получает 4 доллара за победу, 2 доллара за ничью, 1 доллар за проигранный матч. 
В «Грейхаундз» он получал 25 долларов в неделю. Теперь он будет зарабатывать 
3000 в неделю. Можно сказать, значительный рост зарплаты.
     До сих пор Уэйна иногда спрашивают, сколько он на самом деле получал, 
играя в юниорах. «Ну, понимаете, – говорят они, подмигивая, – сколько сверх 
официальной ставки 25 долларов?». Он хохочет в ответ, потому что только однажды 
он получил коечто, кроме зарплаты. Когда его пригласили в команду Канады на 
чемпионат мира среди юниоров, он приехал без пальто. Анжело Бамбакко купил ему 
пальто на свои личные деньги. «Но вы правы, 25 долларов в неделю не получает 
никто. Все получают 24 доллара 1 цент: 99 центов – налог».
     Как бы то ни было, Уэйн закончил писать. Он и Нельсон подписали контракт, 
я и Гас подписали его как свидетели. Мы приземлились в Эдмонтоне, здесь 
состоялась прессконференция, а потом полетели в Индианаполис и там попрощались 
со своим сыном.
     Прессконференция была бурной. Как только мы вышли из самолета, на нас 
набросилась толпа репортеров (естественно, какието слухи просочились), а в 
отеле журналистов было еще больше. Но возвращаясь домой в Брэнтфорд, я думал не 
о них. Я перебирал в памяти наш разговор в гостинице в Ванкувере. Разговор, 
который мы вели втроем: мать, сын и отец…
     Мы с матерью с самого начала поставили два непременных условиях при 
подписании Уэйном любых соглашений. Первое: он должен жить в какойлибо семье; 
второе: он должен продолжать учебу до окончания двенадцатого класса. Значит, у 
него будут дела кроме хоккея. Это будет нелегкая жизнь. Я хотел убедиться, что 
Уэйн представляет, как тяжело ему придется.
     – Уэйн, ты представляешь, на что идешь? Ты хорошо все себе уяснил?
     – Да, – ответил он.
     – Ты должен твердо все решить для себя. Никакие деньги тебя не обрадуют, 
если тебе не по силам окажется эта жизнь. Ты понимаешь, что теперь ты не 
принадлежишь себе? Тебе придется отказаться от многого, чем живут твои 
ровесники. Готов ли ты к этому?
     – Да, я все знаю.
     Я сделал еще одну попытку.
     – Ты уверен в себе? Ты уверен, что такой жизни ты хочешь? Если ты так 
сильно хотел достичь именно этого, мы согласны. Но если ты сомневаешься, 
поехали домой и забудем все.
     – Я все понимаю. Я знаю, как это будет.
     Он думал, что знает. Мы тоже думали, что знаем. Но оказалось, что в то 
время мы ничего не знали…
     
«Бабуля – чертовски хороший вратарь»
     
    «Совсем неплохо оказаться среди людей, которые балуют тебя потому, что ты 
их внук и они тебя любят, а не потому, что ты Уэйн Гретцки».
    Уэйн Гретцки. 1983 год
     
     Первым вратарем, который пропускал шайбы после бросков Уэйна, была его 
бабушка, моя мать. Может быть, когданибудь ее портрет появится в Зале 
хоккейной Славы.
     Уэйну было два года, он играл маленькой игрушечной клюшечкой, а вместо 
шайбы у него был мягкий мячик. По субботам на ферме мы обычно смотрели по 
телевизору обозрение «Хоккейный вечер в Канаде». В комнату, скользя по 
деревянному полу, как на коньках, вкатывался Уэйн, направляясь к бабуле, 
сидящей в большом покойном кресле с такой же, как у внука, клюшечкой в руках. 
Он шлепал клюшкой по мячику, а когда тот отскакивал от ноги бабушки или от ее 
кресла, он снова бросался на мяч и колотил по нему. Конечно, никто еще не успел 
ему ничего рассказать ни о правилах, ни о самой игре в хоккей, но казалось, что 
о добивании он догадался сам.
     Ферма, бабушка и дедушка, «Хоккейный вечер Канады»… Может быть, есть 
лучшее место для воспитания мальчишки, но я такого не знаю.
     Мой отец, Тони, купил эту ферму в тридцатых годах на ссуду, которую он 
получил как ветеран войны. Двадцать пять акров земли с рекой, протекающей 
посередине.
     Отец мой по национальности белорус. Предки его были земледельцами. Он 
родился и вырос в небольшой деревушке в России, а в начале века за несколько 
лет до первой мировой войны вся их многодетная семья эмигрировала. Когда они 
добрались до Америки, семья разделилась: три брата и сестра остались в 
Соединенных Штатах, трое других с матерью поселились в Аргентине. Мой отец жил 
в Чикаго, когда началась война. Он решил пойти в армию, и когда узнал, что, 
если хочешь отправиться за океан, служить лучше в канадской армии, он просто 
перешел границу и записался добровольцем. Всю войну он провел на полях сражений 
в Европе. Вернувшись, он остался жить в Канаде и позже купил эту ферму.
     Все мои братья и сестры родились здесь. В то время это была товарная ферма.
 Мы выращивали огурцы, картофель и другие овощи, которые отец отвозил в город 
на продажу. Ферма наша находится в двадцати милях от Брэнтфорда, в Каннинге, 
предместье городка Париж. В какойто момент эти земли должны были стать частью 
города, планировалось проложить сюда железную дорогу, построить станцию и 
нанести городок на карту. Но железная дорога была проложена только до Парижа, 
Каннинг остался все тем же прелестным тихим местечком с двадцатью домами в 
окружении холмов, между которыми петляет река. Для нашей семьи это было 
счастливым подарком судьбы. Здесь наш дом, где мы выросли сами, а потом растили