Техники сильно удивились, услышав о нашем решении.

– Неужели вы собираетесь взлетать в такую погоду, герр лейтенант? Даже старший 
техник оставил велосипед дома и пришел пешком.

Мы только расхохотались и полезли в кабину. Я включил все свои приборы и как 
следует протестировал их. Фациус повозился со своей аппаратурой и настроился на 
печально знаменитую радиостанцию противника в Кале. Сентиментальную музыку 
неожиданно прервал знакомый сигнал победы, и диктор произнес: «Берлин, ты был 
когда-то прекраснейшим городом в мире. Берлин, берегись одиннадцати часов 
вечера сегодня!» Мы замерли, ошеломленные, а через секунду я схватил трубку 
телефона и пробился к командиру:

– Радио Кале только что предупредило своих друзей о сегодняшнем авианалете в 
одиннадцать часов вечера.

Вся эскадрилья бросилась к самолетам. Часы на моей приборной панели показывали 
20.00. Над диспетчерской вышкой вспыхнула зеленая ракета. Наконец приказ на 
взлет! Самолет командира стоял рядом с моим. В полутемной кабине гауптман Бер 
переключал тумблеры, Бринос проверял радиотелефонную связь с остальными 
экипажами. Все откликались. Бринос закончил словами:

– Желаю всем счастливого приземления. Все были готовы к взлету, однако почетное 
право взлететь первым принадлежало командиру. Держась вплотную к его самолету, 
я вырулил на старт. Видимость была отвратительная, н зеленые огни, освещавшие 
взлетно-посадочную полосу, были едва различимы сквозь сплошной дождь, хлещущий 
по «перспексу» кабины.

Моторы взревели, сверкающие искры густым потоком вылетели из выхлопных 
патрубков. Как только истребитель командира взлетел, я дал полный газ и 
устремился вперед. Полностью сконцентрировавшись на взлете, я быстро набрал 
скорость, оторвался от земли, убрал шасси, и вдруг страшный взрыв сотряс мой 
самолет, огненная струя пронзила ночь. Я чуть не умер от страха. На секунду мне 
показалось, что взорвался мой истребитель, но со мной ничего не случилось: 
альтиметр показывал 90 футов, самолет летел горизонтально.

Вдруг меня озарила догадка: потерпел крушение истребитель гауптмана Бера. Я 
мрачно уставился на приборы и стал набирать высоту. Ни в коем случае нельзя 
было отвлекаться от полета. На высоте 3000 футов лопасти винтов и крылья начали 
обледеневать. Я понял это сразу по неровному гулу моторов. Мале подсветил 
крылья фонариком: уже успела образоваться толстая ледяная корка. Опасная высота.
 Температура снаружи около нуля градусов; мокрый снег, падая на переохлажденный 
самолет, превращался в лед.

Все случилось молниеносно. В качестве предосторожности я велел экипажу 
проверить парашюты и прыгать, как только я отдам приказ. Самолет становился все 
тяжелее и все хуже подчинялся мне. Теперь я должен был решать, спускаться ли в 
пояс более теплого воздуха или сохранять набор высоты в надежде миновать 
опасную зону. Потеря высоты на деле означала конец операции; более того, если 
обледенение не прекратится, мы будем слишком низко для прыжка с парашютами. 
Поэтому я решил продолжать набор высоты и выжидать, справится ли машина с 
круты» подъемом.

Моторы работали на максимальных оборотах. Толстые льдинки с громким скрежетали, 
обламывались и стучали по обшивке.

– Бесполезно, герр обер-лейтенант, – подал голос Мале. – Начинает обледеневать 
хвост. Температура за бортом четыре градуса ниже нуля.

Я заметил, что самолет больше не реагирует на движение ручки управления, 
поставил индикатор на «перетяжеленный хвост» и выжал газ до предела. В таком 
режиме моторов хватит самое большее на пять минут, но почему я должен жалеть 
моторы, когда речь идет о жизни экипажа? Я вспомнил отряд английских 
бомбардировщиков, обледеневших над Северным морем зимой 1943 года. В качестве 
крайнего средства, чтобы облегчить самолеты, они сбросили в море бомбы, 
снаряжение, бензин и все же не смогли набрать безопасную высоту. Сорок 
четырехмоторных бомбардировщиков рухнули в холодные воды гигантскими глыбами 
льда. Спасти экипажи было невозможно. Случится ли то же самое и со мной? Наш 
последний шанс – парашюты. Однако не очень-то приятно в такую погоду прыгать в 
неизвестность. Следовательно, я должен продолжать карабкаться вверх, вверх, 
вверх. Машина уже была почти на скорости срыва, и все-таки нам удалось избежать 
худшего. Ледяная корка потихоньку крошилась. Мой милый старина «Ме-110» теперь 
поднимался быстрее, а температура за бортом упала до минус пятнадцати. Угроза 
обледенения миновала, до оставались тьма и беспросветная облачность: альтиметр 
показывал 6000 футов. Только поднявшись до 12 000 футов, мы увидели звезды. 
Такие яркие звезды можно наблюдать лишь зимними ночами. Я полетел над облаками 
к Балтийскому побережью, ожидая дальнейших приказов. Мне даже хотелось 
погладить самолет, как будто он был человеческим существом.