инспектор Рэтклифф и лысый офицер, который проводил обыск в моей квартире во 
время ареста. Он представился как окружной инспектор Петерс и объяснил, что он 
эксперт по компьютерам. Присутствовал также адвокат Уэдхэм.

– Ричард, нам нужна помощь, чтобы расшифровать материал на вашем "Псионе", – 
проговорил Рэтклифф робко. Я был удивлен, что ни МИ-6, ни другие секретные 
службы не смогли до сих пор расшифровать файл, хотя в нем использовались 
маленький ключ и простой пароль. Позже я узнал, что МИ-6 обращалась к автору 
программного обеспечения с просьбой о помощи, но он ответил, что не мог бы 
расшифровать файл, даже если бы попытался.

– Не хотели бы вы сообщить нам пароль? – спросил Петерс.

– Вы шутите! – рассмеялся я. – Почему бы я хотел это сделать?

– Подумайте хорошенько, – произнес Рэтклифф тоном, в котором звучала угроза. 
Полицейские вышли на минуту, и я смог переговорить с Уэдхэмом.

– Они что-то планируют, если вы им его не сообщите. Я бы выдал им пароль, если 
вы действительно не хотите что-то утаить, – посоветовал он. В Интернете была 
еще одна копия, поэтому утрата файлов не стала бы серьезной проблемой.

– Кроме того, – добавил Уэдхэм, – если вы станете сотрудничать, судья должен 
будет скостить несколько месяцев с вашего приговора.

Рэтклифф и Петерс вошли через пару минут.

– Пароль следующий: "МИ-6 – тупые игроки", – сообщил я.

– Мы должны были бы догадаться, – усмехнулся Петерс.

Даже особо опасные преступники имели право, записанное в пункте 37 тюремных 
правил, общаться конфиденциально со своими адвокатами. Если мне нужно было 
позвонить Уэдхэму, я должен был заранее информировать мистера Ричардса, и, 
теоретически, автоматический магнитофон был бы отключен. То же относилось и к 
письмам, помеченным "пункт 37": предположительно они не подлежали цензуре. Но, 
как и большинство других заключенных, я мало верил, что этот пункт правил 
соблюдался, – особенно в начале моего заключения. МИ-6 интересовалась тем, что 
я буду говорить в свое оправдание в суде, так как тогда информационная служба 
смогла бы подготовить выгодное для нее сообщение. Впоследствии я узнал, что все 
мои попытки соблюсти осторожность были напрасны, что МИ-6 всегда были известны 
заранее мои намерения.

В 1-м отсеке почти год содержались в предварительном заключении три алжирских 
студента, обвиняемые в терроризме. По иронии судьбы, я познакомился с их делом, 
когда работал в РТСР. Французская контрразведка обратилась к МИ-5 с просьбой 
арестовать их за предполагаемые связи с алжирской группировкой исламских 
фундаменталистов, но МИ-5 не хотела отвлекать своих сотрудников для наблюдения 
за целями, мало важными для британской безопасности. В ответ DST прекратила 
сотрудничество с МИ-6 по таким операциям, как BELLHOP, поэтому после некоторых 
внутренних совещаний МИ-5 убедили проявить интерес к этим студентам. 
Основываясь на данных прослушиваний телефонных разговоров и фактических 
наблюдений, их в конце концов арестовали и обвинили в заговоре с целью 
захватить взрывчатку. Доказательства имелись слабые, и все трое были 
непреклонны, отрицая свою вину. Когда они предстали перед Центральным уголовным 
судом в Лондоне, незадолго до слушания моего дела, прокурор совершил 
непростительную ошибку в речи при открытии заседания, показав осведомленность, 
что именно алжирские студенты сообщили своим адвокатам в помещении для свиданий 
в Белмарше. Адвокаты поняли, что разговоры их подзащитных прослушивались, и 
потребовали, чтобы прокурор сообщил источник информации. Прокурор отказался это 
сделать, судья прекратил дело, и обвиняемые были освобождены. Когда бы я ни 
встречался с Уэдхэмом и Дэвисом в Белмарше, нам всегда выделяли комнату, 
которой пользовались алжирцы.

Были и другие основания подозревать в несоблюдении права заключенных сохранять 
в тайне свои юридические документы. Несколько раз в месяц без предупреждения 
являлись специально подготовленные поисковые бригады из трех человек с собаками,
 которые входили в отсек и на выбор заходили в ту или другую камеру. Обитателя 
камеры раздевали и обыскивали, затем выгоняли. Если находили в камере что-либо 
недозволенное, то этот предмет конфисковывали, а заключенного наказывали 
помещением в карцер. Список запрещенных предметов был очень обширным, включая, 
казалось бы, безвредные вещи, такие, как серебряная фольга, так как ее, 
оказывается, можно было использовать для расплавления героина перед уколом; как 
спички – их головки могли быть использованы для зажигающих устройств; как 
полиэтиленовые бутылки, которые можно было наполнить кусочками фруктов и сахара 
и сделать самогон. Бригады всегда приносили с собой в камеры во время досмотра 
два больших тяжелых черных чемодана. Никто не знал, что в этих чемоданах, но 
прошел слух, что в них портативные фотокопирующие устройства.

– Вот увидишь, – предсказывал Добсон, – они притащатся к тебе в камеру с этими