и стрелой бросился на врага. Однако тот заметил маневр и осыпал 
истребитель трассирующими снарядами. Только железные нервы и здравый смысл 
спасли Шнауфера. Он выдержал две секунды и выстрелил из пушки. 
«Церемониймейстер» взорвался, гигантский фейерверк рассыпался в небе. Горящие 
обломки упали на самолет Шнауфера и подожгли правый мотор. Осветительные бомбы, 
зеленые, красные и желтые ракеты медленно плыли к земле. Мотор продолжал гореть,
 и пришлось его отключить. К: частью, поблизости не было ни одного британского 
ночного истребителя, иначе Шнауфер был бы обречен. Это произошло юго-западнее 
Штутгарта.

Теперь Шнауфер летел в потоке британских бомбардировщиков, направлявшихся к 
ложным целям: около 400 самолетов сбросили свой смертоносный груз в чистом поле.
 И вдруг огромная черная тень возникла над кабиной поврежденного самолета 
Шнауфера. Бдительный стрелок поймал вражеский самолет в перекрестье прицела и 
нажал на гашетки пулеметов. Ему повезло.

Бензобаки бомбардировщика вспыхнули, и британец рухнул на землю.

– Отличная работа, Вильгельм, – похвалил Шнауфер. – Однако пора удирать. На 
одном моторе не до шалостей.

Он резко спикировал, и час спустя экипаж-победитель приземлился в Сент-Тронде.

Некролог. Шнауфер честно сражался. Он получил повышение, став командиром 
авиагруппы и был награжден бриллиантами к своему Рыцарскому кресту. Как-то 
холодной февральской ночью 1945 года он вылетел из Гютерсло и за девяносто 
минут сбил семь четырехмоторных бомбардировщиков. Уникальное достижение в 
истории немецких ночных истребителей. В жестоких воздушных боях он и его экипаж 
довели количество побед до 126.

В конце войны британцы перевезли истребитель Шнауфера в Англию. Лондонцы могли 
увидеть его «Ме-110» в Гайд-парке. Покачивая головой, они считали метки на 
хвостовом оперении, обозначавшие сбитые самолеты противника: 124, 126… Они с 
удовольствием привезли бы в Лондон и самого Призрака Сент-Тронда, но Шнауфер 
лежал в госпитале и не испытывал никакого желания быть выставленным на 
обозрение в Гайд-нарке.

Трагический конец подкараулил его после войны. К восторгу своей матери, Шнауфер 
занялся семейным винным бизнесом в родном Городке Кальве с той же энергией, 
какую проявил на фронте. Этот летчик, тысячу раз рисковавший жизнью в бою, 
погиб во время деловой поездки по Франции. Он вел свой автомобиль по идеально 
прямой лесной дороге, когда из-за поворота выскочил грузовик. Шнауфер нажал на 
тормоза, но не смог избежать столкновения. Не приходя в сознание, лучший из 
немецких летчиков – ночных истребителей второй мировой войны скончался от травм 
вдали от родного дома.




Глава 16.

Моя личная группа


В Сент-Тронде мне не повезло: два вылета и ни одной победы. Вскоре меня 
отправили обратно в Венгрию. Во время моего отсутствия там царило затишье. 
Никаких достойных упоминания происшествий, кроме одного: наш командир Полди 
Феллерер женился на хорошенькой венгерской девушке. Мы веселились до поздней 
ночи и пили за здоровье молодой пары. В тот вечер Полди отвел меня в сторону и 
сказал, что я назначен командиром усиленной эскадрильи. Приказ из штаба дивизии 
может поступить в любой момент. Так и случилось на следующий день. Место 
дислокации моей новой эскадрильи – Нови-Сад под Белградом. Моя задача – 
помешать британцам перебрасывать вооружение из Италии в Варшаву. Мне было 
двадцать два года, а на мои плечи легла ответственность за принятие решений и 
последствия отданных мною приказов. Наземный персонал отправился на новое место 
в грузовиках. Командование подготовило казармы и позаботилось о технических 
сооружениях. Вместе с дюжиной ночных истребителей я вылетел на новый аэродром 
28 июля 1944 года. Мы пролетели на малой высоте над Балатоном и повернули на 
восток к Дунаю. За рекой мы легли на южный курс. и теперь под нами простиралась 
бесконечная Пуста. Когда мы с ревом проносились над очередной деревенькой возле 
колодца, словно сошедшего со страниц Библии, крестьяне в ужасе поднимали глаза 
к небу, как будто разразилась буря. Хотя Пуста мало населена, ей нельзя 
отказать в определенном очаровании: редкие озерца и болотца и снова бесконечные 
коричневые степи.

Солнце безжалостно иссушало равнину. Жарко было даже в кабинах самолетов. Ближе 
к югу появились зеленые поля и сады. Мы пролетели над Бачкой, районом, где 
проживало немецкое меньшинство. Здесь деревни были побольше и живописнее, а 
ноля лучше обработаны – Мы приветствовали соотечественников покачиванием 
крыльев, а они махали нам яркими тряпками и подбрасывали в воздух шапки. Через 
семьдесят минут полета на горизонте появилась невысокая горная цепь Фруска-Гора.
 Дунай здесь поворачивает на восток к Румынии. Нови-Сад расположен чуть южнее 
горной цепи. Мы приземлились с короткими интервалами и поставили самолеты перед 
маленькими ангарами. Нас встретил улыбающийся адъютант, обер-лейтенант Шуллейт, 
командовавший прежде эскадрильей. Я выслушал его рапорт.

Все было в порядке. Подготовлены ремонтная мастерская, столовая, комнаты отдыха,
 казармы. Венгры вели себя очень вежливо и старались выполнять все наши желания.
 Шуллейт оказался не только безукоризненным организатором, но и великолепным 
переговорщиком. Венгерский офицер связи говорил на ломаном немецком и ужасной 
смеси других языков; когда Шуллейт исчерпывал все свои знания немецкого и 
переходил на родной язык с отчаянной жестикуляцией, он делал вид, что все 
понимает, и кротко приговаривал: «Ага, ага». Его так и прозвали – Ага. Уже в 
день нашего прибытия к вечеру я смог доложить командиру дивизии, что эскадрилья 
готова к боевым вылетам.

Июльские ночи в Венгрии очень жаркие, и в ожидании приказов по дивизии мы 
прохлаждались в шезлонгах перед зданием штаба на краю летного поля. Я объяснил 
экипажам наши задачи, предупредив, что бороться: британскими 
самолетами-снабженцами мы будем двумя волнами. Первой волне предстояло 
атаковать британцев на пути к Варшаве, второй – на обратном пути к Фодже. Для 
аварийных посадок в нашем распоряжении взлетно-посадочные полосы Будапешта, 
Белграда и Сомбора. Летать придется над территорией, контролируемой партизанами,
 поэтому каждый экипаж должен брать с собой автомат и трехдневный запас 
провизии. Более ого, в случае вынужденной посадки в партизанской зоне все 
мундиры необходимо уничтожить, иначе не останется шансов вернуться домой живыми.
 Штурман наведения обер-фельдфебель Крамер доложил, что летное поле готово для 
посадки, и в подтверждение своих слов гордо включил ограничительные огни 
летного поля и взлетно-посадочной полосы. Создалось впечатление, будто здесь 
поработал волшебник. Я приказал всем явиться к штабу, чтобы ознакомиться с 
ночной иллюминацией. Крамер продемонстрировал свои достижения. На поле была 
лишь одна взлетно-посадочная полоса, сориентированная на север-юг. В 
направлении восток-запад не было достаточно места, а взлетать на юг было опасно 
из-за невысокой горной цепи. К северу местность была совершенно ровной. Я 
увидел, что нет западного искусственного горизонта, и указал на это Крамеру.

– Черт побери, герр гауптман. Я совсем упустил это из виду. Но откуда я его 
возьму? У нас нет ни кабелей, ни фонарей, ни столбов.

И все же Крамер, бывший летчик компании «Люфтганза», не растерялся. С помощью 
обер-лейтенанта Ага он раздобыл два десятка деревянных столбов и керосиновые 
лампы. Затем они вдвоем вышли на ноле с лопатами и топорами, вкопали столбы на 
расстоянии 30 футов друг от друга и повесили на них фонари. Теперь мы 
располагали горизонтом взлета, хотя керосиновые лампы разглядеть довольно 
трудно.

