— Послушайте, — вмешался другой голос. — Мы считаем, что при существующих 
темпах лечения ваш сын не скоро выкарабкается.
— Не говорите так, — взмолилась мать. — Я боролась за него всю свою жизнь.
— Мы думаем, вы должны немедленно приехать сюда и приступить к лечению в нашем 
центре.
— Лэнс вот-вот вернется, — неуверенно произнесла мать. — Я передам ему, и мы 
перезвоним вам.
Я вернулся через несколько минут, и мать сказала:
— Сынок, нам надо поговорить.
Я видел, как она потрясена, и ощутил знакомое чувство страха в животе. Пока 
мама вкратце передавала мне, что сказали врачи, я сидел совершенно безмолвно и 
неподвижно — и казалось, чем серьезнее становилась проблема, тем спокойнее я к 
ней относился. Минуту спустя я бесстрастно сказал матери, что хочу сам 
поговорить с этими врачами и услышать, что они скажут.
Я перезвонил им и заново выслушал то, что они уже сообщили моей матери. В ответ 
на их приглашение я усталым голосом сказал, что приеду к ним в Хьюстон при 
первой же возможности. Закончив разговор, я позвонил Юману и пересказал ему 
содержание беседы с хьюстонскими врачами.
— Доктор Юман, они считают, что рак может быть в мозге. Они говорят, что мне 
нужно сделать магнитно-резонансную томографию мозга.
— Я как раз и собирался предложить вам это завтра, — сказал Юман. — Честно 
говоря, вы уже поставлены в очередь на полдень.
Доктор Юман пояснил, что тоже заподозрил поражение мозга, потому и запланировал 
МРТ.
Я позвонил Стиву Вулфу и рассказал ему о состоявшихся разговорах. Когда я 
сказал, что намерен завтра же ехать в Хьюстон, Стив согласился, что съездить 
туда стоит, но опять рекомендовал поговорить также и с врачами из Университета 
штата Индиана, поскольку там находится центр всех исследований, посвященных 
раку яичек. Если все врачи строят свои терапевтические схемы на рекомендациях 
Эйнхорна, то почему бы не обратиться непосредственно к первоисточнику? Правда 
Эйнхорн в это время был в отъезде, в Австралии, но Стив предложил связать меня 
с его ведущим сотрудником, доктором Крейгом Николсом. Я согласился, и Стив 
позвонил Николсу, чтобы договориться о консультации для меня.
На следующее утро я прибыл в больницу для прохождения МРТ. Ради моральной 
поддержки со мной поехали Лайза, мама и Билл Стэплтон. Из Далласа прилетела 
также моя бабушка. Увидев доктора Юмана, я обреченно произнес:
— Я вполне готов к тому, что рак поселился меня в голове, и уже знаю, что вы 
мне скажете.
МРТ мозга — это страшная для страдающих клаустрофобией процедура, в ходе 
которой тебя протягивают через туннель, такой узкий, что ты едва не касаешься 
его носом и лбом, при этом кажется, что ты вот-вот задохнешься. Мне она ужасно 
не понравилась.
Результаты сканирования стали известны почти сразу. Мать, бабушка и Билл ждали 
в вестибюле, но Лайзу я взял с собой в кабинет доктора Юмана. Мы сели рядом, и 
я сжимал ей руку. Доктор Юман бросил взгляд на томограмму и с трудом произнес
— У вас в мозге два пятна.
Лайза закрыла глаза. Я был готов к этому, она — нет. Не была готова и мать, 
ожидавшая меня снаружи. Я вышел и сказал: «Надо ехать в Хьюстон». Больше ничего 
говорить было не нужно; она все поняла сама.
Доктор Юман не возражал:
— Согласен. Почему бы вам действительно не поговорить с хьюстонскими 
специалистами? Это очень хорошая идея.
Я уже знал, что он превосходный врач, а теперь у меня еще был повод оценить его 
скромность. Он оставался моим местным онкологом и в дальнейшем, и я встречался 
с ним еще много раз по поводу анализов крови и прочих обследований, но 
благодаря щедрости своей души и готовности сотрудничать в моем лечении с 
другими врачами он стал еще и моим другом.
Лайза и мама не могли удержаться от слез. Но я, как ни странно, был совершенно 
спокоен. «Напряженная получилась неделя», — сказал я себе. Диагноз мне 
поставили в среду. В четверг оперировали, в пятницу вечером выписали из 
больницы. В субботу я сдавал сперму, в понедельник утром провел 
пресс-конференцию, объявив всему миру, что у меня рак яичка. В тот же день 
началась химиотерапия. Теперь уже опять был четверг, и рак нашли у меня в мозге.
 Этот мой соперник оказался упорнее, чем я думал. И казалось, что нет никакого 
просвета, никаких сколько-нибудь хороших новостей: рак в легких, третья стадия, 
нет страховки, поражен мозг.
Когда мы вернулись домой, мама, собравшись с силами, села за факс и отправила в 
Хьюстон новую порцию документов. Лайза сидела в гостиной совершенно потерянная. 
Я позвонил Барту и рассказал ему о своих планах. Барт спросил, не нужна ли мне 
компания для этой поездки, и я принял его предложение. Мы договорились выехать 
завтра, в 6 утра.
Хотите верьте, хотите нет, но, услышав самую плохую новость, я ощутил даже 
некоторое облегчение — поскольку казалось, что хуже быть уже не может. Никакой 
врач не мог мне уже сказать ничего такого, что могло бы напугать меня; все 
самое страшное я уже познал.
Каждый раз, когда мне сообщали новый диагноз, я задавал врачам трудный вопрос: 
«Какие у меня шансы?» Я хотел знать точные цифры. А они с каждым днем все 
уменьшались. Доктор Ривс говорил мне про 50 процентов. («Но на самом деле я 
оценивал их не выше двадцати», — признался он мне позже.) Если бы он был 
абсолютно откровенен тогда, то сказал бы, что едва сдерживал слезы, когда