— В Хьюстоне говорят, что есть хорошие шансы на исцеление, но здесь хотят 
изменить схему лечения, и это тоже может быть хорошо.
Мне никто не ответил, более того — даже не выказал ни малейшего намека на свое 
мнение. Они совершенно самоустранились. Они хотели, чтобы решение было принято, 
но чтобы это было мое, а не их решение.
Я ел и думал. Я хотел быть уверен, что правильно оценил врачей и разобрался в 
их планах. Я был на волосок от смерти, я уже мысленно отказался от своей 
карьеры, но доктор Николс и доктор Шапиро, казалось, вовсе не считали, что 
такая жертва с моей стороны была столь необходима. Я решил, что мне следует 
довериться им, их намеренно простодушному стилю общения, их великодушию по 
отношению к коллегам, их уверенной реакции на мои вопросы и нападки. Они были 
такими, какими казались: усталыми, но очень знающими врачами, и я подозревал, 
что лучших мне не найти.
Я пытался задавать им трудные вопросы, но Николс оставался невозмутим и сдержан.
 Он не дал втянуть себя в войну шансов и не пытался доказывать преимущества 
своего подхода, принижая другие. Он был настоящим профессионалом, надежным и 
достойным доверия. И тут я выпалил:
— Что ж, похоже, эти ребята действительно знают толк в своем деле. И мне они 
нравятся. И место нравится. Что касается операции, то Шапиро, кажется, не видит 
никаких оснований для беспокойства. Поэтому, я думаю, надо остаться здесь.
Лица моих друзей просветлели.
— Совершенно согласен, — сказал Барт, наконец-то прервав заговор молчания.
Мама сказала:
— Я тоже думаю, что ты прав.
Мы вернулись в медицинский центр Университета штата Индиана и снова встретились 
с доктором Николсом.
— Буду лечиться у вас, — сказал я.
— Хорошо, — ответил Николс. — Возвращайтесь сюда через неделю, в понедельник. 
Нужно будет пройти кое-какие процедуры, а во вторник сделаем операцию на мозге.
Николс сказал также, что сразу после операции начнется новый курс химиотерапии 
по его схеме. Он представил мне старшую медсестру онкологического отделения 
Латрис Хейни, которая будет работать со мной. После этого мы сели обсудить план 
лечения.
— Вы не можете убить меня, — сказал я. — Так что пичкайте меня всем, чем 
считаете нужным, и в каких угодно количествах. Все, что вы даете другим, 
давайте в двойной дозировке. Я хочу быть уверен, что мы выкарабкаемся. Давайте 
задавим эту заразу.
Николс и Латрис тут же постарались разубедить меня.
— Позвольте мне уверить вас, — сказал Николс, — что я очень даже могу убить вас.
 Это вполне возможный исход.
У меня сложилось неправильное представление — отчасти подкрепленное общением с 
хьюстонским врачом, — что для моего же блага меня должны буквально 
бомбардировать всевозможными препаратами. Но препараты, применяемые при 
химиотерапии, настолько токсичны, что вполне способны уничтожить не только рак, 
но и весь мой организм. Николс потому и решил подождать неделю, прежде чем 
приступать к лечению, что после первого цикла химиотерапии у меня все еще был 
очень низкий уровень лейкоцитов. Цикл VTP следует начать, только когда я буду к 
этому готов физически.
В разговор вступила Латрис Хейни. Она была корректной, опытной и очень умной 
медсестрой. В химиотерапии она разбиралась, казалось, не хуже врачей, и именно 
она ввела меня во все подробности предстоявшего курса лечения, объясняя не 
только то, что будут делать, но и то, зачем это нужно, — почти как учительница. 
Я старался получить максимально полную информацию, исполненный решимости 
оставаться полноправным участником своего лечения и принимаемых решений. Мама, 
естественно, все еще была обеспокоена.
— А насколько это отразится на его самочувствии? — спросила она.
— Вероятно, будут приступы тошноты и рвоты, — сказала Латрис. — Но существуют 
новые лекарства, значительно подавляющие рвотные позывы, если не устраняющие их 
совсем.
Латрис сказала, что каждая капля вводимых в мой организм химических веществ 
будет на счету, как и все, что выходит из моего организма. Она объясняла все 
это так спокойно и лаконично, но вместе с тем емко, что у меня не оставалось 
никаких вопросов, и даже мама, казалось, успокоилась. Она поняла, что на Латрис 
можно положиться.
Неделю спустя я вернулся в Индианаполис. В маминой сумке была вся моя история 
болезни, а также огромная аптечка, битком набитая лекарствами и витаминами. 
Своих вещей она захватила лишь самый минимум. В Индианаполисе было холодно, а у 
нее не было даже свитера. Чтобы не замерзнуть, она позаимствовала в самолете 
плед. В медицинском центре Университета штата Индиана мы прошли утомительную 
процедуру регистрации. Администратор записывала всю необходимую информацию и 
задавала нам различные вопросы.
— Какую еду вы предпочитаете? — спросила она среди прочего.
Я сказал:
— Мне нельзя сахар, мясо, сыр. И необходима экологически чистая курятина.
Она скучающе посмотрела на меня и сказала:
— Я спросила не что вам нельзя, а что вам можно.
Я понимал, что это университетская больница, а не ресторан, но мать пришла в 
ярость. Она встала и вытянулась во все 160 сантиметров своего роста.
— Послушайте, завтра нас ждет операция на мозге, так что даже не пытайтесь 
здесь со мной шутки шутить. У нас есть диетолог, который рекомендовал нам