В тот вечер мы, как в добрые старые времена, восхищались прекрасным звездным 
небом, и вдруг затрезвонил телефон: мы получили приказ отправить на задание три 
истребителя. Приближался отряд английских бомбардировщиков. Замечательно! Я 
схватил револьвер и поспешил к своему самолету. Мале и Грасхоф уже были в 
кабине, пристегивали парашюты. Я пору лил к старту, закрыл фонарь кабины и, 
взлетев первым, направился в сектор «Скорпион». Связь со штурманом наведения 
была хорошая, но вскоре после взлета мы получили приказ: «Возвращайтесь на 
базу». Вероятно, вражеские самолеты повернули к дому или штаб дивизии решил 
потренировать нас на взлет. Я распрощался со штурманом наведения Шварцем, 
сидевшим в глухом углу Пусты. Шварц и три солдата службы связи составляли весь 
персонал наземной радиолокационной станции – Скорпион». Я полетел к Нови-Саду и 
начал снижаться. Еще издали я опознал фонари и маяки Крамера. Сделав широкий 
вираж, я приземлился через двадцать минут после взлета. Техники заправили мой 
самолет, а я обсудил с Крамером улучшение освещения аэродрома. Вскоре 
приземлились остальные самолеты: сначала обер-лейтенант Будер, новичок в 
эскадрилье ночных истребителей, затем фельдфебель Хубач. Оба ухмылялись, 
докладывая о полете, а коллеги подшучивали над ними. Через полчаса штаб дивизии 
опять приказал взлететь трем машинам, так как группа английских 
бомбардировщиков над Адриатикой следовала северо-восточным курсом. На этот раз 
мы не ожидали подвоха. Взлетели опять я, Будер и Хубач, а через полчаса нас 
снова отозвали.

– Домой, домой, домой. Ни одного самолета в воздухе, – разносилось в эфире.

– Понял, спокойной ночи, – откликнулся я и отправился на аэродром. Второй полет 
занял полчаса.

Войдя в начале первого ночи в столовую, я встретил группу оживленных венгерских 
офицеров.

– Выпьем с нами за интернациональное братство нилотов, – услышал я.

Мы пили за интернациональное братство до утра, и только с восходом солнца я с 
тяжелой головой отправился спать.

Следующие дни ушли на то, чтобы обустроиться в Нови-Саде. Мы постепенно 
привыкали к особой тактике партизан. Сначала мы заметили исчезновение 
керосиновых ламп: искусственный горизонт стал меньше. Крамер, тихо ругаясь, 
схватил автомат и бросился с несколькими солдатами в кукурузные поля. Мы 
услышали отдаленную стрельбу, Крамер вернулся, и через полчаса горизонт был 
восстановлен.

– Почему вы стреляли, Крамер? – спросил я.

– Эти парни зарываются в поля, как кроты, герр гауптман. Думаете, я подставлюсь 
под пули горсточки проклятых цыган? Я спугнул их, но в следующий раз не 
обойтись без ручных гранат. Иначе их не выкурить.

– Ох, Ага, Ага, – вздохнул я. В ту ночь я тренировал новые экипажи. Мы не 
пролетали и часа, когда приземляющиеся самолеты были обстреляны из Фруска-Горы. 
Услышав треск автоматных очередей, я прервал учебный полет и приказал техникам 
осмотреть самолеты. У одной машины обнаружилось несколько пулевых пробоин в 
крыльях и фюзеляже, а также была срезана антенна. Я снова поднялся в воздух в 
другой машине, решив контратаковать. Мы спикировали на вражеские позиции, 
открыв огонь из всех пушек и пулеметов. Воцарилась тишина. Когда мы заходили на 
посадку, нас больше не обстреливали. Однако на следующий вечер нас разбудил 
жуткий взрыв. Мы схватились за автоматы. Что произошло? Взорвался один из 
самолетов? К счастью, нет. На всякий случай я поставил у каждого самолета по 
охраннику, снабдив их паролем. Вскоре один из солдат сообщил, что неподалеку от 
аэродрома был взорван мост. Партизаны не оставляли нас в покое ни на один день. 
Зенитная рота, отправившаяся на заготовку леса для укрепления своей позиции, 
попала в засаду у Фруска-Горы и была уничтожена. Одному из зенитчиков удалось 
убежать. Он и сообщил о судьбе, постигшей его товарищей. Так что боевые 
действия продолжались: если не в воздухе, то на земле. Нас это удивляло. Днем 
под жарким солнцем ковырялись в своих полях безобидные с виду крестьяне; они 
даже кланялись нам, когда мы проходили мимо. Очень мирная картина. А ночью 
начиналось настоящее светопреставление. Партизаны чувствовали себя как рыбы в 
воде.

Ровно через четырнадцать дней после моего прибытия в Нови-Сад мы впервые 
вступили в юй с врагом. Сразу после полуночи 10 августа i944 года штаб дивизии 
сообщил о приближении с востока одиночного вражеского самолета. Русский! Я 
вылетел со своим экипажем в сектор «Скорпион» и вызвал наземный пост наведения. 
Лейтенант Шварц откликнулся и предложил подождать. Русский находился еще милях 
в сорока, и наш радар мог обнаружить его не раньше чем через десять минут. Я 
подумал, что это, скорее всего, «Митчел-Б-25» – высокоскоростной маневренный 
самолет. Десять минут истекли. Шварц повел меня на восток навстречу противнику. 
Дистанция быстро сокращалась. Вдруг Шварц приказал:

– Левый поворот, курс 260 градусов. Я развернул самолет и дал полный газ. 
Русский летел в 2000 ярдах впереди меня. Нелегко будет догнать его, поскольку 
он летит со скоростью 260 миль в час и снижается. Я устроил Шварцу разнос за то,
 что он не сменил мне курс раньше. Русский уже исчезал с экрана моего SN-2. Я 
не менял курс еще несколько минут, рыская из стороны в сторону в поисках добычи.
 И тут кое-что произошло внизу: вспыхнули опознавательные огни какого-то 
аэродрома. Я не ошибся. Правда, огни образовали гигантскую красную советскую 
звезду: аэродром находился на партизанской территории. Несколько белых фонарей 
должны были помочь пилоту при посадке.

Я сбросил газ, чтобы не привлекать к себе внимание, и стал ждать, когда русский 
самолет снова взлетит. Прошло полчаса. Снабженец, доставивший оружие и 
боеприпасы, должен был забрать свинину и зерно. Через час наземный пост 
наведения доложил, что «митчел» возвращается. Он набрал высоту и летел со 
скоростью всего 200 миль в час. Я спикировал ястребом с превосходящей высоты и 
вскоре заметил его. Русский ничего не подозревал. Он и вообразить не мог, что в 
этом благословенном регионе водятся немецкие ночные истребители. Я пристроился 
в хвост «митчела», вглядываясь в его четкие очертания на фоне ясного неба, 
бросил взгляд на контрольные лампочки оружия и начал атаку длинной очереди но 
левому крылу противника. Но добился я немногого: крыло загорелось, а через 
несколько секунд встречный поток воздуха сбил пламя. «Митчел» теперь летел 
медленнее, у него заглох левый мотор.

Мне пришлось сбросить скорость и приближаться осторожнее, так как русский уже 
знал обо мне и собирался дорого продать свою жизнь. По этой причине я решил 
атаковать поперек направления полета. Так русским будет труднее поймать меня в 
прицел. Я снова пошел в атаку и дал очередь по кабине. Русский экипаж ответил 
смертоносным огнем; со всех сторон от меня замелькали трассы снарядов, пули 
застучали по самолету. Я оглянулся, моих парней не задело.

– Все в порядке, герр гауптман, – успокоил меня Грасхоф.

Левое крыло «митчела» снова загорелось, машина держалась в воздухе. Русский 
стрелок ждал, что я атакую слева, поэтому я подвернул под него и зашел справа, 
застав его врасплох. Нескольких секунд мне хватило на решающий удар. Яркое 
пламя озарило темную ночь, но русский самолет продолжал лететь на сток, а 
хвостовой стрелок палил из всех своих четырех пулеметов. Он не мог как следует 
прицелиться, и все пули летели мимо. Мне спешить было некуда. Я чуть удалился 
от горящего «митчела» и ждал продолжения спектакля. Пламя разгоралось все 
сильнее, но руский экипаж еще мог выпрыгнуть и спастись.

Начали рассыпаться крылья, а потом взорвался бензобак, осветив красную звезду 
на фюзеляже. За правым крылом тянулся гигантский огненный хвост. Самолет клюнул 
носом и отвесно понесся к земле. Я инстинктивно спикировал следом, провожая его.


Именно в этот момент хладнокровный хвостовой стрелок заметил меня. Пули, 
выпущенные из обреченного «митчела», просвистели мимо моего крыла. Я не ожидал 
ничего подобного. Вот каково истинное самопожертвование! В таком безнадежном 
положении любой человек, ценящий свою жизнь, уже давно выпрыгнул бы с парашютом,
 а эти парни отчаянно сражаются до самого конца. Через несколько секунд самолет 
рухнул на землю вместе с экипажем. Такое поведение врага заслуживает уважения.

– Чокнутые парни, – вздохнул Мале, – и упрямые как ослы. Мы дали им много 
времени, чтобы спасти свои шкуры.

