чем хотела бы заниматься и не возражаю ли я против твоего гольфа. Ты просто 
говоришь, что ты намерен делать. А тебя интересует, чем я занимаюсь?
— О прости, — пробормотал я.
— Так чем мне сегодня заняться? — настаивала она. — Скажи.
Я молчал. Я не знал, что сказать.
— Тебе нужно принять какое-то решение, — сказала Кик. — Тебе нужно определиться,
 уходишь ли ты из спорта окончательно и превращаешься в бездельника, который 
только и знает, что играет гольф, пьет пиво и не вылазит из мексиканского 
ресторана. Если так, то пожалуйста. Я люблю тебя и выйду за тебя при любом 
раскладе. Но мне нужно это знать, чтобы и я могла решить, отправляться ли мне 
на поиски работы, чтобы ты и дальше мог спокойно играть в гольф. Просто скажи. 
Но если ты не собираешься уходить из спорта, — продолжала она, — тогда тебе 
нужно отказаться от того образа жизни, который ты ведешь сейчас, потому что то, 
что сейчас происходит, — это решение ничего решать. И это на тебя не похоже. 
Это не ты. Я не могу понять, кто передо мной. Я все равно тебя люблю, но ты 
должен найти какой-то выход.
Говоря все это, Кик вовсе не сердилась. И она была совершенно права: я 
действительно не знал чего пытался добиться, и я действительно был бездельником.
 Внезапно я взглянул на себя ее глазами и увидел молодого пенсионера, и мне это 
не понравилось. Она не хотела продолжать жить этой праздной жизнью, и я не мог 
винить ее в этом.
Она спокойным тоном продолжала:
— Подумай и скажи, остаемся ли мы в Остине. Если да, я пойду искать работу, 
потому что не собираюсь сидеть дома, пока ты играешь в гольф. Мне скучно.
Ни от кого другого я подобных упреков слушать бы не стал. Но Кик говорила все 
это ласково, безо всякого надрыва. Она знал, насколько упрям я бываю, когда 
кто-то пытается уломать меня, — это мой сохранившийся с давних времен рефлекс 
противодействия всякому внешнему давлению. Я не люблю, когда меня загоняют в 
угол, и, если такое случается, отбиваюсь изо всех сил — физически, логически и 
эмоционально. Но Кик говорила со мной так, что я не ощущал ни агрессии, ни 
попыток манипулировать мною, не чувствовал обиды; я просто знал, что все, что я 
слышу, — чистая правда. Это была, при всем ее сарказме, очень душевная беседа. 
Я встал из-за стола и сказал:
— Хорошо, я подумаю.
Я все равно пошел играть в гольф, поскольку знал, что Кик против этого ничего 
не имела. Вопрос был не в гольфе. Вопрос был в том, как мне вновь найти себя.
Кик, Стэплтон, Кармайкл и Оч вступили в заговор против меня, постоянно 
шушукаясь о том, как бы усадить меня на велосипед. Я продолжал твердить, что из 
спорта ушел окончательно, но с течением времени моя решимость становилась все 
слабее. Билл убедил меня выступить в последний раз, только в одной гонке — на 
чемпионате США среди профессионалов, который должен был пройти в мае в 
Филадельфии.
Kpис Кармайкл прилетел в Остин. Заглянув в мой гараж и увидев, что велосипед 
так и лежит упакованный в сумке, он лишь покачал головой. Как и Кик, он считал, 
что мне нужно было принять сознательное решение насчет моих взаимоотношений с 
велоспортом. «Ты вернулся к жизни, и пора начинать жить по-настоящему», — 
повторял Крис. Но он понимал, что я не был готов к очередному полноценному 
возвращению в спорт, поэтому формальным поводом его приезда в Остин была 
разработка плана тренировок к чемпионату CШA. Кроме того, предстояла вторая 
«Гонка за розами» и участие в ней должно было стать свидетельство моей хотя бы 
минимальной готовности к чемпионату. «Ты не можешь выступать в таком виде, — 
сказал Крис, указывая на мое терявшее форму тело. — Ты же не хочешь 
скомпрометировать свои фонд».
Крис настаивал, что, какое бы окончательное решение насчет своей отставки я ни 
принял, мне необходимо пройти восьми-десятидневный тренировочный сбор, чтобы 
восстановить физическую форму, и что Остин для этого не годится.
— Давай уедем отсюда: здесь слишком много соблазнов — гольф и прочее.
Мы стали думать, куда поехать. В Аризону? Слишком жарко. В Колорадо? Слишком 
высоко. Тогда я сказал:
— Помните Бун? Тот маленький городок хиппи в Северной Каролине?
Бун располагался в Аппалачских горах на траcсе «Тур Дюпон», и у меня 
сохранились самые нежные воспоминания об этих местах. Там я дважды выиграл «Тур 
Дюпон», и крутые склоны располагавшейся там горы Бич, на которых я немало 
намучился, были критически важным горным этапом гонки. Ездить там тяжело, но 
места очень красивые. Сам Бун населен преимущественно студентами и 
преподавателями близлежащего Аппалачского университета. При университете, что 
особенно удобно, находился тренировочный центр и легко можно было снять хижину 
в лесу.
Через интернет я заказал там домик, затем пригласил в качестве партнера для 
тренировок своего старого друга Боба Ролла. Ему было 38 лет; раньше он был 
шоссейным гонщиком, потом переключился на горный велосипед, так что уговорить 
его составить мне компанию на 10 дней было нетрудно.
Самолетом мы добрались до Шарлотта, а потом три часа ехали на машине по горам. 
Нашей первой остановкой стал спортивный центр Аппалачского университета, где 
Крис договорился о том, чтобы меня протестировали на велотренажере и мы могли 
знать возможные недостатки в моей спортивной форме. У меня проверили VO2max и 
порог лактата. Цифры подтвердили то, что и так было ясно: я слишком разжирел и 
находился в паршивой физической форме. Обычно по этим физиологическим 
показателям я был лучшим из лучших. VO2max у меня всегда был 85, а теперь он 
уменьшился до 64.