спринтер с орлиным профилем, который не отпускал меня ни на секунду. В самой 
середине этой неистовой гонки нашу группу «Postal» разорвали, и мне пришлось 
преследовать Эскартина в одиночку. Он крутил педали, как зверь. Я мог надеяться 
лишь на то, что смогу ограничить его выигрыш во времени.
Когда горы расступились перед предпоследним подъемом, мне удалось сбросить с 
колеса Цулле и переместиться на вторую позицию. Но догнать Эскартина, который 
выигрывал 2 минуты, надежды было мало. На последнем подъеме я выбился из сил и 
смирился. Я почти ничего не ел с самого завтрака. Я отвалился от лидеров и 
финишировал четвертым. Эскартин стал победителем этапа и переместился на второе 
место в генеральной классификации, уступая мне 6:19. Цулле отставал от меня на 
7:26.
Вскоре после того, как я пересек финишную линию, ко мне подошел один 
французский журналист: появились слухи, что одна из моих допинг-проб оказалась 
положительной. Само собой, это была утка. Я пришел в гостиницу, прорвался через 
толпу крикливых репортеров и созвал еще одну пресс-конференцию. Все, что я мог 
делать, — это объявлять о своей невиновности каждый раз, когда газеты поднимали 
новую волну спекуляций, — а это происходило каждые три-четыре дня.
«Le Monde» опубликовала статью, где говорилось, что проба на допинг показала в 
моей моче следы кортикостероидов. Я пользовался кортизоновым кремом для 
обработки потертостей от седла — и этот крем я, как положено, предъявил 
организаторам «Тура» еще до начала гонки. Организаторы немедленно выпустили 
бюллетень, подтверждающий мою невиновность. «Le Monde» хотела устроить новое 
допинговое разоблачение и поэтому прицепилась к крему для кожи.
Нескончаемые нападки прессы расстроили и деморализовали меня. Я потратил 
столько сил и заплатил такую высокую цену, чтобы вернуться в спорт, а теперь 
все эти усилия могли пойти прахом. Я пытался бороться со слухами честно и 
открыто, но, похоже, ничего из этого не вышло.
Я начал кое-что замечать. Люди, которые шептались и писали о том, что я 
использую допинг, были теми же самыми людьми, которые во время моей болезни 
говорили: «Ему конец. Он больше никогда не сядет на велосипед». Это были те же 
самые люди, которые, когда я хотел вернуться, сказали: «Нет, мы не собираемся 
давать ему шанс. Он никогда ничего больше не покажет».
А теперь, когда я был лидером «Тур де Франс», ехал в желтой майке и все ближе 
подбирался к победе, эти же самые люди взялись за старое. «Это невозможно, — 
говорили они. — Так не бывает. Он не мог этого добиться. Что-то тут не то. 
Должно быть какое-то другое объяснение. Слишком это все подозрительно». Все эти 
пессимисты упорно гнули свою линию.
Хорошо, что я не послушал их, когда болел. Особенно больно мне было видеть, с 
каким подозрением относятся ко мне французские журналисты. Я жил во Франции и 
любил эту страну. После прошлогодних скандалов на «Туре» некоторые ведущие 
гонщики предпочли в 1999 году вообще не показываться во Франции, но я этого не 
сделал. В то время как другие боялись надоедливого внимания полиции и проверок 
со стороны официальных властей, я тренировался там каждый день. Во Франции, как 
нигде в мире, можно было «залететь» на использовании стимуляторов, но все свои 
весенние старты я провел во Франции и к «Туру» готовился тоже там. По 
французским законам местная полиция могла ворваться в мой дом в любое время. Им 
не нужно было спрашивать разрешения или стучаться. Они могли рыться в ящиках 
моего стола, обшаривать мои карманы, обыскивать мою машину и делать все, что им 
захочется, без какого-либо ордера или разрешения.
Я сказал журналистам: «Я живу во Франции. Весь май и июнь я выступал и 
тренировался во Франции. Если бы я пытался что-то скрыть, то уехал бы в другую 
страну».
Но этого они не написали и не напечатали.
На следующий день мы штурмовали, возможно, самую легендарную гору на трассе 
«Тура» — Турмале (Col du Tourmalet). Дорога к вершине представляла собой подъем 
длиной более 14 километров. Это был наш последний большой подъем и проверка сил.
 Мы знали, что и на этот раз станем объектом непрестанных атак. К этому моменту 
нам уже надоело ехать первыми, закрывая от ветра тех, кто преследует нас сзади. 
Но если мы сумеем удержать под контролем еще один день в горах, нас будет 
трудно лишить высшей ступеньки пьедестала в Париже.
Как только мы доехали до подъема на Турмале, другие гонщики принялись наступать 
нам на пятки. Мы держали высокий темп, стараясь ослабить атакующих, и за 8 
километров до вершины начали ускоряться. Французский горный король, Виранк, 
поравнялся с Кевином и сердито поинтересовался: «У тебя что, с головой не в 
порядке?» Кевин ответил, что у него все в порядке. Тогда Виранк спросил у 
Кевина, может, тот собрался идти «a block», то есть ва-банк. Кевин ответил: 
«Нет, может, это тебе пора пойти a block?» С этими словами Кевин переключился 
на более высокую передачу и оставил его позади. Всю остальную часть дня Виранк 
преследовал нас, кипя от злости.
Пока дорога шла в гору, Эскартин и я следовали друг за другом, как нитка за 
иголкой. Я внимательно следил за каждым его движением. На самом крутом участке 
он пошел в атаку. Я сразу же сел ему на колесо — то же самое сделал Цулле. На 
перевал мы въехали втроем, организовав что-то вроде персональной гонки. 
Оказавшись на верхушке горы, мы взглянули на расстилавшийся внизу плотный ковер 
облаков. На спуске вокруг нас сомкнулся туман, и дальше 3 метров мы уже ничего 
не видели. Погоня на высокой скорости по горной дороге в тумане, без ограждений 
— это, скажу я вам, занятие не для слабонервных.
Теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы удержать главных соперников 
либо рядом, либо позади себя. Впереди замаячил второй подъем — Сулор (Col du 
Soulor). Эскартин атаковал снова, и я снова сумел усидеть у него на колесе. Мы