Грасхоф вызвал наземный пост наведения. Шварц откликнулся и поздравил нас с 
нашей первой победой в секторе «Скорпион», затем пожелал спокойной ночи и 
счастливой посадки. Через два с половиной часа я пронесся над освещенным 
аэродромом Нови-Сада и помахал крыльями. Эта первая победа была началом 
многочисленных успехов моей эскадрильи.

Назавтра в полдень мне позвонил лейтенант Шварц:

– Поздравляю, герр гауптман. Это был прекрасный спектакль. Может быть, сегодня 
ночью подберем вам еще одну цель. Вы должны почаще охотиться в моем секторе.

– Согласен, – ответил я. – Только звоните мне вовремя. Тогда мы точно не 
упустим пиратов.

До 15 августа все было тихо, а потом случилось нечто очень забавное. Около 21.
30 лейтенант Шварц доложил о самолете-одиночке, летящем с востока: еще один 
партизанский транспортник. Я поднялся в воздух через четверть часа и почти в 22.
00 вошел в сектор «Скорпион». Мой радист связался со Шварцем и получил первый 
приказ:

– Подождите немного. Враг приближается. Через несколько минут последовал второй 
приказ:

– Противник летит в нашем секторе на высоте 9000 футов в 40 милях от вас. 
Поднимитесь на 11 000 футов.

Я набрал высоту и зарядил пушки.

Мале сообщил:

– Герр гауптман, сегодня мы должны сбить противника первой очередью. Эти парни 
сильно обозлятся, если мы их только пощекочем.

– Мале, старина, если у тебя не сбит прицел, все будет нормально, – холодно 
ответил я.

Мале был прав. Если мы не добьемся успеха в первой атаке, начнется цирк.

– Мои пулеметы настроены на 80 ярдов. На этой дистанции траектории всех четырех 
пулеметов сходятся в прицеле.

– Тогда нечего жаловаться, Мале. После этой легкой перепалки я направил самолет 
на восток навстречу русским.

– Дистанция 8 миль. Противник быстро приближается.

Не успел Шварц закончить сообщение, как я увидел яркую вспышку между горизонтом 
и землей. «Это не звезда», – сказал я своим парням. Они как зачарованные 
уставились на белое пятно, увеличивавшееся на наших глазах. Никаких сомнений: 
вражеский самолет.

– Внимание! Внимание! «Белый дрозд» – «Скорпиону». Замечен противник. Летит с 
включенными навигационными огнями.

– «Виктор», «Виктор», – откликнулся «Скорпион». – Противник летит прямо к нам. 
Дистанция пять миль.

– «Виктор», «Виктор», – ответил я. – «Литавры», «литавры»!

Я резко накренил самолет и сел на хвост противнику. Ну и легкомысленный же 
русский мне попался! Снижаясь, я вскоре поравнялся с ним и полетел рядом. 
Невероятно! Кабина освещена, как в мирное время! О чем думают члены экипажа? 
Считают, что им ничто не угрожает? Не подозревают о присутствии немецкого 
ночного истребителя? Думают, что из-за двух-трех нелепых партизанских 
транспортников никто не станет держать здесь целую эскадрилью немецких ночных 
истребителей, а на венгерскую зенитную батарею ему наплевать? Ну, в последнем 
он прав: эти жалкие зенитки им не опасны.

Самолет спокойно летел вперед, я прекрасно видел пилота, склонившегося над 
приборами. Что же мне делать? Никакого желания сбивать такую легкую цель.

Вновь подал голос наземный пост наведения:

– Внимание, внимание! Вы над нами. Мы вас видим, мы вас видим. Успешной охоты.

Я предпочел бы дать противнику уйти, меня очень тревожила его освещенная кабина.
 Однако мой экипаж понукал:

– Стреляйте. Если мы его упустим, партизаны получат еще больше автоматов и наши 
солдаты поплатятся своей жизнью.

Да, они были правы. Противника необходимо сбить, но он должен получить шанс 
защищаться. Я еще раз взглянул на пилота, спикировал в сторону и с 80 ярдов 
прицелился в конец левого крыла противника. С грохотом вырвались снаряды из 
двух моих пушек. И попали в цель. Невысокое пламя замерцало и тут же погасло. 
Итак, противник предупрежден. Никакой реакции. Вражеский пилот слегка накренил 
самолет, но не выключил огни. Я подлетел ближе и увидел, что члены экипажа 
что-то увлеченно обсуждают. Они явно не понимали, откуда прогремели выстрелы Я 
дал еще одну короткую очередь, на этот раз по концу правого крыла. Та же 
история. Легкое, тут же погасшее пламя. Теперь экипаж должен выпрыгнуть с 
парашютами, не можем же мы до бесконечности играть в эти игры. Однако после 
нескольких неконтролируемых рывков транспортник вернулся на свой курс. Огни все 
еще были включены. Теперь я должен взяться за дело серьезно, или мы доберемся 
до партизанской территории, а я не собираюсь усиливать партизанские отряды 
русскими летчиками. После двух предупредительных выстрелов по крыльям я не мог 
больше тянуть время.

– Стреляйте по бензобакам! – сердито крикнул Грасхоф в радиотелефон. – 
Джентльменам будет гораздо удобнее на парашютах.

Я все еще сердился на своих парней и выстрелил так, чтобы экипаж мог спастись. 
Я приблизился к противнику. Жадные языки пламени уже облизывали правый бензобак.
 отбрасывая свет на мой самолет. Наконец один из членов экипажа выпрыгнул. Я 
начал отсчет:

– Первый, второй…

Но слово «второй» застряло у меня в горле. Второго не было. Самолет продержался 
в воздухе еще несколько секунд и вошел в штопор.

Тайна раскрылась на следующий день. Шварц сообщил, что выпрыгнувшего летчика, 
русского полковника, привезли со сломанной ногой в госпиталь, и я помчался в 
Сомбор. Первые известия сообщил мне доктор. Русский полковник получил приказ 
показать группе молодых летчиков партизанский «воздушный мост». Они очень 
удивились, когда их обстреляли зенитки. Из загоревшейся машины смог выпрыгнуть 
только полковник. Я спросил врача, можно ли поговорить с раненым, и он дал мне 
разрешение. Со странным чувством открывал я дверь палаты. Русский лежал на 
кровати, таращась в пустоту, и едва удостоил меня взглядом. Я подошел к нему, 
положил пачку сигарет на его тумбочку и пожал руку. Он на ломаном немецком 
поблагодарил за внимание. На его лице читалось удивление: в чем причина 
дружеского визита немецкого офицера? Я не успел ответить на его невысказанный 
вопрос, он через переводчика рассказал мне о том, что случилось накануне.

Экипаж действительно решил, что их обстреляла венгерская зенитная батарея, а 
потомy не воспринимал всерьез случившееся, пока не наступил критический момент. 
Приведу:лова самого полковника:

– Встревоженный попаданиями в крылья, я взглянул на испуганные лица курсантов. 
У них не было парашютов. До этого момента мы не подвергались нападению, а 
парашюты в России – редкость. Я с трудом успокоил их, но у них были дурные 
предчувствия. Они с ужасом всматривались в темноту, пытаясь увидеть землю, 
лежавшую в тысячах футах внизу. До конца своих дней я не забуду вопросительный 
взгляд юноши, сидевшего рядом со мной. Ему едва ли исполнилось восемнадцать лет.
 Когда самолет содрогнулся от второго взрыва и яркое пламя с правого крыла 
ослепило нас, он схватил меня за руку. В его глазах застыл ужас. Но и на тот 
раз нам повезло. Пламя погасло, а оба мотора продолжали нормально работать – Я 
подумал, что гудшее позади, и хотел закурить, чтобы парни успокоились. Никаких 
признаков зениток. Мой юный сосед вздохнул с облегчением и поднес мне зажигалку.
 И в этот момент раздался жуткий взрыв. Один из мальчишек крикнул: «Пожар! 
Горит правый бензобак». Все дальнейшее заняло несколько секунд. На борту 
началась паника. Я чуть с ума не сошел, глядя на эту трагедию, и не находил в 
себе сил покинуть самолет. Затем пламя добралось до кабины, нас окутал едкий 
дым. Воздух накалился, свет выключился. Так мы летели, пока от горящего крыла 
не отвалился правый мотор. Самолет сразу вошел в штопор и понесся к земле. 
Собрав последние силы, я выбрался из горящей кабины; не помню, как раскрылся 
парашют. В себя я пришел, только ударившись о землю. – При этих словах 
полковник взглянул на свою загипсованную правую ногу. – Да, с парашютами все 
остались бы живы. У нас было много времени.

– Да, время у вас было, – ответил я. – А знаете почему?

