имя и страну. Когда подошла моя очередь, я встал и громогласно заявил: «Привет, 
я Лэнс из Техаса». Все попадали со стульев. Надо мной опять посмеялись.
Но жизнь в Европе все-таки обтесала меня — это было неизбежно. Я снял себе 
квартиру в Комо, на берегу озера, и был очарован этим туманным и пыльным 
городком, окруженным со всех сторон итальянскими Альпами. Оч был большой 
любитель вина и привил мне свой вкус, благодаря чему я научился понимать и 
ценить хорошую еду и хорошее вино. Я обнаружил в себе также способность к 
языкам и начал кое-как изъясняться на испанском, итальянском и французском, а 
при необходимости мог сказать пару слов на голландском. Я исследовал миланские 
магазины и узнал, что такое по-настоящему красивый костюм. Однажды я зашел в 
Дуомо — миланский собор, — и это в одно мгновение перевернуло все мое 
представление об искусстве. Меня ошеломили цвета и пропорции, серая 
неподвижность арок, теплое пергаментное сияние свечей, как будто парящие в 
воздухе мозаичные окна, красноречие скульптур.
Приближалось лето, и я мужал. Мои спортивные показатели стали выравниваться. 
«Все приходит в свое время», — говорил Оч. Так и получалось. Один американский 
спонсор, компания «Thrift Drugs», предложила выплатить премию в 1 миллион 
долларов тому, кто выиграет «Трипл краун» — серию, состоящую из трех престижных 
гонок на территории США. Я нацелился на эту победу. Все три гонки были очень 
разными: чтобы получить приз, я должен был выиграть тяжелую однодневную гонку в 
Питтсбурге, потом шестидневную гонку в Западной Виргинии и, наконец, открытый 
чемпионат США среди профессионалов, представлявший собой однодневную гонку на 
250 километров через Филадельфию. Выиграть все три состязания чрезвычайно 
трудно, и компания, предложившая приз, это хорошо понимала. Для этого нужно 
быть универсальным гонщиком: хорошим спринтером, мастером горных трасс и 
одновременно «дальнобойщиком». И главное, нужно стабильно показывать хорошие 
результаты — а как раз этого мне пока не хватало.
Об этой премии говорили все — и тут же добавляли, насколько невозможно ее 
получить. Но однажды вечером я разговаривал по телефону с матерью, и она 
спросила:
— Какие шансы на победу?
— Хорошие, — ответил я.
К июню месяцу я выиграл первые два этапа из трех, и пресса сходила с ума в 
ожидании чуда. Спонсоры уже трепетали, боясь, что придется раскошелиться. Мне 
оставалось выиграть лишь профессиональный чемпионат США в Филадельфии — но были 
119 велосипедистов, исполненных намерения не дать мне этого сделать. Ажиотаж 
был огромный; по оценкам, вдоль трассы выстроились полмиллиона болельщиков.
Накануне гонки я позвонил матери и попросил ее приехать в Филадельфию. Это 
означало потратить на перелеты туда и обратно почти 1000 долларов, но она 
отнеслась к этим расходам как к покупке лотерейного билета: если она не приедет,
 а я выиграю, она будет жалеть, что не присутствовала при этом.
Я решил, что на этот раз буду действовать с умом, а не лететь сломя голову. 
«Думай на протяжении всей гонки», — уговаривал я себя.
Большую часть дня я это и делал — проявлял благоразумие. Но когда до финиша 
осталось чуть больше 30 километров, я рванул. Я атаковал на самом трудном 
участке пути — крутом склоне горы Манаюнк — и довел себя до исступления. Не 
знаю, что произошло, — знаю лишь, что я поднялся в седле и бешено крутил педали 
с криком, длившимся целых пять секунд. Отрыв получился огромный. На 
предпоследнем круге я был уже достаточно далеко от преследователей, чтобы 
позволить себе послать матери воздушный поцелуй. Финишную линию я пересек с 
самым большим в истории гонки отрывом. Когда я спешился, меня окружил рой 
репортеров, но я пробился через них и устремился к матери. Мы обнялись, положив 
головы друг другу на плечо, — и расплакались.
Это стало началом фантастического летнего сезона. После Филадельфии я, всем на 
удивление, выиграл один из этапов «Тур де Франс» — опять же за счет очень 
позднего рывка. В конце 183-километрового этапа от Шалона-на-Марне до Вердена я 
едва не сокрушил ограничительные барьеры, когда резко рванул из пелотона за 50 
метров до финиша. Победа в этапе «Тура» сама по себе является значительным 
достижением, а уж в 21 — летнем возрасте подобного успеха до меня не добивался 
никто.
Но чтобы вы поняли, насколько опытным велосипедистом надо быть, чтобы 
состязаться в «Туре», скажу, что через пару дней мне пришлось сойти с гонки, 
поскольку продолжать ее у меня не было сил. Я сошел после 12-го этапа, занимая 
97-е место, измученный гонкой и холодом. Альпы доконали меня; они были «слишком 
длинными и слишком холодными», как сказал я потом репортерам. Я финишировал с 
таким отставанием, что машина команды, не дождавшись меня, уже уехала в отель. 
Мне пришлось возвращаться в номер пешком, ведя велосипед рядом. «Как будто 
этапа мне было недостаточно, пришлось еще подниматься в гору до гостиницы», — 
заявил я журналистам. Я был еще физически не вполне зрелый, чтобы успешно 
состязаться на тяжелейших горных этапах.
Временами мне еще приходилось бороться со своей несдержанностью. Какое-то время 
я ехал «благоразумно», а потом срывался, не в силах сдержать себя. У меня 
просто в голове не укладывалось, как такое может быть, что для того, чтобы 
победить в гонке, сначала нужно ехать помедленнее. Мне потребовалось некоторое 
время, чтобы примириться с идеей о том, что быть терпеливым — это не значит 
быть слабым и что мыслить стратегически в гонке не значит выкладываться не на 
все сто.
За неделю до отправления на чемпионат мира я совершил ту же типичную для себя 
ошибку на чемпионате Цюриха и вымотал себя прежде, чем наступил критический 
момент гонки. Опять я не попал даже в двадцатку лучших. Оч тогда имел все