не можем отважиться вылезти из самолета. Я растерянно бормочу: 

- Гибралтар... Бутылка шампанского... Файолль... Мушотт... 

Наконец, мы открываем кабину и спрыгиваем на землю. 

- В шеренгу по одному, руки вверх! - кричит нам какой-то офицер. 

Нас вталкивают в крытую автомашину. На бешеной скорости она несется к 
командному пункту авиабазы. Голоса охранников, назойливые, как комариный писк, 
отчетливо фиксируются в сознании: 

- Значит, захотели сбежать... Это вам дорого обойдется, молодчики! 

Нас вводят в комнату дежурного офицера. Через несколько минут сюда врывается 
полковник. Он разъярен до предела, его лицо пылает от негодования. Бешено 
вращая потемневшими от гнева глазами, он надрывно кричит: 

- Сборище подлецов... Решили удрать!.. Украсть самолет!.. Французский военный 
самолет!.. Захотели дезертировать! Ну, отвечайте же!.. Куда бежали?.. Зачем?.. 
Почему молчите? 

Мы стараемся сохранять спокойствие: 

- Мой командир, мы хотели только перелететь в Гибралтар, не больше. 

- Гибралтар? Не плохо задумано, не правда ли? Но отдаете ли вы себе отчет в том,
 что ваша выходка приведет к тому, что мы будем иметь дело с комиссией по 
перемирию? 

Отвечать было бессмысленно. Полковник приказывает вызвать грузовик и 
вооруженную охрану. И нас, обвиняемых в тройном преступлении посягательстве на 
внешнюю безопасность государства, краже военного самолета и дезертирстве из 
рядов армии во время войны, - под конвоем солдат везут через весь Оран и 
передают в руки надзирателей оранской военной тюрьмы в форту Санта-Крус. 

Тюремная канцелярия. Обычные формальности, обыск, бритье головы, и вот уже 
массивная обитая железом дверь одиночной камеры закрывается за мной. Мы хотели 
владеть всем небом, а получили только глазок тюремной двери. 

Попав в камеру, я начинаю ощупывать стены. Это - естественный рефлекс каждого 
узника. Трижды стучу сначала в правую стену, а затем в левую. 

- Гастон, Карон, вы слышите меня? На мой стук отзывается один Гастон: 

- Да, я слышу тебя, но очень слабо. И добавляет: 

- Полная неудача. 

Я соглашаюсь. 

Я искренне желал Гастону всяческой удачи вместе с его чемоданом. Но кто мог 
сказать, где она, удача? Где бы я был сейчас, удайся наш побег? Быть может, 
только благодаря чемодану, который вызвал у меня тогда такую ненависть, я и 
остался в живых. 

Неожиданно мы отделались очень легко. Несмотря на тяжкое обвинение, мера 
наказания, к нашему удивлению, была ограничена двумя месяцами строгого ареста. 
Наш молодой возраст, неопытность, неспособность понять "высшие" государственные 
интересы склонили к снисхождению господ из военного трибунала. 

В один из сентябрьских дней легковая автомашина нашей авиабазы вывезла нас из 
форта Санта-Крус в Сению. Карон вскоре демобилизовался и возвратился в Париж. О 
его дальнейшей судьбе мне трудно что-либо сказать. Избрал ли он путь бесчестья 
или позднее вновь вступил на путь борьбы? Об этом я ничего не знаю и не хочу 
знать. Я желаю сохранить в своей памяти лишь образ того Карона, каким я его 
видел утром 30 июля, когда мы вместе готовились к "операции Гибралтар". 

Зато о Гастоне я могу говорить свободно и легко. Чертовски взбалмошный человек! 
Какая оригинальная и симпатичная личность! Единственный сын в семье врача, в 
период между 1940 и 1942 годами он дважды пытался бежать в Англию. Но оба раза 
неудачно. Особенно примечателен второй побег, детали которого могли бы 
послужить материалом голливудским киносценаристам с самым богатым воображением. 
На этот раз уже без своего чемодана, Гастон, переодевшись арабом, пытается 
перебраться через горы в Испанское Марокко. Его разоблачают и арестовывают в 
тот момент, когда он уже готовится пересечь границу, что ему позволило бы 
добраться до Танжера и Гибралтара. Гастона сажают в тюрьму Порт-Лиотей и 
осуждают за повторный побег на несколько лет заключения в крепости. Я 
сомневаюсь, чтобы каторга во Франции была приятной. Но в Порт-Лиотее она в 
тысячу раз хуже. К счастью, Гастона вскоре освобождают наступающие американцы.