Полковник отрицательно покачал головой. Через переводчика я объяснил ему, что 
это я сбил его, а не венгерские зенитки. Я дал возможность его экипажу 
выпрыгнуть с парашютами, нарочно стреляя по концам крыльев. Полковник понял. 
Слезы побежали по его щекам. Теперь он нашел разгадку странных выстрелов и 
печально посмотрел на меня, словно говоря: «Вы хотели как лучше, коллега». 
Вдруг он схватил мою правую руку и пожал ее. Я смутился и молча покинул 
больничную палату. В городе я купил букет цветов, дал маленькой венгерской 
девочке монетку в один пенгё и попросил ее отнести цветы в госпиталь русскому 
полковнику.




Глава 17.

Авиабаза «стог сена»


21 августа 1944 года, через шесть дней после встречи с русским полковником, я в 
тяжелом бою сбил третий «митчел» с русским экипажем. Русские защищались 
отчаянно, но моя подавляющая огневая мощь решила исход дела. После третьего 
сбитого транспортника партизаны прекратили полеты, но в следующую ночь британцы 
возобновили переброску вооружения по воздуху в Варшаву.

22 августа 1944 года. 20.00. Из штаба дивизии сообщили о британских 
бомбардировщиках, летящих над Адриатикой северо-восточным курсом. Мои парни 
пришли в восторг. Наконец появился шанс принять участие в боях. Мои победы 
подстегнули честолюбие юных пилотов, и я с трудом утихомирил парней, уже 
натянувших полное летное обмундирование.

– Успокойтесь, ребята, – сказал я, – и действуйте с умом. Захватить врага 
врасплох – выиграть половину сражения.

И все же было трудно сдерживать их. Они следили за продвижением потока 
бомбардировщиков и, услышав, что те уже приближаются к Белграду, возликовали. 
Мы получили приказ на взлет. Я взял шесть самолетов, а часть оставил в резерве 
для нападения на возвращающиеся бомбардировщики. Мы сразу направились в свои 
секторы. Последние приказы и советы я отдавал уже по радиотелефону. Мой сектор 
был самым южным: именно сюда должны были войти ведущие бомбардировщики.

Наземный пост наведения и мой радист Грасхоф включили радары, и на экранах 
появились первые зигзаги. Через несколько минут из темноты вынырнула пузатая 
тень – «Галифакс». Первая же атака оказалась успешной; языки пламени метнулись 
из бензобака, и экипаж немедленно выпрыгнул с парашютами. Некоторое время 
горящая громадина продолжала полет, затем клюнула носом и взорвалась, 
ударившись о землю. Трагедия и красивейшее зрелище одновременно! Этот костер 
стал сигналом к общей атаке. Мои экипажи ястребами ринулись на бомбардировщики, 
сбивая их один за другим. Я насчитал шесть сбитых машин, затем наступила пауза. 
Седьмого я сбил сам. Недолго пришлось ждать восьмого и девятого. Через три часа 
задание было выполнено. Я приземлился первым и стал считать возвращающиеся 
самолеты. Пилоты вели себя как маньяки: проносились над летным полем, 
покачиваясь с крыла на крыло, а после посадки гордо отчитывались о своих 
победах. Из штаба дивизии уже позвонили. Мой доклад был кратким и четким. 
Операция длилась три часа, участвовало шесть самолетов, сбито девять вражеских 
бомбардировщиков, потерь нет. Два наших самолета слегка повреждены, остальные 
десять готовы к дальнейшим действиям. В штабе ликовали. Оберет Хандрик 
поздравил меня с успехом:

– Вы, парни, отлично поработали. Противник вернется через четыре часа. 
Передохните пока. Мы вас заранее известим. Удачи.

Однако никто не думал об отдыхе. Парни были возбуждены и проговорили о своих 
боях до глубокой ночи.

Снова зазвонил телефон. Британцы возвращались. Теперь шанс отличиться 
представился второй волне. В 03.00 мы получили приказ на взлет. Я смотрел вслед 
поднимающимся самолетам, скрестив пальцы на удачу. Мы находились на командном 
пункте, напряженно вслушиваясь в переговоры наземного поста наведения и 
экипажей. Наконец фельдфебель Хубач доложил о первом контакте с противником. 
Через несколько тревожных минут он снова вышел на связь:

«Ура! „Курьер“ горит». Десятый сбитый с вечера противник. Затем последовало еще 
четыре. Из трех десятков британских бомбардировщиков мы сбили четырнадцать. 
Потрясающий успех моей эскадрильи, учитывая тот факт, что все шесть экипажей 
второй волны вернулись целыми и невредимыми.

И следующие две ночи были беспокойными, поскольку переброска грузов из Италии в 
Варшаву продолжалась. Ночь за ночью крылатые грузовики поднимались в воздух, и 
ночь за ночью мы сбивали их с небес, но ни один из моих экипажей не погиб в тех 
жестоких боях.

Утром 6 сентября 1944 года меня довольно неучтиво разбудили. Я протер глаза и 
угрюмо уставился на стоящего у кровати дневального. Он не дал мне времени 
собраться с мыслями:

– Вставайте, герр гауптман. Поскорее. Получено сообщение, что группа 
американских бомбардировщиков летит прямо на Нови-Сад.

Я вскочил, натянул брюки с рубашкой и помчался вниз но лестнице, надевая на 
ходу китель.

– Времени нет, герр гауптман, – бросился ко мне дежурный офицер, обер-лейтенант 
Будер. – Мы должны немедленно взлететь. Бомбардировщики уже на горизонте и 
быстро приближаются.

Взлететь не успеем, подумал я.

– Обер-лейтенант Будер, займитесь самолетами. Пусть техники растащат их 
подальше друг от друга и накроют камуфляжными сетями. Дневальному разбудить все 
экипажи. Через пять минут взлетное поле должно быть очищено, и мне все равно, 
сделают они это в брюках или пижамах.

– Есть, все будет сделано за пять минут. Я бросился на командный пункт, вызвал 
штаб дивизии и после недолгой задержки получил приказ искать запасную полосу на 
тот случай, если наш аэродром разбомбят. Я положил трубку и бросился на поле. 
Мале и водитель уже сидели в автомобиле с работающим двигателем. Стрелок с 
тревогой смотрел на юг. Теперь и я слышал монотонный гул американских самолетов.
 Зловещий гул. Яркое солнце безжалостно освещало серебристые самолеты.

– К самолетным стоянкам! – крикнул я. Водитель надавил педаль газа, и 
автомобиль помчался к концу взлетной полосы, где техники, накинув последнюю 
серо-зеленую сеть на белоснежные самолеты, уже прыгали в грузовик. Через 
несколько секунд на поле не осталось ни души. Нереальная, обреченная пустота. 
Вскоре упали первые бомбы. Воздух наполнился зловещим шипением. Оглушительный 
взрыв, земля содрогнулась, и над нашими ангарами взметнулось огромное облако 
дыма. Три волны бомбардировщиков пронеслись над нами, и через десять минут 
аэродром был похож на поверхность Луны, а бомбардировщики улетели без единой 
царапинки.

В тот же день я отправился искать подходящее летное поле и не сразу нашел то, 
что нужно. Около Ходчака в Бачке я обнаружил луг в 700 ярдов длиной, 
пересеченный единственной канавой. Окружающая местность была идеально ровной, 
что очень важно при короткой взлетно-посадочной полосе. Бургомистр этой 
немецко-венгерской деревни сделал все, что было в его силах, чтобы приспособить 
обычное поле к нашим нуждам.

Новость о появлении ночных истребителей быстро облетела деревушку. Через 
несколько минут все жители высыпали на луг. Деревенский учитель, признанный 
местный лидер, возглавил работы. Под его руководством жители старательно 
выравнивали луг и засыпали канаву. Для столовой поставили большую палатку, а 
командный пункт разместили в свободном номере гостиницы. О продуктах мне не 
пришлось беспокоиться, так как крестьяне согласились взять солдат на постой. 
После этой успешной вылазки я вернулся на руины Нови-Сада, Обер-лейтенант Ага 
уже организовал погрузку снаряжения на поезд, стоявший неподалеку на запасном 
пути местной одноколейки. Весь персонал обрадовался, узнав, что квартироваться 
будет в частных домах.

Самолеты не слишком пострадали во время налета. Безвозвратно погибли лишь два 
«мессера», а еще два пришлось отправить на ремонтный завод. В Нови-Саде 
оставались восемь исправных истребителей с экипажами. Теперь главная моя задача 
– подготовить запасную взлетно-посадочную полосу для боевых вылетов и наладить 
радиосвязь. Я поручил лейтенанту Лёве, офицеру разведки, взять несколько солдат,
 чтобы установить необходимую аппаратуру, и был несказанно удивлен, когда в тот 
же вечер Лёве позвонил мне из Ходчака.

– Лёве, как вы смогли так быстро установить связь с Нови-Садом? И неужели вы 
сейчас скажете, что уже связались с Будапештом и Веной?

