удачи и предложениями насчет лечения — и читал все подряд. Это было еще одним 
способом избежать тоскливых мыслей, потому по вечерам мы с Лайзой и матерью 
сортировали письма и по возможности отвечали.
Однажды вечером я получил письмо из медицинского центра Университета 
Вандербильт. Автором письма был доктор Стивен Вулф, заведующий отделением 
трансплантации костного мозга. В своем письме доктор Вулф представился как 
профессор медицины, онколог, большой любитель велоспорта и предложил любую 
посильную помощь. Он настоятельно советовал мне изучить все возможные варианты 
лечения и предложил в любое время обращаться за советом и поддержкой. В этом 
письме мое внимание привлекли два обстоятельства: во-первых, доктор Вулф явно 
хорошо разбирался в велоспорте, а во-вторых, он очень настойчиво рекомендовал 
мне обратиться за советом к самому Ларри Эйнхорну в Университет штата Индиана, 
поскольку тот был ведущим специалистом по моей форме рака. Вулф писал: «Вы 
должны иметь в виду, что существуют не менее эффективные методы химиотерапии, 
которые могли бы минимизировать побочные эффекты, не подвергая опасности ваши 
спортивные качества».
Я снял трубку и позвонил Вулфу. «Здравствуйте, это Лэнс Армстронг», — сказал я. 
Вулф не ожидал звонка от меня, но смог быстро собраться и после короткого 
обмена любезностями начал осторожно допытываться, как и чем меня лечат. Он 
пояснил, что вовсе не хочет ставить под сомнение профессионализм остинских 
врачей, а просто хочет мне помочь. Я сказал, что меня лечат по стандартной 
схеме химиотерапии для тестикулярного рака с метастазами в легких, ВЕР.
— Прогноз неблагоприятный, — добавил я.
С этого момента я стал не просто пациентом, а активным и равноправным 
участником лечения. Раньше я представлял медицину как определенные действия 
врача в отношении пациента. Врач всезнающ и всемогущ; пациент беспомощен. Но 
постепенно я начал понимать: нет ничего плохого в том, что я буду получать 
помощь сразу из нескольких источников, объединив усилия разных врачей, и что 
пациент в процессе лечения играет не менее важную роль, чем врачи. Доктор Ривс 
был моим урологом, доктор Юман — моим онкологом, а теперь доктор Вулф стал моим 
другом и защитником, моим «третьим глазом» и человеком, которому всегда можно 
задать интересующие меня вопросы. Каждый врач играл критически важную роль, но 
ни один из них не мог взять на себя всю полноту ответственности за мое здоровье.
 Самым же главным было то, что я начал делить эту ответственность вместе с ними.

— Какой у вас уровень ХГЧ? — спросил Вулф.
ХГЧ, как я уже знал, — это белок эндокринной системы, стимулирующий работу 
женских яичников, и очень важный маркер крови, поскольку мужском организме его 
быть не должно. Я прошуршал бумагами и нашел нужную цифру.
— Сто девять, — сказал я.
— Высокий, — произнес Вулф. — Но ничего необычного в этом нет.
Я присмотрелся и увидел напротив цифры какую-то пометку.
— Кстати, а что означает буква К? — спросил я.
Вулф мгновение помолчал.
— Это значит 109 тысяч, — ответил он.
Если уж цифра 109 была очень высокой, то что говорить про 109 тысяч? Вулф начал 
спрашивать меня и о других маркерах — АФП и ЛДГ. Я задавал встречные вопросы: 
«А что это значит?»
Вулф объяснил, что уровень ХГЧ у меня слишком высок даже с учетом опухолей в 
легких. Откуда это берется? Он осторожно предположил, что мне, быть может, 
стоило бы попробовать более агрессивную терапию. А потом поставил перед 
удручающим фактом: высокий уровень ХГЧ автоматически переводит меня в категорию 
с наихудшим прогнозом.
Вулфа смущало и другое. Он сказал, что блеомицин чрезвычайно токсичен для 
печени и легких. На его взгляд, к лечению нужно подходить предельно 
индивидуально. То, что хорошо для одного пациента, может принести вред другому, 
и в моем случае применение блеомицина могло быть неоправданным. Велосипедисту 
нужны не только крепкие ноги, но и сильные легкие, а продолжительное применение 
блеомицина почти наверняка положит конец моей спортивной карьере.
— Есть ведь и другие химиопрепараты, — сказал Вулф. — Можно выбирать. К тому же,
 — добавил он, — я знаю людей, которые являются лучшими специалистами по 
лечению вашей болезни.
Оказалось, что он дружен с Эйнхорном и другими онкологами из медицинского 
центра Университета штата Индиана. Он также рекомендовал еще два центра по 
лечению рака — в Хьюстоне и Нью-Йорке. Кроме того, он вызвался договориться о 
консультациях. Я с радостью согласился.
Мать снова взялась за работу. К следующему утру она собрала всю необходимую 
документацию по моей истории болезни и отослала ее факсом в Хьюстон и 
Индианаполис для консультации. В 10 утра, когда позвонили из Хьюстона, я 
катался на велосипеде. С нами связались два врача-онколога. Мама внимательно 
слушала два бестелесных голоса, обсуждавших с ней мой случай.
— Мы проанализировали полученную информацию, — сказал один. — Может быть, стоит 
сделать МРТ мозга?
— А зачем это нужно? — спросила мать.
— У нас есть основания думать, что рак проники в мозг, — последовал ответ.
— Вы, должно быть, шутите? — взволнованно воскликнула мать.
— Когда мы видим подобные цифры, это обычно связано с поражением мозга. Мы 
полагаем, ваш сын нуждается в более агрессивном лечении.
Мама в изумлении возразила:
— Но ведь он только-только начал химиотерапию.