солдат был мертв, а я — совсем плох. Меня доставили на передовой перевязочный 
пункт; врачи сочли мое состояние безнадежным и, поскольку пункт скоро должен 
был сниматься с места, для меня вырыли могилу. Однако когда подошло время 
двигаться, я все еще дышал; поэтому меня поместили в санитарную машину и 
отправили в госпиталь. Дорогу я выдержал и выжил, думаю, потому что был в очень 
хорошей физической форме после двух месяцев активных боевых действий. Меня 
перевезли в госпиталь в Англию, и несколько месяцев я не воевал. В госпитале у 
меня было время подумать, и я пришел к заключению, что старое изречение, скорее 
всего, соответствует истине: перо сильнее сабли. Я пошел служить в штаб. 

Я возвратился на Западный фронт во Франции в начале 1916 года, на этот раз в 
качестве начальника оперативно-разведывательного [29] отделения штаба бригады. 
Тем летом, во время сражения у реки Сомма, пехотная бригада, о названии которой 
я лучше умолчу, должна была выступить в роли передовой при наступательных 
действиях дивизии. Было важно, чтобы командир бригады как можно раньше получил 
информацию о продвижении своих передовых отрядов, поскольку от этого зависела 
передислокация резервов в тылу. Встал вопрос, как обеспечить быструю доставку 
необходимых сведений, и в штабе бригады всеобщий интерес вызвало известие, что 
с этой целью будут использовать почтового голубя. Птицу доставили, несколько 
дней содержали в специальной голубятне, и в день атаки вручили одному солдату, 
который должен был идти с передовым подразделением. Ему сказали, чтобы в 
определенный момент, получив от офицера донесение, он прикрепил его к лапке 
голубя и выпустил птицу, которая полетит в свою голубятню в штабе бригады. 
Наступление началось, и командир бригады с нетерпением ждал прибытия голубя. 
Время шло, а голубь все не появлялся; бригадир нервно вышагивал вокруг своего 
штабного блиндажа. Солдаты тревожно обшаривали глазами небо, однако в вышине не 
было никакого голубя. 

Наконец раздался крик: «Голубь!» Он действительно вернулся и безошибочно сел в 
свою голубятню. 

Солдаты бросились снимать бумажку, и командир бригады взревел: «Дайте сюда 
донесение!» 

Записку передали, и вот что он прочел: 
«Мне до смерти надоело таскать по Франции эту чертову птицу».

Когда война началась, я был командиром взвода, когда закончилась — начальником 
штаба дивизии. Мне перевалило за тридцать один год, я мог ясно мыслить, хотя 
знаний все еще не хватало. Честолюбивому молодому офицеру с живым умом многое 
представлялось неверным. 

Практически не было контактов между военачальниками и нижестоящими 
военнослужащими. Я прошел на Западном фронте всю войну, исключая тот период, 
когда находился в Англии после ранения, но мне ни разу не приходилось видеть 
британского главнокомандующего, как и французского, или Хейга, и лишь дважды я 
имел возможность видеть командующего армией. [30] 

Личный состав высших штабов не имел связи с полковыми офицерами и войсками. 
Штабисты жили в комфорте, который возрастал по мере удаления штаба от линии 
фронта. В этом не было бы вреда, если бы между штабом и войсками сохранялись 
общность и взаимопонимание. А этого часто не хватало. В главных управлениях в 
тылу, на мой взгляд, исповедовали принцип, что войска существуют для штабов. 
Мой боевой опыт привел меня к убеждению, что штаб существует, чтобы обслуживать 
армию, а хороший штабной офицер должен помогать своему командиру и войскам, не 
гоняясь при этом за личной славой. 

Меня ужасали страшные потери. В ту войну «хорошими боевыми генералами» называли 
тех, кто ни во что не ставил человеческую жизнь. Разумеется, были исключения, и 
одним из них являлся Плумер; я только один раз видел его и никогда с ним не 
разговаривал. Вот случай с начальником штаба сэром Дугласом Хейгом, который 
должен был возвратиться в Англию после тяжелых боев у Пашендейля зимой 
1917–1918 годов. Перед отъездом он выразил желание посетить Пашендейль и 
осмотреть местность. Увидев грязь и страшные условия, в которых солдатам 
приходилось сражаться и погибать, он пришел в ужас и воскликнул: «Вы хотите 
сказать мне, что солдаты вынуждены воевать в таких условиях?» И когда ему 
сказали, что так оно и есть, он спросил: «Почему мне не докладывали об этом 
раньше?» 

Одного факта, что начальник штаба британской армии в Европе не имел 
представления о том, как живут, воюют и умирают солдаты, достаточно, чтобы 
объяснить сомнения, мучившие меня по окончании войны. 

Помню, однажды во время отпуска в Лондоне я пошел в мюзик-холл. Заметный успех 
имела шутка комика, когда он спросил: «Если хлеб — это управление жизнью, то 
что — жизнь управления?» 

И ответил: «Большой кусок хлеба». 

Все долго аплодировали, и я в том числе. На самом деле штабисты работали много,