июня, на следующий день («Д»+1) после начала операции, британский военный 
корабль «Фолкнор» подошел к побережью и направился на запад, в зону действия 
американцев. Мы сблизились с кораблем ВМС США «Аугуста», на котором находился 
генерал Бредли, и я провел с ним обстоятельную беседу относительно положения, в 
котором оказалась 1-я американская армия. Бредли был озабочен оперативной 
ситуацией на «Омахе», восточном участке его зоны высадки. Мы обсудили его 
проблемы и пришли к общему мнению относительно путей их разрешения. Затем 
«Фолкнор» вернулся в британский сектор, и мы присоединились к нашим кораблям 
«Сцилла» и «Булоло», стоявшим на небольшом расстоянии друг от друга. Генерал 
Демпси и адмирал Вайен прибыли с этих кораблей на «Фолкнор», и я обсудил с ними 
их положение и проблемы; на британском участке все шло по плану, и оснований 
для тревоги не было. Именно в это время генерал Эйзенхауэр прибыл в британский 
сектор на флагманском корабле адмирала Рамсея, я поднялся на борт и провел с 
ними переговоры. Затем я попросил капитана Черчилля вернуться в американский 
сектор, чтобы я мог еще раз побеседовать на «Аугусте» с генералом Бредли. Так 
мы и поступили. Теперь [262] с участка «Омаха» поступали более радостные 
известия, и генерал Бредли перебрался на сушу, однако начальник его штаба 
приехал на «Фолкнор» и описал мне положение дел. Затем мы вернулись в 
британский сектор. 

К этому времени ветер и море успокоились, сияло солнце, и поездки на эсминце 
для «смотра флота» доставляли удовольствие. Там было на что посмотреть: 
множество кораблей, уже начинали прибывать блокшивы и искусственные гавани. 
Действий в воздухе со стороны врага не предпринималось, на суше и на море почти 
не было заметно признаков войны. Трудно было представить себе, что на побережье 
разворачивалось сражение, решавшее судьбу Европы. Мы встали на якорь в 
британском секторе примерно в 20.30, и я спросил капитана Черчилля, сможет ли 
он высадить меня на берег к семи часам следующего утра, то есть 8 июня. 

Мы отправились в путь в 6.30 утра и стали продвигаться к тому участку, где я 
попросил меня высадить. Был отлив, когда я сказал, что нам следует подойти как 
можно ближе к берегу, капитан начал измерять глубину ручным лотом, а потом 
включил эхолот. Дымовая завеса скрывала все береговые ориентиры. Затем 
случилось следующее: весь корабль слегка содрогнулся, мы зацепились кормой за 
песчаную отмель или большой камень. Я находился на юте вместе с адъютантом, 
которого и послал на мостик узнать, нельзя ли подойти еще ближе к берегу. 
Капитан не обрадовался этому вопросу. Тем временем на палубе старший лейтенант 
объяснил мне положение дел. Когда он сказал, что мы сели на мель, я, как мне 
позже рассказывали, ответил: «Отлично. Значит, наверное, ближе подойти к берегу 
капитан не мог. А как насчет лодки, чтобы доставить меня туда?» 

В конце концов представители моего штаба, уже находившиеся на берегу, забрали 
меня на десантном катере, а эсминец вскоре после этого сняли с мели с помощью 
буксира. Мне рассказывали, что история этого происшествия при высадке, без 
сомнения, сильно преувеличенная, пользовалась огромным успехом во всех 
кают-компаниях военно-морского флота. 

С тактической точки зрения наша высадка в день «Д» стала неожиданностью для 
противника. Погода была плохая, море — бурным, но войска высаживались на берег 
в хорошем настроении [263] и в нужных местах. Медленно и неустанно мы 
закреплялись на берегу и расширяли зону нашего присутствия. 

На второй день («Д»+1) мы продвинулись на пять-шесть миль в глубь побережья. К 
пятому дню («Д»+4), то есть к 10 июня, занятые нами участки слились в единую 
линию; она растянулась на шестьдесят миль вдоль берега, а глубина ее колебалась 
от восьми до двенадцати миль; мы хорошо закрепились, и всем опасениям пришел 
конец. В самом начале нас беспокоило положение дел на участке «Омаха», но 
ситуацию удалось исправить благодаря мужеству американских солдат, хорошей 
поддержке огнем с моря и отваге истребительно-бомбардировочной авиации. 

Премьер-министр и генерал Смэтс посетили меня в Нормандии 12 июня. Премьер 
находился в отличной форме. На этот раз он был готов признать, что за поле 
боевых действий отвечаю я, а ему следует выполнять приказы. Перед отъездом он 
снова оставил запись в моем альбоме для автографов: 
«Франция, 12 июня 1944 г. Как все это началось, так пусть и идет до самого 
конца. Уинстон С. Черчилль».

Смэтс написал под этими словами: 
«Так и будет! Дж. К. Смэтс 12/6/1944».

В это время мой тактический штаб располагался в саду замка в Крейи, маленькой 
деревушки в нескольких милях к востоку от Байё. Мадам де Дрюваль, владелица 
замка, по-прежнему жила в нем. Я полагал, что, когда мы уезжали из Портсмута, в 
мой фургон взяли все, в чем я нуждался, но оказалось, что не хватало одного 
предмета — ночного горшка, или, как говорят французы, pot-de-chambre. Я велел 
адъютанту спросить, не может ли мадам дать нам этот предмет — на время. Обсудив 
проблему, мы согласились с тем, что ситуация довольна деликатна и что лучше 
будет спросить мадам, не сможет ли она одолжить главнокомандующему вазу. Мадам 
[264] ответила, что сделает это с радостью, собрала все имевшиеся в замке вазы 
для цветов и попросила моего адъютанта выбрать ту, которая ему больше