своих детей. А для Уэйна наша ферма – просто спасение.
     Спросите его о бабушкиной ферме и вы увидите, как смягчится его лицо: он 
вспоминает счастливые времена. До сих пор, когда ему хочется сбежать от своей 
популярности, от хоккея, от интервью и приемов и побыть самим собой, он 
приезжает домой в Брэнтфорд и прячется на ферме.
     «Иногда, – говорит Уэйн, – я тайком уезжаю туда и просто гуляю по берегу 
реки. Я не заядлый рыбак, но я люблю поудить рыбу на берегу нашей речки… Я знаю,
 что ничего не поймаю, но… там можно просидеть часа полтора и не увидеть ни 
одного человека. А мне так хочется побыть одному. Мне это просто необходимо».
     Мой отец умер в 1973 году. Мать осталась на ферме с моей больной сестрой 
Эллен. Они могли бы переехать в город, но ферма – их родной дом. И этим все 
сказано. Мать никогда не продаст ферму, а если бы она вдруг решилась на это, ее 
обязательно купил бы Уэйн. Для него невозможна сама мысль, что наша ферма уйдет 
к чужим людям. Для него это убежище от всех тягот жизни хоккейной звезды. 
«Когда я еду туда, я знаю, что увижу бабулю, и уверен, что она будет рада мне. 
И я снова чувствую себя просто мальчиком Уэйни».
     Между Уэйном и моими стариками всегда была особая близость. А после смерти 
деда Уэйн еще больше привязался к своей бабуле Марии – моей матери. Может быть, 
потому, что здесь был его второй дом. Когда Уэйн родился, мы снимали квартиру в 
Брэнтфорде, а свой нынешний дом на Варадиавеню мы купили, когда ему 
исполнилось семь месяцев. Но даже купив свой дом, мы практически продолжали 
жить на ферме. В конце недели мы непременно уезжали туда. Рыбная ловля – моя 
страсть, и я пропадал на реке целый день. Филис же приходилось оставаться в 
доме. (Иногда, когда я возвращался, она дулась и не разговаривала со мной. Ну, 
рыбаки знают все это…) Однако мое отсутствие имело и свои плюсы. До появления 
Филис мать моя плохо говорила поанглийски, только попольски и поукраински. 
Филис не знала этих языков, так что матери пришлось поневоле совершенствоваться 
в английском.
     Мать никогда не забывала о своем польском происхождении. Так же, как отец, 
она родилась в деревне. В то время дети быстро становились самостоятельными и 
уроки жизни запоминали навсегда. Поверья и сказки ее родины – у нее в крови. 
Сейчас немногие верят в приметы, а я иногда вспоминаю: когда Уэйн родился, она 
сразу сказала, что его ждет удача. Она, конечно, никогда не говорила о хоккее, 
но всегда повторяла, что он будет богат. С чего она это взяла? Очень просто: у 
маленького Уэйна были волосатые руки. «Это знак, – сказала она нам. – Если у 
малыша волосатые руки и спинка, быть ему богатеем». Уэйну это понравилось. По 
утрам он осматривал себя: не прибавилось ли еще волос. Если ему казалось, что 
он стал еще более волосатым, он бежал поделиться радостью с бабушкой. Она 
улыбалась: «Волосатый – значит богатый».
     Твердо веря в свои приметы, она была и покрестьянски практична. Когда 
Уэйну было пять лет, он заявил ей, что у него когданибудь будет автомобиль. И 
она стала понемногу откладывать из своей пенсии. Она просто зарывала деньги 
возле дома. В день его шестнадцатилетия у нее было все готово.
     – Я хочу купить тебе машину, – сказала она. – Надо только откопать деньги.
     Уэйн поблагодарил ее, но отказался от такого дорогого подарка.
     – Ладно, – согласилась она. – Я куплю тебе всетаки машину, а ты мне потом 
отдашь деньги.
     Через год, когда Уэйн стал профессионалом, он купил в Индианаполисе 
«понтиак» и приехал на нем на ферму.
     – Ну как, бабуля, нравится тебе моя машина?
     Мать долго смотрела то на новый автомобиль, то на своего внука.
     – А что же мне теперь делать с моими четырьмя тысячами? – спросила она.
     Больше она денег в кубышку не складывала, хранила их в банке.
     Часто удивляются тому, что все мои сыновья так рано начали играть в хоккей.
 Кажется, люди считают, будто я эдакий фанатик хоккея, насильно выпихиваю их на 
лед. Нет, все получалось само собой, просто иначе в нашей семье, наверное, и 
быть не могло. Сам я играл в детской команде Парижа и пять лет в юниорах «Б» в 
Вудстоке. Зимой прямо за порогом дома на ферме готовый каток – замерзшая река, 
а в доме – «Хоккейный вечер Канады».
     Наша бабуля – большая поклонница спорта вообще и страстная болельщица 
«Торонто Мэйпл Лифс». В то время ее любимым игроком был Фрэнк Маховлич. Когда 
Уэйн подрос и его кумиром стал Горди Хоу, субботние хоккейные вечера стали еще 
интереснее, особенно когда встречались «Мэйпл Лифс» и «Детройт Ред Уингз». 
Через несколько лет сбылась заветная мечта Уэйна: он играл рядом с Горди Хоу в 
команде «Олл Старз» ВХА против советской сборной. Он подарил бабушке 
фотографию: он с Хоу на льду в форме сборной Канады. На фотографии он написал: 
«Бабуля, жаль, это не Фрэнк, но и Горди ведь хорош!»
     Теперь, конечно, игрок номер 1 для нее Уэйн. А уж сколько она собрала его 
фотографий, вырезок статей о нем… Большую часть нашей коллекции мы храним тоже 
на ферме, потому что «призовая» комната в подвале дома в Брэнтфорде стала 
тесновата. Но бабушке и Эллен не нравится, когда фотографии их любимца лежат в 
шкафах пачками. Поэтому все стены дома на ферме увешаны фотографиями Уэйна. 
Иногда, когда ктото приезжает, я убираю хотя бы часть из них. Но в следующий 
приезд обнаруживаю их на прежних местах. Что ж, Фрэнку Маховличу остается 
только оплакивать непостоянство сердца Марии Гретцки.
     Так вот, в те не столь уж давние времена мы все собирались вокруг 
телевизора, и Уэйн крутился здесь же, подражая игрокам на экране со своей 
маленькой клюшечкой, и забивал голы своей бабуле. Его так увлекало это занятие, 
что нередко дело кончалось слезами.
     В ту зиму Филис подарила ему его первые коньки. Я обрезал клюшку до