– В этом нет необходимости, герр гауптман. Когда самолеты будут готовы взлетать 
из Ходчака, со связью проблем не будет.

– Тогда откуда вы звоните, черт побери? – не выдержал я.

– С отличного сеновала. Я влез на телефонный столб и подключился к венской 
линии. Мы успеем закончить разговор до того, как нас засекут. Обязательно 
раздобудьте маленький радиопередатчик, иначе парни не найдут ночью дорогу в это 
захолустье. Подача электроэнергии здесь ненадежная и напряжение недостаточное.

– Будет сделано, лейтенант. Между прочим, вы придумали имя для нашей авиабазы?

– Разумеется, и очень простое. Авиабаза «Стог сена».

– Желаю хорошо выспаться на авиабазе «Стог сена».

На следующий день над Пустой, как обычно, светило яркое солнце. На небе не было 
ни облачка. Вся жизнь на спекшейся земле была парализована. Деревни опустели. 
Никто не шевелился, если только не вынуждали обстоятельства. И в эту духоту и 
зной моим экипажам пришлось лететь в Ходчак. Мой самолет еще не был 
отремонтирован, и я со своим экипажем и штурманом наведения обер-лейтенантом 
Крамером выехали в открытом автомобиле, натянув над головой тент. 
Предусмотрительный Мале захватил автомат. Однако, как я уже говорил, все вокруг 
будто вымерло, и партизаны не были исключением. Итак, мы беспрепятственно 
пылили вдоль бесконечных полей, как вдруг Мале похлопал меня по плечу и указал 
на небо. Приближались «лайтнинги». Я остановил автомобиль и прислушался. Рокот 
усилился, а затем на разных высотах мы обнаружили еще несколько американских 
истребителей, прикрывавших большой отряд бомбардировщиков. Без неприятностей не 
обойтись! Оставалось надеяться, что истребители не заметили наши самолеты, 
направлявшиеся сейчас на бреющем полете из Нови-Сада в Ходчак. Я не мог 
избавиться от дурных предчувствий и еле дождался конца путешествия. В деревне 
бушевали страсти. Ко мне бросился оберфенрих Галински:

– Герр гауптман, первую группу сбили американские истребители. Они спикировали, 
когда нашим солнце било в глаза, и застали их врасплох. Горящие самолеты 
Ульмера и Хуба-ча врезались в амбар. Обер-лейтенант Будер совершил вынужденную 
посадку, и только одному экипажу удалось уйти. У нас двое убитых, двое тяжело 
раненных и трое легко раненных. Ульмер и Хубач ранены тяжело. Обер-лейтенант 
Будер не пострадал.

Я немедленно поехал в госпиталь, где наших раненых лечила женщина-врач, 
приказал перевести их в Сомбор и помчался обратно на новый аэродром. Местные 
жители были сильно встревожены. Нападение американских истребителей произошло 
прямо над деревней перед самой посадкой моих пилотов. Четыре дома и два амбара 
выгорели дотла. На нашем запасном летном поле, слава богу, остались пять 
неповрежденных самолетов. Школьники с трогательной заботой набросали кукурузные 
листья на серые камуфляжные сети, поэтому американцы не заметили их. В тот же 
вечер на железнодорожную станцию Ходчак прибыл товарный поезд с 
квартирмейстером. Не давая своим солдатам передохнуть, я заставил их работать 
на ноле, пока оно не было абсолютно готово, и сообщил в дивизию, что пять 
самолетов могут взлететь в любой момент. Лейтенанта Лёве тоже не в чем было 
упрекнуть. Телефонная связь с Веной и Будапештом функционировала так же хорошо, 
как и связь земля-воздух. Электрогенератор работал на максимальных оборотах, 
так что мы не зависели от электрического тока, подаваемого в деревню. И 
радиопередатчик тоже не подвел. Первый ночной вылет прошел нормально, если не 
считать одного мелкого инцидента. Наш неугомонный обер-фельдфебель Крамер 
прекрасно осветил все препятствия, среди которых был и телефонный столб, 
стоявший на краю поля рядом с железнодорожным полотном. Я сидел на корточках в 
палатке, освещенной керосиновой лампой, и отдавал приказы на взлет и посадку, 
когда снаружи донесся громкий, протяжный свист. Мы выглянули и увидели поезд, 
остановленный красным сигналом. Крамер дернул себя за волосы и побежал к поезду 
объяснять машинисту, почему тут висит красный фонарь.

Назавтра, в присутствии всего населения деревни, мы хоронили наших погибших 
товарищей. Гора цветов и венков украсила могилы этих парней, трагически 
встретивших свою смерть. Матери и жены, чьи собственные сыновья и мужья 
находились на фронте, рыдали по мертвым, как по своим родным. Я говорил недолго,
 так как знал погибших слишком хорошо, чтобы выразить словами, что значит для 
меня эта потеря. Когда гробы опускали в могилу, я задавался вопросом, можно ли 
было избежать их гибели. Может быть, лучше было отправить самолеты поздним 
вечером? Однако на войне невозможно предугадать все опасности, и никто не знает,
 когда придет его черед. Я покидал кладбище в глубокой задумчивости, пытаясь 
подвести итоги своей жизни летчика – ночного истребителя. Все началось в 1941 
году. Мои друзья фон Камне, Редлих и Гейгер были убиты в первый же месяц, и с 
тех пор цепь смертей не прерывалась. Я должен благодарить Бога за то, что еще 
жив. Инстинкт самосохранения хорошо развит у любого человека, на чьей бы 
стороне он ни воевал. Мы попали в беду, и мои парни совершенно справедливо 
ждали от меня твердости и веры в победу. Я чувствовал настроение эскадрильи, 
особенно в этот период непрекращающихся неудач. Я понимал, что от моего 
поведения зависит, станет ли моя группа сборищем утративших надежду людей или 
сплотится в единое целое, готовое на самопожертвование и воодушевленное моим 
личным примером. Потрясающая уверенность моих людей во мне как командире 
внушила мне уверенность в том, что мы преодолеем все трудности. В глубине души 
я не сомневался: война проиграна, но мой долг – пройти эту дорогу до горького 
конца вместе с моими парнями. Это вовсе не слепое повиновение, это дело чести. 
Честно победить – просто, а чтобы проиграть с честью, необходима железная 
выдержка.

Через несколько дней после нашей передислокации в Ходчак из дивизии сообщили о 
нескольких авиагруппах, летящих с юга. Мы сидели в палатке, обсуждая ситуацию. 
Со стороны Ходчака отчетливо доносился грохот фронтовой артиллерии. Русские уже 
подходили к Дунаю. Нам приказали поднять в воздух два самолета. Само собой 
разумелось, что летел я, а вторым стал обер-лейтенант Будер. Мы взлетели в 22.
31; отрывая машину от земли, я сразу понял, что длины полосы едва хватает, а 
приземлиться будет еще сложнее. Штурман наведения послал меня вдогонку за 
вражеским самолетом, летевшим через наш сектор на высоте 6000 футов северным 
курсом. В 22.39 я заметил противника и бросился в атаку. Через минуту 
охваченный огнем «Галифакс» упал недалеко от летного поля. В ту ночь это был 
единственный сбитый самолет противника. Мне повезло, что в таких опасных 
условиях я сумел посадить свой истребитель всего через семнадцать минут после 
взлета.

Через несколько дней я получил самолеты из Винер-Нойштадта взамен уничтоженных. 
Экипажи постепенно привыкли к маленькому аэродрому и наслаждались потрясающим 
гостеприимством немецкого меньшинства жителей деревушки. После долгих лет 
военных пайков сытная венгерская еда казалась нам непрерывным пиршеством. Я 
почувствовал это на собственном желудке. Женская часть населения была 
исключительно щедра во всех отношениях, и я вскоре испугался, что моих парней 
избалуют. Растолстел даже мой сержант-квартирмейстер. Он думал о грядущих 
голодных годах и наполнял все возможные емкости говяжьим и гусиным жиром. 
Дружеские отношения между населением и солдатами крепли день ото дня. Сельчане 
считали наши машины на старте и с нетерпением ждали их возвращения, чтобы 
пересчитать снова. Я старался являться домой каждую ночь, иначе мои добрые 
хозяева не засыпали. Около четырех часов утра я заглядывал в их спальню и 
говорил им по-венгерски: «Добрый вечер, я вернулся». – «Спокойной ночи», – 
улыбались они в ответ.

