проснулся, сказал: «Прекрасно, лучше быть не может» — и снова заснул. Встал, 
как всегда, позавтракал в обычное время. Я этого не помню, но готов ему 
поверить. Я твердо знал, если все будут исполнять полученные приказы, мы должны 
выиграть эту битву. От меня требовалось только одно: контролировать, чтобы в 
этом бою, первом, который вела 8-я армия под моим командованием, все 
действовали в строгом соответствии с разработанным мною планом. 

Когда мне стало ясно, что войска Роммеля сильно потрепаны, я отдал приказ 
нанести удар на юго-восток с участка фронта новозеландской дивизии, с тем чтобы 
закрыть брешь, которая образовалась на нашем фронте в ходе немецкого 
наступления. Противник отреагировал тут же и очень активно: начал отступать в 
сторону наших минных полей, через которые немцы уже прошли, наступая. Мы 
оставили их в покое, я посчитал, что на том сражение и окончено. Более того, 
меня очень устраивало, что основные силы Роммеля сосредоточены на южном фланге 
нашего фронта, поскольку я предполагал наносить главный удар в ходе 
предстоящего наступления на северном фланге. Я помню, как Хоррокс оспоривал мое 
решение, говоря, что врагу досталась не только заминированная нами территория, 
но и несколько командных высот, с которых просматривается расположение наших 
войск. Я ответил, что он должен заняться созданием [117] новых минных полей для 
своего корпуса. Что же касается командных высот, вроде Хаймеймата, меня 
устраивало, что они остались за Роммелем. Он мог наблюдать за тем, как мы 
готовим наступление на южном фланге: там все делалось для введения противника в 
заблуждение. 

Меня иногда критиковали за то, что я не воспользовался отступлением Роммеля и 
не отдал приказа о немедленном наступлении 8-й армии. Я не сделал этого по двум 
причинам. Во-первых, меня не устраивал уровень подготовки солдат и офицеров, не 
было создано и необходимых материально-технических резервов. Требовалось время, 
чтобы довести до нужного уровня и то, и другое. Во-вторых, мне не хотелось 
заставлять Роммеля отступать на прежние позиции в Агейле. Если мы собирались 
выполнить порученное нам дело, следовало заставить его остаться, как говорится, 
в чистом поле, дать ему бой и разбить наголову. Ранее такого с ним не случалось.
 Он часто отступал, но всегда по организационным причинам. Не вызывало сомнений,
 что нам выгодно навязать ему сражение, когда мы будем к нему готовы, причем 
его войска будут находиться достаточно далеко от своих баз снабжения, тогда как 
мы — рядом со своими базами. Именно так и сложилась бы ситуация, если он 
оставался в Аламейне. 

Таким образом, битва у Алам-Хальфы закончилась именно так, как мы хотели. 
Действия 13-го корпуса на южном фланге заслуживали всяческих похвал. Хоррокс 
провел этот бой в полном соответствии с разработанным планом, показав себя 
блестящим тактиком. Он рассказывает историю о том, как я, когда все закончилось,
 сначала похвалил его, а потом начал объяснять, что он сделал неправильно и как 
нужно командовать корпусом в бою. 

В 1955 году я с интересом прочитал книгу фон Меллентина «Танковые сражения». 
Автор во время описываемых событий служил в штабе Роммеля. Вот что он пишет о 
сражении у Алам-Хальфы: «...Поворотный пункт войны в пустыне, первое в долгом 
перечне поражений на всех фронтах, которые в конечном итоге привели к 
капитуляции Германии». 

Конечно же, из этого сражения нами были извлечены важные уроки. Это была 
«армейская» операция. Сила 8-й армии основывалась на четком плане действий ее 
соединений и жестком [118] контроле происходящего со стороны штаба армии. 
Солдаты и офицеры на собственном опыте убедились, сколь необходимо наличие 
одного, и только одного, руководящего центра, который и определяет их судьбу. 
Это сражение наглядно доказало им, что я могу быть таким центром. 

8-я армия в основном состояла из гражданских лиц, надевших военную форму, а не 
из профессиональных солдат. И все они, до последнего, были такими гражданскими, 
которые читали газеты. И у меня сложилось мнение, что для управления этими 
людьми требуется не только руководящий разум, но и некий символ, другими 
словами, не только командир, но и талисман, приносящий удачу. И начал 
сознательно работать над этой второй составляющей. Я не сомневался, что будет 
очень даже неплохо, если они будут узнавать меня, знать, что вот тот самый 
человек, который ведет их в бой. Подчиняться обезличенному командующему трудно. 
Я чувствовал, что они все должны знать, каков я из себя. Этот анализ может 
показаться излишне академичным, проделанным в тиши кабинета. Но таким он, 
собственно, и был, и я не вижу в этом ничего зазорного. Действительно, пришлось 
искать наилучший способ руководить этими людьми, добиваться от них наибольшей 
отдачи, создать из них эффективную и сплоченную команду, способную решать 
задачи, которые я намеревался перед ними ставить; а задачи эти, я знал, будут 
очень непростыми. Но с готовностью признаю, что находиться в центре внимания 
подчиненных мне было очень даже приятно. Я не только старался им что-то дать, в 
данном случае ощущение общности, единого целого, но сам приобретал столь 
необходимый опыт, видя, что мне удается все лучше узнавать и чувствовать их, я 
наблюдал, как растет их боевой дух и физически ощущал нарастающую любовь ко мне.
 Я начинал сражение у Алам-Хальфы в австралийской шляпе прежде всего потому, 
что лучшего головного убора для пустыни просто не найти, но скоро меня начали 
по ней узнавать — во всяком случае, за пределами участка фронта, который