— Здесь мы сталкиваемся с самыми тяжелыми случаями, — сказал он. — Несмотря на 
то что вы относитесь к категории с плохим прогнозом, хочу вас обнадежить: мы 
достигали успеха и в намного худших ситуациях.
А потом Николс просто поразил меня, сказав, что намерен построить схему лечения 
так, чтобы впоследствии я мог вернуться к велоспорту. Об этом не упоминал еще 
ни один врач, за исключением Стива Вулфа. Никто. Поначалу я так растерялся, что 
даже не поверил. Поездка в Хьюстон, особенно описание ужасов лечения и тех 
чрезвычайных мер, которые нужно принять для моего спасения, очень расстроила 
меня, и я уже не думал ни о чем, кроме как о сохранении жизни. «Просто помогите 
мне выжить», — говорил я.
Но доктор Николс был не просто уверен в том, что я выживу, он, казалось, считал,
 что я еще смогу и в спорт вернуться. При этом он не намеревался подвергнуть 
риску мои шансы на выживание; он хотел лишь так изменить терапевтическую схему, 
чтобы сохранить мои легкие. Существовала другая схема основанная на платине 
химиотерапии, называвшаяся VTP (винбластин, этопозид, ифосфамид, цисплатин), 
которая, с одной стороны, была сильнее по действию, чем ВЕР, но не так поражала 
легкие, как блеомицин. От ифосфамида, сказал мне врач, тошнота и дискомфорт 
будут еще сильнее, но если я выдержу три цикла VTP в дополнение к уже 
пройденному мною циклу ВЕР, то, возможно, не только избавлюсь от рака, но и 
смогу в достаточной степени восстановить физическую форму, чтобы вернуться в 
велоспорт.
— Вы хотите сказать, что мы можем обойтись без того, что применяют все, — 
спросила мать, — без блеомицина?
— Но мы же не хотим, чтобы его легкие пострадали, — ответил Николс.
Затем он продолжил. Избавиться от опухоли мозга он предпочел бы хирургическим 
путем. Стандартным методом лечения является лучевая терапия, но радиация может 
иметь кратковременные побочные эффекты на центральную нервную систему; 
некоторые пациенты после такой терапии повреждаются в уме, страдают нарушениями 
координации. «После лучевой терапии они уже не такие, какими были до нее», — 
сказал он. В моем случае одним из потенциальных последствий могло бы стать 
некоторое нарушение вестибулярного аппарата. Для обычного человека в этом не 
было бы ничего страшного, но когда несешься на велосипеде с горы, без умения 
держать равновесие не обойтись.
Потом слово взял Шапиро, и я начал изучать глазами его. Кроме сходства с 
Вигодой, я обратил внимание на то, как он был одет: спортивный костюм «Adidas», 
поверх которого был накинут традиционный халат. «И этот парень — нейрохирург?» 
— с удивлением подумал я. Он казался мне слишком небрежным, чтобы вообще быть 
врачом.
— Давайте посмотрим на снимки, — легко, почти весело сказал Шапиро.
Николе протянул их. Шапиро прикрепил снимки к экрану с подсветкой и, рассмотрев 
их, начал медленно кивать.
— М-мм, да, — произнес он. — Я могу с этим справиться. Никаких проблем.
— Никаких проблем? — удивленно переспросил я.
Шапиро указал на мозговые повреждения и сказал, что они, судя по всему, 
находятся на самой поверхности мозга, поэтому добраться до них будет 
сравнительно несложно, используя так называемую стереотаксическую технологию, 
позволяющую точно определить расположение раковой опухоли и благодаря этому 
сделать сравнительно небольшой разрез.
— Это позволит нам изолировать новообразования еще до самой операции и 
сократить время работы под черепной коробкой вчетверо по сравнению с тем, как 
это делалось раньше.
— А риск какой? — спросил я.
— Ввиду вашей молодости проблемы с наркозом минимальны. Риск инфицирования и 
кровотечения также невелик, как и риск апоплексического удара. Самая большая 
опасность связана с тем, что после завершения операции у вас может несколько 
ослабеть одна половина тела. Операция сама по себе довольно простая, а характер 
у вас, кажется, сильный. Все должно пройти как по маслу.
Мне все еще не верилось. Голова шла кругом.
— Вы должны убедить меня в том, что действительно знаете свое дело, — устало 
сказал я.
— Послушайте, я сделал множество таких операций, — сказал Шапиро. — У меня еще 
никто не умирал, и никому еще я не сделал хуже.
— Да, но почему именно вам, а не кому-нибудь другому я должен доверить лезть в 
мою голову?
— Потому, что, насколько вы хороши в велоспорте, — ответил Шапиро, — настолько 
же я хорош — нет, намного лучше — в нейрохирургии.
Я рассмеялся и понял, что этот человек мне нравится. Время уже подходило к 
полудню. Я встал и сказал, что за ланчем подумаю над их словами и тогда приму 
решение.
Прежде всего, мне хотелось еще раз переговорить с матерью и друзьями. Решение 
было трудным. Мне предстояло выбрать врачей и место лечения, а это не то, что 
выбирать инвестиционный фонд для вложения денег. Если бы речь шла о выборе 
инвестиционного фонда, я задал бы себе вопрос: «Какие дивиденды я получу через 
пять лет?» Но здесь все было по-другому. В этой ситуации разница, в дивидендах 
означала разницу между жизнью и смертью.
Мы перешли улицу и нашли небольшой пивной бар. За обедом все сидели тихо. 
Слишком тихо. Мама, Лайза и Барт боялись повлиять на мой выбор; они считали, 
что решение о том, как и где мне лечиться, я должен принять самостоятельно. Я 
хотел узнать, что они думают, но вытянуть из них ничего не мог.
Я не отступал: