– Отсек один, ужин!

Добсон и Луковка, как обычно, встали в конец очереди, чтобы продлить свое время 
вне камер.

– Ба, ты теперь выглядишь как каторжник, – засмеялся Луковка, увидев мою новую 
стрижку.

– Ты слабоумный клоп, – добавил Добсон, – судья добавит тебе еще три месяца, 
увидев тебя с такой прической!

Я проснулся чуть позже 5 часов утра 18 декабря, побрился, помылся, напомадил 
свою лысину, оделся и сел на кровать с книгой. Охранники прибыли в 7.30, чтобы 
препроводить меня в Олд-Бейли. По моей официальной просьбе, поданной во время 
вчерашней ассоциации, мне купили костюм и хорошие ботинки в лавке при приемной, 
чтобы было во что переодеться. Мы выехали в 9 часов утра и отправились по 
знакомой дороге через восточный Лондон к Центральному уголовному суду. День был 
зловещий, ветреный, облачный, и через тюремное стекло казалось, что на улице 
ночь. Мы пересекли Тауэр-бридж, машин было много, пожилой человек остановился 
на тротуаре и уставился с безразличным видом на окно нашего фургона. Возможно, 
это был бывший зэк, сообразивший, как ему повезло, что он на свободе.

Скамья подсудимых в зале заседаний суда No 13 в Олд-Бейли была странно 
расположена – высоко над самим залом суда, как будка киномеханика в кинотеатре. 
С нее открывался вид на главного судью Лондона, оглашающего приговор, сэра 
Лоуренса Вернея, его двух помощников, прокурора, моих адвокатов, различных 
судебных клерков и стенографисток. Справа, на галерее для прессы, видны были 
знакомые лица. Высоко слева была галерея для публики, тоже вся заполненная, но 
странно, что я заметил там двух незнакомцев, которые держали скрещенными два 
пальца за меня.

Справа от них – еще одна галерея, поменьше и не очень забитая людьми. Рэтклифф 
и Петерс находились там, так что это, наверное, была галерея для представителей 
обвинения в деле. Рэтклифф и Петерс вели себя прилично при наших предыдущих 
встречах, поэтому, мне казалось, что они вряд ли испытывали удовлетворение от 
моей экзекуции. Я испугался, когда оказался в центре внимания, и почувствовал 
себя еще более несчастным, чем во время предыдущих появлений в суде. Когда 
королевский прокурор сказал, что мои действия "сильно повредили национальной 
безопасности", я схватился за голову.

Верней разрешил Гиббсу провести временно закрытое заседание, чтобы заслушать 
свидетеля-эксперта! Редд, бывший резидент в Москве (H/MOS) встал, чтобы 
проблеять, что мой проспект якобы "поставил под угрозу жизнь многих 
сотрудников". Дэвис хорошо выступил в мою защиту, указав, что в проспекте не 
было ничего важного, что он не покидал сейфа, что я признал себя "виновным" и 
что я сотрудничал с полицией, – все эти факты заслуживают того, чтобы их учли. 
Спор продолжался 53 минуты, пока судья Верней не объявил перерыв для обсуждения 
приговора. Охранники снова нацепили мне наручники перед отправкой меня в 
подземную тюрьму, но мне пришлось ждать в камере всего несколько минут до того, 
как дверь открылась и они снова препроводили меня на скамью подсудимых.

Верней начал с того, что описал мое преступление как "очень серьезное", разбив 
тем самым мои надежды выйти на свободу к Рождеству. Он принял во внимание и мое 
признание виновности, и что это было мое первое правонарушение, но не стал 
учитывать мое сотрудничество с полицией.

– В связи с этим у меня нет другого выхода, кроме как приговорить вас к 
двенадцати месяцам тюремного заключения, – мрачно объявил он.

При моем хорошем поведении меня смогли бы выпустить 1 мая, то есть всего через 
четыре с половиной месяца, но какой это был длительный срок в Белмарше.

Дэвис и Уэдхэм спустились вниз ко мне в камеру.

– У вас есть право подать апелляцию на решение суда, – объяснил Уэдхэм, – и вам,
 возможно, дадут на несколько недель меньше.

Но я отклонил это предложение. Оба адвоката и так защищали меня pro bono 
(бескорыстно – лат.), и просить их подавать апелляцию означало бы злоупотребить 
их щедростью. Рэтклифф и Петерс тоже хотели меня видеть, чтобы я еще помог им в 
расшифровке моего файла, но я отказался. Поскольку судья Верней не принял во 
внимание мою помощь им в прошлом, не было никакого смысла помогать им сейчас.

На обратном пути в Белмарш со мной в фургоне оказался еще один заключенный. Все 
прояснилось, как только мы прибыли в отсек.

– Томлинсон, ты больше не числишься в книге, – объявил мистер Ричардс. 
Начальник тюрьмы заменил мне категорию А на В: это означало, что я смогу чаще 
ходить в спортзал и меня могут посещать не только ближайшие родственники.