угрожающего. Накануне я проходила специальные курсы первой помощи, и вдруг, 
когда Сережа начал падать на лед, я поняла, что именно об этих симптомах нам 
рассказывали врачи-кардиологи. Последнее, что помню, как бросилась на лед, 
крича: «Звоните 911!» Полторы минуты, через которые медицинская бригада была на 
катке, оказались для Сергея роковыми.
«…Мама, пиши мне длинные-длинные письма, – напоминал Гриньков перед каждым 
своим отъездом в Америку. – И Наташка пусть пишет». Домой звонил редко: разве 
что напомнить про письма, если случалась оказия для их передачи. Или устроить 
допрос старшей сестре Наташе: «Мамка там как? Одевается хорошо? Смотрите, чтобы 
все у вас в порядке было…» Кому как не ему было заботиться после скоропостижной 
– от инфаркта – смерти отца о своих женщинах?
«Он излучает вокруг себя доброту, – писала о Гринькове английская журналистка, 
тридцать лет пишущая о фигурном катании, Сандра Стивенсон. – В этом виде спорта 
такое практическине встречается: слишком концентрируются спортсмены на своем. 
Эта светлая аура действовала как магнит на всех, кто хоть однажды разговаривал 
с Сергеем».
Когда известие о смерти Гринькова пришло в Симсбери, где последний год жили и 
тренировались фигуристы, с владелицей русского ресторанчика «Бабушка» случилась 
истерика. У нее Сергей с Катей обедали лишь однажды.
В 1991 году, когда Гриньков с травмой плеча (из-за которой они с Катей и 
приняли окончательное решение оставить любительский спорт) оказался на 
операционном столе в отделении спортивной и балетной травмы ЦИТО, в него столь 
же стремительно влюбился весь медицинский персонал. Палата же от постоянного 
нашествия посетителей превратилась в проходной двор.
– Когда я впервые увидел его суставы, то понял, что Сергей никогда не щадил 
себя и всегда тренировался на пределе, – говорил лечащий врач Гринькова хирург 
Сергей Архипов. – Впрочем, такой же была и Катя. Она лежала в ЦИТО трижды: от 
сумасшедших нагрузок у нее периодически расслаивались косточки стопы. Но об 
этом мало кто знал.
«Он был великим артистом и умер как великий артист – на сцене», – сказал о 
Гринькове Букин.
Гриньков не был артистом. Он просто жил на льду. При всей открытости Сергея 
никто на самом деле не знал, что творится в его душе. Знала Катя. Нам же 
оставалось только следить за их диалогом в рамке катка.
…Последней программой Гордеевой и Гринькова, с которой они выступали в Олбани, 
был «Реквием» Моцарта…
* * *
С тех пор как после смерти Сергея Гринькова Катя начала выступать в 
соревнованиях фигуристов-профессионалов как одиночница, мы несколько раз 
разговаривали по телефону. В 1996-м я приехала в американский Олбани, где 
проходил один из турниров фигуристов-профессионалов, но при встрече, когда я 
уже потянулась за диктофоном, Гордеева вдруг, как мне показалось, с ужасом и 
какой-то неприязнью во взгляде скорее выдохнула, чем сказала:
– Не надо, прошу вас, давайте поговорим попозже.
Подойти второй раз с просьбой об интервью я так и не рискнула – просто 
наблюдала за Гордеевой со стороны. А в конце декабря того же года, в Инсбруке, 
во время профессионального чемпионата мира, который в порядке исключения было 
решено провести в два этапа – в Америке и Европе, – снова увидела выражение 
затравленности в Катиных глазах, когда ее менеджер Дебби Нэш подошла со списком 
запланированных интервью.
– Наверное, вы должны ненавидеть журналистов, – вполголоса произнесла я. И лед 
вдруг растаял.

– Я безумно устала, – выдохнула Катя. – Интервью продолжаются без перерыва, по 
нескольку в день. Вопросы одни и те же… Иногда начинает казаться, что я теряю 
ощущение реальности, – что-то говорю, не понимая, чего от меня хотят. После 
того как в Америке вышла моя книга,
[2]
я страшно жалела о том, что согласилась на предложение Свифта ее написать. Но в 
тот момент, сразу после смерти Сергея, я была в таком жутком состоянии, что мне 
необходимо было выговориться.

Свифт почти не задавал вопросов. Он приходил каждый день, включал диктофон, и я 
говорила часами. А сейчас не могу все это читать. Мне кажется, книга получилась 
слишком личной, слишком откровенной. Боюсь, что многие просто не поймут такой 
откровенности. С другой стороны, я встречалась с людьми, которые искренне 
благодарили меня за то, что я это сделала. В США уже готовится второй тираж – 
первый был немногим более ста тысяч. Издать книгу хотят японцы – уже заключен 
контракт. В России… Я бы не хотела, чтобы она вышла в России: боюсь, что 
перевод будет неточным. К тому же я говорила со Свифтом по-английски, очень 
простыми фразами, и многое из того, о чем он написал, интересно американцам, но 
вряд ли будет интересно у нас…
Экземпляр книжки, подаренный мне Катей, я читала всю ночь. А в последней главе 
– о годе жизни без Сергея – нашла ответы на те вопросы, которые хотела задать, 
но, наверное, никогда бы не решилась.


…
В нашей с Сергеем московской квартире я провела после похорон всего одну ночь. 
Больше я не могла там оставаться – слишком много воспоминаний связано с этим