Из Ходчака мы успешно громили британцев. Каждую ночь мы сбивали их 
бомбардировщики и в конце концов остановили переброску вооружения в Варшаву. 22 
сентября 1944 года «воздушный мост» был разрушен, полеты прекратились. Мирно 
протекли несколько недель, а потом в 30 милях от деревни появились русские. 
Когда в деревне узнали, что мы должны перебазироваться за Дунай, почти всех 
жителей охватила паника. Люди не могли осознать, что должны сделать жестокий 
выбор: бросить свои дома или остаться и встретиться со страшной судьбой. В 
последний момент они хватали что-то из самого необходимого, впрягали в тележки 
лошадей или волов, закутывали в одеяла детей и отправлялись в неизвестность. 
Почти каждая семья владела большой фермой с обширными полями и скотом. Они 
душой приросли к своей собственности, как это бывает лишь с крестьянами, всю 
тяжелую работу выполнявшими своими руками. Несмотря на отдаленность от Германии,
 эти люди оставались верными своей стране. Они упорно сохраняли родной язык. В 
школе обучали детей на немецком языке и не смешивались с венгерским населением. 
Но сейчас надвигалась смертельная угроза. Женщины, чьи мужья в большинстве 
своем сражались на фронте, должны были оставить свои дома и фермы, в которых 
счастливо прожили столько лет.

Неумолимо приближались советские армии. То, что происходило здесь, было 
сравнимо с Великим переселением. Я не могу описать страх и страдания этих 
обреченных людей. Даже закаленные солдаты содрогались от женских рыданий и 
детского плача. Солдаты помогали им всем, чем могли, но многие женщины от ужаса 
не могли сдвинуться с места. Мои парни запрягали лошадей и помогали грузить 
вещи в повозки. Когда днем 19 октября, часа за два до прихода русских, мы 
улетали из Ходчака, деревня опустела. Горстка людей, не нашедших в себе сил 
покинуть свои дома, уповала на человечность Красной армии!




Глава 18.

Внимание! «Москито»!


В результате советского наступления мы перелетели в Ват близ Штайнамангера, а 
оттуда в Винер-Нойштадт. В сутолоке передислокации самолет одного из моих 
лучших летчиков обер-лейтенанта Зупанца попал в воздушный поток от винтов 
приземляющегося «До-217» и рухнул на землю с высоты 15 футов. Все три члена 
экипажа погибли. Прибыв на место крушения, я увидел лишь дымящуюся груду 
обломков. Тела летчиков обгорели до неузнаваемости. После похорон мы получили 
приказ вернуться в Липхайм на Дунае.

Пока мы были в Венгрии, союзники безжалостно бомбили немецкие города, а мы, 
ночные истребители, были бессильны перед этими ковровыми бомбардировками. 
Британцы уже разместили свои ночные истребители дальнего действия во Франции и 
Бельгии. Хотя соединения бомбардировщиков вылетали, как и прежде, из Англии, 
высокоскоростные «москито» прикрытия направлялись с континента. «Москито» 
вполне оправдывали свое имя. Они стали бичом наших ночных истребителей. 
Радиолокационное оборудование этого самолета превосходило все, что было создано 
ранее. Оно было таким совершенным в техническом отношении, что на расстоянии в 
пять миль выбирало немецкие ночные истребители из потока бомбардировщиков, как 
изюмины из булки. «Москито» были на 140 миль в час быстрее наших самолетов, и 
вдобавок их было гораздо больше, чем нас. Соединению в 600—800 четырехмоторных 
бомбардировщиков и 150—200 ночных истребителей дальнего действия («москито») мы 
могли противопоставить от 60 до 80 ночных истребителей, которым редко удавалось 
проникнуть в строй противника. Поймать в прицел бомбардировщик было невероятно 
сложно, так как «москито» выискивали нас и, как ракеты, неслись на помощь 
бомбардировщикам. Враг был не только перед нами, но и за нашей спиной. Все это 
сильно действовало на нервы. Потери очень возросли, и на помощь нам пришлось 
поспешить науке. Материализовалась научная помощь в приборе «Наксос».

Этот радар с установленной на хвосте самолета антенной предупреждал летчика о 
присутствии врага за спиной акустическими сигналами в наушниках и мерцанием на 
экранах осциллографов. Когда преследователь приближался на 500 ярдов, в 
наушниках раздавалось тихое потрескивание – первый предупредительный сигнал. 
Если враг уже мог поразить огнем, звучали тире азбуки Морзе, а экран прибора 
ярко вспыхивал. Тогда нужно было стряхнуть с хвоста «москито» раньше, чем он 
выпустит жало. «Москито» не только преследовали нас в потоке бомбардировщиков, 
но, обладая большим запасом горючего и продолжительности полета, подкарауливали 
нас при взлете с аэродромов. Они атаковали во время операции и при посадке. 
Почти каждую ночь перед нашим вылетом на задание несколько «москито» кружили 
над аэродромом и расстреливали взлетающие «мессершмитты».

Кроме того, что враг численно превосходил нас в воздухе, мы начали испытывать 
огромные сложности со снабжением. Хранилища были забиты горючим, но из-за 
постоянных авианалетов на мосты, шоссе и железные дороги его больше не 
доставляли на аэродромы. Нам часто приходилось сливать остатки горючего из 
нескольких самолетов, чтобы поднять в воздух хотя бы один. Круглосуточные 
бомбардировки также вызывали разногласия в среде немецких лидеров. Во время 
безжалостных бомбардировок Пфорцхайма и Дрездена моя эскадрилья не получила ни 
одного приказа на вылет. В ночь уничтожения Дрездена 13 февраля 1945 года 
вражеские бомбардировщики пролетели на низкой высоте над нашей головой, но мы, 
находясь в резерве, не посмели подняться в воздух. Мы, «маленькие винтики», не 
могли понять этой стратегии.

В налетах на Пфорцхайм и Дрезден бешеная ярость врага и его страсть к 
уничтожению достигли своей кульминации. Точно так же, как в древности Помпеи 
были уничтожены неожиданным извержением Везувия, перед самым концом войны 
зажигательные бомбы союзников стирали с лица земли еще уцелевшие немецкие 
города. Больше всех пострадали Пфорцхайм, Дрезден и Вюрцбург.

23 февраля 1945 года Пфорцхайм стал первым из этих современных Помпеи. Город 
лежал в руинах и пепле; 17 600 его жителей нашли свою смерть в огненном урагане.
 Пожарники были бессильны. Пожары еще долго полыхали после налета, так как были 
разрушены водопроводные магистрали, а улицы были завалены руинами зданий и 
слоем пепла толщиной в десять футов. Огненный смерч бушевал уже через десять 
минут после начала бомбардировки. Он был таким мощным, что пепел унесло до 
самого Штутгарта, а небо окрасилось в кроваво-красный цвет в радиусе 50 миль. 
Из-за пожаров и взрывов бомб замедленного действия жители Пфорцхайма боялись 
покидать подвалы и многие задохнулись. А те, кто осмеливался вылезти из 
подвалов, не выдерживали жуткого жара пожаров. В руинах валялись тысячи 
обгоревших трупов и фрагменты тел.

Еще более ужасающей была бомбардировка Дрездена. С начала года в городе, кроме 
тысяч дрезденцев, скопилось множество солдат отступавших армий и беженцев с 
востока. 13 февраля около 23.00 появившиеся над Дрезденом бомбардировщики 
превратили древний город в море огня, обрушив на него зажигательные бомбы. 
Сотни людей, застрявших в плавящемся асфальте, вспыхивали как факелы. Сотни, 
надеясь погасить загоревшуюся одежду, бросались в ледяные воды Эльбы, откуда 
уже не могли выбраться. Не умевшие плавать утягивали в пучину тех, кто умел. 
Заслышав вой сирен, беженцы бросились в выставочные здания на территории 
дрезденских садов, но союзники засыпали бомбами и канистрами с зажигательной 
смесью даже лужайки со столетними деревьями. Начал-жя лесной пожар. В два часа 
ночи пылающий город снова подвергся ковровой бомбардировке, превратившей 
исторический центр в руины. По приблизительным оценкам, число жертв той ночи 
перевалило за 100 000. Большинство тел невозможно было идентифицировать. 
Человеческие останки грузили на огромные стальные платформы, заливали бензином 
и сжигали на открытом воздухе.

Эта неистовая атака на немецкую армию и немецкие города обходила стороной 
Вюрцбург до марта 1945 года. Казалось, что Вюрцбургу удастся избежать горькой 
судьбы других городов: несколько недель лишь одиночные британские 
бомбардировщики пролетали над городом. В начале марта иностранные 
информагентства, ссылаясь на знаменитые Вюрцбургские фестивали, посвященные 
Моцарту, передали: «Внимание, друзья Моцарта. 16 марта мы сыграем вам одну из 
его симфоний».

Страшное нервное напряжение жителей Вюрцбурга еще больше усилилось, когда 
появилось сообщение о бомбардировщиках, взлетающих из Англии. 16 марта две 
огромные авиагруппы поднялись в воздух с окраин Лондона: одна полетела к Руру, 
а вторая через север Бельгии, горы Эйфель и Пфальц к Южной Германии.

