меня с рук на руки сотруднику администрации.

Даже несмотря на то, что мое освобождение было делом решенным, не обошлось без 
ставших уже привычными тщательных обысков, рентгенов и долгих ожиданий в 
прокуренных помещениях.

А вдруг ты хочешь что-то стащить? – пояснил мне один из обыскивающих. – 
Тюремные робы сейчас особенно популярны.

К концу третьего часа в дверь просунулась голова одного из тюремщиков:

– Кто из вас Томлинсон? – пристально оглядев нас всех, спросил он. Я поднял 
руку.

– Сегодня в три часа дня вас ждут в Скотленд-Ярде, – серьезно объявил он. – И 
не забудьте взять ваши паспорта.

Освобождавшиеся вместе со мной заключенные развеселились и засвистели.

– Вот увидишь, в понедельник ты снова будешь здесь, – со смехом заметил один 
негр. – Они обвинят тебя в чем-нибудь еще, продержат в полиции все выходные и 
аккурат в понедельник привезут сюда.

Как ни грустно было в этом признаваться, но он, в сущности, был прав. Если в 
МИ-6 собираются предъявлять новые обвинения, то они сделают это в пятницу днем, 
что и будет означать долгий уик-энд в полиции в ожидании заседания суда в 
понедельник.

Выйдя из тяжелых ворот НМР – тюрьмы Ее Величества Белмарш, я не почувствовал 
никакой радости, только тихое чувство облегчения, оттого что все наконец 
закончилось, и радость, потому что я увидел дожидавшуюся меня мать. К счастью, 
там не было ни одного журналиста, только пара полицейских, наблюдавших за тем, 
как я шел здороваться с ней. Она отвезла меня на Ричборн-террес, где я смог 
принять первый за шесть месяцев полноценный душ и наскоро пообедать перед 
визитом в Скотленд-Ярд.

Женщина-полицейский встретила меня в вестибюле и отвела наверх, где в комнате 
для допросов за столом, заваленным полиэтиленовыми пакетами, меня ждали 
Рэтклифф и Петерс.

– Чтобы успокоить вас, Ричард, сразу скажу, что мы не собираемся снова вас в 
чем-то обвинять. Мы просто хотим отдать ваше барахло, – заявил Рэтклифф. Один 
за другим Петерс открывал пакеты и возвращал мне мои вещи. Это напоминало 
разворачивание рождественских подарков. После нескольких месяцев в камере все 
вещи показались мне чужими. Полицейские из SB выложили на стол мой "Псион", в 
котором они якобы случайно стерли все данные, видеокамеру, различные книги и 
видеокассеты.

– Кое-что мы, к сожалению, вернуть вам не можем, – сказал Петерс, когда все 
вещи лежали на столе. – В МИ-6 нам сказали, что фотографии и видео, которые вы 
сделали в Боснии, могут нанести вред национальной безопасности, – произнес он с 
налетом сарказма.

Отношения между SB и МИ-6 никогда не были особенно тесными. Фотографии и 
видеопленки с сожженными боснийскими деревнями и балканскими селами не имели 
никакого отношения к моей работе, а кроме того, могли быть сделаны любым 
служащим там солдатом.

– И еще одно, – заметил Рэтклифф, – вы принесли ваши паспорта?

– Простите, я забыл. – Я соврал, призвав на помощь все свои навыки, полученные 
в МИ-6, чтобы мои слова звучали убедительно. Рэтклифф выглядел раздраженным.

– О'кей, поскольку вы только что вышли из тюрьмы, мы даем вам передышку, но 
назначаем вам встречу в вашем местном полицейском участке, так что завтра утром 
в первую очередь зайдите туда.

– Хорошо, – презрительно ответил я, – в вашем распоряжении мой британский 
паспорт, по закону вы можете его забрать, но вы не имеете права изъять мой 
новозеландский паспорт.

Мой испытательный срок был неоправданно велик и настолько утомителен, что моя 
резкость была извинительна. Рэтклифф промолчал, но вид имел озадаченный. Я 
продолжал:

– Мой новозеландский паспорт принадлежит правительству Новой Зеландии. Согласно 
международным законам, иностранная полиция не может конфисковать его. – Я не 
был до конца уверен в правильности своего заявления, но произнес это с такой 
убежденностью, что Рэтклифф, который, похоже, и сам знал не больше моего, 
кажется, поверил.