сказала его секретарше: «Стейси, нам нужно лететь в Индианаполис». Затем мы 
погрузились в машину и поехали в аэропорт Хьюстона. Мамин «Volvo» мы бросили на 
необъятной автостоянке. Ни у кого из нас не было ни смены белья, ни зубной 
щетки, поскольку мы собирались в Хьюстон лишь на один день. Добравшись до 
билетных касс, мы обнаружили, что Стейси успела заказать нам четыре места.
Когда мы приземлились в Индианаполисе, мама снова позаботилась о нас и взяла 
напрокат машину. Там было холодно, но мама нашла поблизости от больницы 
неплохой отель. Зарегистрировавшись, мы разошлись по номерам и завалились спать.
 Нам предстояла короткая ночь, потому что рано утром была запланирована наша 
встреча с Доктором Николсом.
Я поднялся еще до зари и стал причесываться перед зеркалом. В ожидании 
последствий химиотерапии я заранее коротко остриг волосы. Теперь на расческе 
остался большой клок. Я надел кепку и спустился в холл. В отеле был буфет, где 
с утра подавали каши и фрукты, и мама была уже там. Сев к ней за столик, я снял 
кепку.
— Волосы выпадают, — объявил я.
Мама попыталась улыбнуться:
— Что ж, мы знали, что так будет.
Я зажал под мышкой свои рентгеновские снимки и прочие документы, и мы, дрожа от 
предутреннего холода, пошли через дорогу к больнице. Это была типичная 
университетская больница, расположенная в большом, похожем на государственное 
учреждение здании. На лифте мы поднялись в отделение онкологии, и нас проводили 
в конференц-зал с огромным зеркальным окном.
Когда мы вошли, начинался восход, и комната постепенно наполнялась светом. В 
течение следующего часа солнце поднималось все выше, и светлее становилось не 
только в помещении, но и у меня на душе.
Мы познакомились с врачами, которые собирались меня консультировать. Крейг 
Николе оказался видным мужчиной с ухоженной бородкой. В руке он держал чашку с 
дымящимся кофе. Я не пил кофе уже несколько дней и ужасно по нему скучал. Я 
отказался от кофе потому, что так рекомендовали книги о правильном питании. 
Если кофеин не помогает мне спасти жизнь, он мне не нужен. Но, глядя на чашку 
Николса, я не выдержал.
— А можно мне кофе? — попросил я.
— Это, вероятно, не лучший вариант для вас, — сказал врач, — но чашечка вас, 
наверное, не погубит. Угощайтесь.
Компанию Николсу составлял Скотт Шапиро, нейрохирург. Это был высокий 
широкоплечий мужчина, очень похожий на актера Эйба Вигоду, с такими же глубоко 
посаженными глазами и кустистыми бровями. Доктор Николе вкратце описал ему мое 
положение: у меня диагностировали тестику-лярный рак, давший метастазы. 
«Метастазы найдены в груди и в мозге», — сказал он.
Мы сели, и разговор начался. В больнице было тихо. Николс говорил спокойно и 
размеренно. Все это вкупе с ласковым солнцем вселяло в меня некую 
умиротворенность. Пока Николс говорил, я изучал его. У него была привычка в 
разговоре прислоняться к стенке, откидываться в кресле, сцепив руки за головой, 
и прокашливаться. Николс выглядел очень расслабленным, но за этой его 
расслабленностью чувствовалась большая уверенность в себе. Он мне все больше 
нравился.
— Мы, гм, — сказал он, прочищая горло, — оцениваем ваши шансы, гм, довольно 
высоко.
Я сказал Николсу, что приехал к ним из Хьюстона. Я ожидал, что он отнесется к 
своим хьюстонским коллегам с таким же пренебрежением, какое демонстрировали те, 
но он оказался великодушен. «Это отличная больница, и мы высоко ценим ту работу,
 которую они делают», — сказал он. Затем он взял мою историю болезни и начал 
просматривать ее. Прикрепив мои рентгеновские снимки к экрану с подсветкой, он 
стал указывать на участки аномалий в моей груди, насчитав 12 опухолей 
(«множественные узелковые утолщения с обеих сторон», как он выразился). Одни 
выглядели мелкими крапинками, другие достигали по величине 27 миллиметров. 
Затем он обратился к результатам сканирования мозга и показал мне два 
аномальных участка в правой половине. Это были белые пятна размером с 
виноградину.
Я слушал очень внимательно — наличие метастазов в собственном мозге заставляет 
быть сосредоточенным. Николе сделал некоторые осторожные предположения насчет 
прогноза и насчет того, как бы он взялся за лечение болезни. Его речь была 
очень простой и конкретной.
— У вас запущенная форма, а поражение мозга лишь усугубляет ситуацию, — сказал 
он и пояснил, что обычно метастазы в области мозга химиотерапией не лечатся 
из-за наличия гематоэнцефалического барьера, который представляет собой 
своеобразный физиологический защитный ров, отделяющий мозг и не допускающий 
попадания в него препаратов, используемых в химиотерапии. Альтернативными 
вариантами была лучевая терапия и/или хирургическое вмешательство. Сам Николс 
отдавал предпочтение хирургии.
Как всегда, я жаждал полной и точной информации.
— Какие у меня шансы?
— Видите ли, из-за позднего старта, — сказал Николс, имея в виду, что болезнь 
была обнаружена слишком поздно, — шансы не в вашу пользу. Но потенциально ваша 
болезнь излечима. Думаю, насчет шансов вам лучше бросить монетку.
Николс был человек трезвомыслящий и реалистичный, но и оптимист. Благодаря 
применению платины в отношении рака яичек вероятность излечения существует 
почти всегда, и ему приходилось видеть людей с куда более запущенными формами 
болезни, чем у меня, которые тем не менее выжили.