В ту ночь, которой суждено было принести гибель Вюрцбургу, моя эскадрилья 
находилась в боевой готовности с 19.00. Мы еще не знали, какой из немецких 
городов будет уничтожен через несколько часов. Из штаба только сообщили о двух 
группах бомбардировщиков, вылетевших из окрестностей Лондона. Я настроился на 
жестокую схватку. Мы еще раз проверили «наксос», талисман, оберегающий нас от 
«москито». От него зависела наша жизнь. Через полчаса в небо взвилась зеленая 
ракета. Приказ на взлет… Оба мотора моего истребителя завелись с полоборота, но 
вдруг винты замерли. Я снова нажал на стартер, впрыснул в камеры сгорания 
побольше смеси, но моторы не желали заводиться. Мои товарищи уже вырулили на 
взлетную полосу. Фельдфебель Шопке и обер-ефрейтор Куандт знали мой самолет 
вдоль и поперек. Неполадки не могли быть серьезными, ибо оба эти техника были 
людьми надежными и содержали мой самолет в полном порядке с 1941 года. Никогда 
прежде у меня не возникало проблем с моторами.

– Скорее, Шопке, залезай в «гроб» и попытай удачи! – крикнул я, перекрывая 
рокот взлетающих истребителей.

В этот момент из командного пункта выбежал юный дневальный:

– Последние данные о местонахождении врага, герр гаунтман. Поток 
бомбардировщиков почти у Ульма. Через несколько минут они будут у нас над 
головой. Вероятная цель – Нюрнберг.

Черт побери! Я должен взлететь, иначе мне их не догнать. Шопке все пытался 
завести моторы. В громкоговорителе прозвучало последнее предупреждение с 
командного пункта:

– Внимание, внимание! Вражеские бомбардировщики будут над нами через несколько 
минут. Выключить все огни. Минутная готовность к бою. Ожидается атака «москито».
 Осторожность при взлете.

К черту осторожность! Я должен быть в воздухе. Наконец моторы завелись и из 
выхлопных патрубков вырвались длинные языки пламени. С зажиганием порядок. 
Моторы работают ровно. Я вспрыгнул на крыло, хлопнул старшего техника по плечу. 
Он помог мне пристегнуть парашют, и я вырулил к старту.

Грасхоф вызвал штаб:

– «Дрозд-1» – «Омару», выруливаю на взлетную полосу. Когда я дам полный газ, 
пожалуйста, включите огни. Выключите, когда я оторвусь от земли.

– «Виктор», «Виктор», – откликнулся «Омар». – Берегитесь «москито». Желаю удачи.


В полной темноте я вырулил на взлетную полосу, бросил взгляд на приборы и дал 
полный газ. Огни взлетной полосы вспыхнули и погасли, как только я взлетел.

Едва я вывел самолет в горизонтальный полет, как Мале крикнул:

– Берегитесь, «москито»!

Кто бы сомневался. Томми дожидались момента, когда рыбка заглотнет наживку, но 
я не собирался становиться легкой добычей и, летя низко над полями, стряхнул с 
хвоста преследователя. Британцы – крепкие парни, но не любят акробатических 
упражнений над самой землей. А кому это нравится? Я резко набрал высоту. 12 000 
футов. Мы слышали радиопереговоры врага, и вот – главные новости:

– Внимание, внимание! Бомбардировщики летят к Нюрнбергу. Над Ульмом замечен 
отряд средней численности, направляющийся к Вюрцбургу. Вероятные цели: Нюрнберг 
и Вюрцбург.

– Зачем им гостеприимный Вюрцбург? – яроворчал Мале. – Там нет ни одного 
военного завода.

Я задумался: Вюрцбург или Нюрнберг? Сделал выбор в пользу первого и повернул на 
север. Ночь была довольно ясной, если не считать редких облаков на высоте 9000 
футов.

– Сможем за ними спрятаться, если «москито» сядут нам на хвост, – заметил Мале.

Небо казалось пустынным. Вдали мерцала лента Майна, освещенная предательской 
луной. Грасхоф доложил о первых зигзагах на экране радара. Затем разразилась 
буря. Мы приближались к бомбардировщикам, но не успели войти в контакт, как 
«церемониймейстер» развесил над городом осветительные бомбы. Они медленно 
спускались на парашютах, разливая призрачный свет.

– «Курьер» в 800 ярдах но курсу, – доложил Грасхоф.

В этот момент в моих наушниках раздалось легкое потрескивание. Ночные 
истребители дальнего действия! Несмотря на предупреждение, я не сменил курс и 
дал полный газ. Потрескивание стало громче.

– «Москито»! – выкрикнул Мале. Я вильнул в сторону, и трассирующие снаряды 
пролетели далеко от моего правого крыла. Охота возобновилась. Теперь мы летели 
прямо над городом среди британских бомбардировщиков.

И тут разверзся ад. По приказу «церемониймейстера» экипажи четырехмоторных 
бомбардировщиков открыли люки, и зажигательные бомбы сорвались с замков на 
обреченный город. Фосфор воспламенялся уже при ударе о воздух, и по небу 
растекалось огненное облако. Ужасающее зрелище, достойное пера Данте. 
Смертоносное облако не знало жалости, обрушивая огонь на церкви и дома, дворцы 
и цитадели, широкие улицы и узкие переулочки. Горе тем, кто еще оставался в 
городе! Огненный дождь сначала вызвал отдельные пожары, а затем пожар охватил 
весь Вюрцбург. Через считаные секунды гигантское пламя осветило чернильную тьму 
ночи, и бомбардировщики легко находили цели. Зато и я отчетливо видел вражеские 
фюзеляжи и крылья. Однако каждый раз, как я выходил на огневую позицию, Мале 
кричал: «Внимание! „Москито“!» Чтобы не отвлекаться, я приказал ему 
предупреждать меня только в случае прямой угрозы. Я даже не смел задумываться о 
смысле его слов: промедление в долю секунды, и мы свалимся с неба пылающим 
факелом… Тут мой курс пересек четырехмоторный «ланкастер», и я автоматически 
дал длинную очередь по его фюзеляжу и крыльям. Взорвавшись в воздухе, 
«ланкастер» рухнул вниз вместе с экипажем. Это была моя единственная победа над 
Вюрцбургом и последний сбитый мной в той войне противник. Сбив бомбардировщик, 
я навлек на себя всю свору вражеских истребителей. Они набросились на меня еще 
до того, как «ланкастер» ударился о землю. «Наксос» непрерывно вспыхивал, но 
Мале больше не кричал «Внимание!». Он просто стрелял трассирующими пулями по 
юрким «москито». Ни обходные маневры, ни виражи, ни игра в прятки теперь не 
помогут. Британский пилот продолжал преследовать меня. К счастью, он каждый раз 
начинал стрелять с большой дистанции и не мог точно прицелиться.

И вдруг Мале в ужасе заорал:

– «Москито» на хвосте!

Я вздрогнул, накренил самолет и в тот же момент почувствовал удар, затем едкий 
запах дыма. Горим! И все же я спикировал, надеясь избавиться от преследователя. 
Высота резко падала: 2500, 2000, 1500, 1000. Я всем телом навалился на ручку 
управления и взял пикирующую машину под контроль. Вонь еще чувствовалась, 
наверное, тлел кабель, но моторы работали бесперебойно.

Домой! В Лейпхайм. На бреющем полете мы пересекали Швабию. Мале осветил 
фонариком кабину. Все в порядке. Он сосредоточился на моторе. Белая струйка на 
правом крыле. Бензин вытекает через простреленный трубопровод! Стрелка 
индикатора горючего медленно, но неуклонно приближалась к нулю. Критическая 
ситуация. Верно говорят, что беда не ходит одна. Мале доложил показания 
«наксоса», в наушниках снова раздался зловещий треск. Британец не сдавался, 
преследуя нас до самого аэродрома. Мы должны приземлиться, дальше уклоняться от 
боя невозможно. И приземляться где-либо, кроме Лейпхайма, бессмысленно. Грасхоф 
вызвал аэродром. Ответ был еле слышен. Еще несколько жутких минут… Я включил 
электронасос и перекачал горючее из левого бензобака в правый. Достаточно ли? 
Если правый мотор заглохнет, нам конец. Я сам связался с наземным постом. Если 
мне не хватит мастерства при посадке, «москито» расстреляет нас на подступах к 
посадочной полосе.

– «Дрозд-1» – «Омару». Пожалуйста, отзовитесь.

– «Омар» – «Дрозду-1». «Виктор», «Виктор». Слышу вас. Осторожнее. Над 
аэродромом кружат ночные истребители.

Чего и следовало ожидать. Британец не собирался упускать меня.

– «Виктор», «Виктор», – ответил я. – Должен приземляться. Осталось мало 
горючего. Не освещайте полосу. Приземлюсь вслепую. Включите одну белую лампу в 
точке приземления и один красный фонарь в конце полосы.

Наземный пост понял, как я собираюсь одурачить «москито». В задней кабине у 
пулеметов затаился Мале. Я опустил закрылки до 20 градусов и на малой скорости 
сделал круг над летным полем. Британцы вели поиск: в моих наушниках раздавался 
непрерывный треск, но приблизиться они остерегались. 100 футов над землей. Я 
напряженно всматриваюсь в посадочную полосу. В любой момент могут вспыхнуть оба 
фонаря. Пот выступил на лбу. Остается надеяться, что двух фонарей хватит, чтобы 
благополучно посадить самолет. Приходится всецело полагаться на приборы, так 
как две керосиновые лампы не могут дать мне ни высоты, ни направления. Может 
быть, вообще не надо было просить включать их? Но это было бы слишком 
рискованно. «Москито» бдительно сторожат аэродром и, если включат освещение, 
увидят стоящие на поле самолеты и ангары. С этими мыслями я набирал высоту. 
Вспыхнули красные контрольные лампочки бензобаков: топлива осталось не больше 
чем на пять минут. Я должен приземляться…

Чтобы томми ничего не заподозрили, я настроил радиоприемник на частоту 
наземного поста. Опасность только возросла. Я нажал кнопку:

– «Дрозд-1» – «Омару». Пожалуйста, быстрее. Пожалуйста, быстрее. Топлива на 
пять минут.

Обер-фельдфебель Крамер откликнулся мгновенно:

– «Омар» – «Дрозду-1». Лампы на месте. Можете приземляться.

Первым слабенький свет фонарей обнаружил Мале. Прямо над белым фонарем я 
включил секундомер. Белый фонарь исчез за хвостовым оперением. Если я не 
собьюсь с курса над полем, он выскочит впереди.

– Еще один слева. Чуть выше, – вдруг вскрикнул Мале.

Я успел поймать лишь отблеск выхлопных струй.

– Ради бога, Мале, не ори так громко. Текли секунды. Только бы не кончилось 
горючее. Я выпустил шасси… В любой момент из темноты может вынырнуть белый 
огонек. Я вглядывался в ночь. Вот он. Ручку назад Шасси коснулись земли. Я 
давил на тормоза, и самолет наконец остановился. Получилось! Грасхоф открыл 
фонарь кабины:

– Герр гауптман, томми жужжат прямо над головой. Что-то затевается.

Я осторожно сбавил газ, чтобы пламя не вырывалось из патрубков. Любой отблеск 
выдал бы нас. В темноте мы порулили к стоянке. И тут случилось непредвиденное. 
Слишком нетерпеливый техник, жаждавший помочь нам, замигал зеленым фонариком. 
«Москито» были начеку.

Я повернул самолет против ветра и выключил моторы.

– Выключи свой фонарь, проклятый идиот! – крикнул Мале, и в этот момент мы 
услышали нарастающий свист. Томми пикировал на летное поле.

– Прочь из самолета. Быстрее. Здесь становится жарко.

Слишком поздно. Британский пилот дал очередь, и трассирующие пули полетели 
прямо в нас. Послышалась зловещая дробь металла по металлу. Я инстинктивно 
пригнулся, выпрыгнул на левое крыло и, подмяв под себя Грасхофа и Мале, 
соскользнул на землю. Рядом извивался раненый фельдфебель. В атаку бросился 
второй «москито». Горящий самолет представлял отличную цель. Мы отбежали на 
несколько шагов и бросились ничком на землю. Вторая очередь довершила дело: наш 
добрый «Me-110» взорвался. Теперь британцы были в своей стихии. Совершенно 
беспомощные, мы смотрели, как вспыхнули еще два наших самолета. Зенитные 
батареи открыли огонь – никаких результатов. Или я ошибся? Томми вдруг 
повернули на запад. Только тогда мы пришли в себя. Подоспевшая пожарная машина 
потушила пожары. Около своего совершенно выгоревшего самолета я увидел двух 
солдат. Один из них, дневальный с командного пункта, был мертв, второй – тяжело 
ранен. Мы каким-то чудом не пострадали, если не считать нескольких царапин.

– Ну, герр гауптман, вы снова выкрутились, – заметил мой водитель Ваха. Крамер 
обнял меня.

– Никогда в жизни я еще так не потел. Томми наглеют все больше.

Совершенно измученный, я добрался до телефона, соединился со штабом дивизии и 
доложил:

– Налет на Вюрцбург. Британцы сбрасывают канистры с фосфором. Город горит. 
Сильное прикрытие истребителями. Сбит четырехмоторный «ланкастер». «Москито» 
сбили при посадке один наш истребитель. Один человек убит, один ранен, еще две 
машины уничтожены.




Глава 19.

Последний приказ


1 апреля 1945 года. Союзники сражались в сердце Германии. Все рушилось, но 
Геббельс продолжал вещать о нашей победе. «Верволь-фы» действовали в тылу врага.
 Фюрер защищал столицу.

В тот период времени перед окончательным поражением я находился в огромном 
нервном напряжении: на мне, как на командире крыла ночных истребителей, лежала 
огромная ответственность. Что говорить моим подчиненным? Как поддерживать их 
боевой дух? Принесут ли пользу дальнейшие жертвы? Парни понимали меня. Плечом к 
плечу мы прошли долгий путь, и скоро конец нашей дружбе. Больше не было никаких 
воздушных боев. Ночами мои пилоты самостоятельно нападали на танки и 
автоколонны. Многие не вернулись. Американцы подошли к Ульму. Мы отступили к 
Мюнхену-Нойбибергу, где присоединились к остаткам других частей люфтваффе. Там 
были пилоты дневных и ночных истребителей, бомбардировщиков, 
самолетов-разведчиков и пикирующих бомбардировщиков «Ю-87» – «Штука». 
Загадочные машины заходили на посадку и снова взлетали. Появился даже генерал 
Галланд. Он попал в немилость к фюреру, но нам очень нравился. На своем 
реактивном истребителе он атаковал строй бомбардировщиков и сбил несколько 
«летающих крепостей».

Я получил небольшую передышку. Послал большой грузовик в Ингольштадт за грузом 
осколочных бомб, которые были нужны нам для атак на вражеские колонны. Однако 
склад боеприпасов взлетел на воздух незадолго до прибытия нашего грузовика. 
Водитель не растерялся: нашел продуктовый склад и привез нам 100 ящиков коньяка 
и кучу консервов.

20 апреля 1945 года. В день рождения фюрера каждый солдат получил по три 
бутылки коньяка, три банки консервов и сигареты. Боевой дух укрепился. Майор 
Фриц, старый резервист, доложил, что моя эскадрилья собралась в полном составе. 
Что мне сказать им? В своей речи я вспомнил об успехах нашей 6-й эскадрильи 
3-го крыла ночных истребителей и закончил словами: «Друзья, нас ждет трудный 
путь. Путь в мрачное будущее. Мы должны храбро пройти этот путь и сохранить 
уверенность в том, что однажды солнце снова будет светить нам. Сохраните этот 
дух братства в ваших сердцах. Думайте о наших павших товарищах и не забывайте, 
за что они отдали свои жизни. За наше отечество! За Германию!»

Несколько дней спустя в нашу столовую зашел обер-лейтенант Штрайб, под 
командованием которого я летал в Венло. Мы вспоминали 1-ю эскадрилью 1-го крыла 
ночных истребителей, наших павших товарищей: Франка, Кнаке, Лента, Мойрере, 
Штрюннинга, Вандама, Форстера, Херцога, Шмица и многих других. Мы вспоминали 
великие дни ночных боев над Голландией. Все это уже в прошлом. Сейчас мрачные 
тени нависли над нашей страной, и штормовые облака заслонили солнце. Тем же 
вечером мы распрощались и пожелали друг другу удачи.

28 апреля 1945 года. Из штаба дивизии пришел последний приказ. Американские 
танки стояли у ворот Мюнхена, и нас отправляли в Бад-Айблинг. Ночью 30 апреля 
моя 6-я эскадрилья 3-го крыла ночных истребителей получила последнее боевое 
задание. Вскоре после полуночи с тяжелым сердцем я приказал парням взорвать 
уцелевшие самолеты.

Судьба разбросала моих друзей по свету, но одно все мы сохранили в своих 
сердцах: преданность небу, боевую дружбу и гордость за наше боевое прошлое в 
рядах ночных истребителей.



notes


Примечания





1


Крыло – организационная единица ВВС (Примеч. пер.)




2


«Флуко» – центр оповещения о воздушном нападении, региональный штаб системы 
оповещения о воздушном нападении.




3


1 ярд = 0,9 м




4


Курьер – в немецких ВВС кодовое слово для обозначения вражеского самолета. 
(Примеч. пер.)