Прежде чем Билл открыл рот, прошло не меньше 20 секунд. Наконец он сказал:
— Хорошо, тогда нам нужно все основательно подготовить и правильно оформить. 
Давай этим и займемся.
— Просто распространи пресс-релиз, — сказал я. — В чем проблема?
— Это плохая идея.
— Почему?
— Это ты знаешь про эти «Рута дель…» и «Париж…» что там дальше? — сказал Билл.
 — Но в Америке о них никто слыхом не слыхивал. Никто даже не подозревает о 
твоем коротком возвращении в велоспорт. Поэтому тебе все-таки следует созвать 
пресс-конференцию и объявить о своем уходе. Я понимаю, что ты считаешь свое 
возвращение в спорт большим подвигом, и в этом я с тобой согласен. То, что ты 
сделал, воистину поразительно. Уже одно то, что ты победил рак, можно назвать 
великим возвращением. Но дело в том, что никто другой этого не знает.
— Я пришел четырнадцатым в «Рута дель Соль», — возразил я, защищаясь.
— Лэнс, ты станешь для всех человеком, который победил рак, но в спорт не 
вернулся. Вот что будет.
Наступила очередная долгая пауза. Я видел, как была озадачена Кик.
— Да, ты прав, так нельзя, — сказал я наконец.
Стэплтон ухватился за меня всерьез, перечислив тысячу дел, которые мне нужно 
было сделать, прежде чем я смогу формально уйти в отставку.
— Я понимаю, что ты уходишь, — сказал он. — Вопрос в том, как ты уйдешь.
Он спросил, готов ли я созвать «живую» пресс-конференцию, посоветовал 
встретиться и поговорить со спонсорами. А потом он сказал:
— А может, устроим хотя бы одну прощальную гонку?
Я не мог достойно уйти из спорта, не выступив напоследок в США.
— Почему бы тебе не выступить на национальном чемпионате в июне и не сделать 
это своей последней гонкой? — сказал Билл. — Ты можешь там выиграть, я знаю. 
Вот это и станет твоим возвращением; это будет то, о чем люди узнают и что 
запомнят.
— Ну… не знаю, — нерешительно произнес я. — Что-то мне не хочется снова 
садиться на велосипед.
Билл терпеливо манипулировал мною, стараясь не дать мне объявить о своем уходе. 
Он придумывал все новые причины, почему мне следует с этим подождать. Билл 
сказал, что в любом случае я не могу уйти раньше «Гонки за розами», а она 
состоится в мае.
В конце концов Билл меня уломал. Я сказал, что пока воздержусь от заявлений, но,
 как бы там ни было, устрою себе несколько дней выходных.
Команда «Postal» проявляла терпение. Том Вайзель дал указание ждать. Но 
несколько дней превратились в неделю, неделя превратилась в месяц. За это время 
я даже не распаковал свой велосипед. Он лежал разобранный в гараже и пылился.
Я вел себя как последний бездельник. Каждый день играл в гольф, катался на 
водных лыжах, пил пиво или просто лежал на диване и смотрел телевизор.
Я стал завсегдатаем мексиканского ресторана «Chuy's», нарушая все правила 
спортивной диеты. Я и раньше, когда прилетал домой из Европы, ехал туда прямо 
из аэропорта и заказывал буррито под томатным соусом и пару «Маргарит» или пива 
«Shiner Bock». Теперь же я ел там практически все.
Я больше не намерен был ни в чем себе отказывать; мне дан второй шанс — и я был 
намерен использовать его на всю катушку.
Но это не приносило мне радости. Легче на сердце не становилось, я не 
чувствовал себя свободнее и счастливее. Я пытался воссоздать то настроение, 
которое было у нас с Кик во время совместного путешествия по Европе, но на этот 
раз все было иначе, и я не понимал почему. Правда заключалась в том, что мне 
было стыдно. Меня терзали сомнения и чувство вины по поводу содеянного мною во 
время гонки «Париж-Ницца». «Сынок, никогда не сдавайся». А я сдался.
Я вел себя так, как было совершенно несвойственно моему характеру, и причина 
тому — мое возвращение с того света. Это была классическая ситуация. Что 
дальше? У меня была работа, была своя жизнь, а потом я заболел, и это 
перевернуло все с ног на голову. Теперь же, пытаясь вернуться к жизни, я был 
совершенно дезориентирован — и не мог с этим справиться, не мог все поставить 
на свои места.
Я ненавидел велоспорт, но при этом думал «А что еще я могу делать? Быть 
мальчиком на побегушках в какой-нибудь конторе?» Я не знал, что мне делать, и 
просто хотелось спрятаться, убежать от проблем — чем я и занимался. Я избегал 
всякой ответственности.
Я знаю, что пережить рак — это не только восстановить здоровье тела. В 
выздоровлении нуждалась и моя душа.
Никто этого не понимал по-настоящему — кроме Кик. Она держала себя в руках, 
хотя имела все основания злиться. Пока я играл в гольф, она осталась без дома, 
без работы, без собаки, читая объявления в рубрике «Требуются» и беспокоясь о 
том, как нам удастся сводить концы с концами. Моя мать очень сочувствовала ей. 
Она звонила нам, просила передать трубку Кик и спрашивала у нее: «Как твои 
дела?»
После нескольких недель моего гольфа, пьянства и мексиканской кухни Кик решила, 
что так больше продолжаться не может — кто-то должен попытаться повлиять на 
меня. Однажды утром мы сидели в патио и пили кофе. Закончив, я отставил чашку и 
сказал:
— Ладно, пока, у меня гольф.
— Лэнс, — промолвила Кик, — а что у меня сегодня?
— То есть?
— Ты не спрашиваешь меня, чем я собираюсь заниматься сегодня. Ты не спрашиваешь,