чуть меньше половины катка (на остальной площади льда стояли участники 
праздничной массовки).
После я не раз жалела, что видела это. Протопопов вышел на лед в соломенного 
цвета парике (под софитами искусственные волосы казались рыжими), лицо было 
покрыто толстым слоем грима с нарисованным на нем румянцем, подведенными 
глазами и губами. Его партнерша была в коротеньком красном платьице («Мы до сих 
пор влезаем в костюмы, в которых катались в 1968 году»), с красным бантиком в 
волосах.
Контраст с ночными тренировками был разителен: там на льду были Мастера, для 
которых кататься было так же естественно, как дышать. Здесь – двое немолодых 
людей, отчаянно, но тщетно пытающихся скрыть свой возраст. Эти попытки – 
нелепые, а главное, абсолютно ненужные – напрочь заслоняли катание пары и 
заставляли вспомнить высказывание выдающегося русского хореографа Игоря 
Моисеева: «Танцевать можно и в тридцать лет, и в шестьдесят. Но в шестьдесят на 
это не надо смотреть…»
* * *
О разговоре на чемпионате мира в Лозанне в марте 1997-го мы договаривались 
заранее, по телефону. Несмотря на это, встреча получилась натянутой. Протопопов 
достал из папки небольшую вырезку из газеты «Спорт-Экспресс», где в моей статье 
говорилось о том, что выдающаяся в прошлом пара по-прежнему намерена выступить 
на Играх в Нагано, но что и в Международном союзе конькобежцев, и в Швейцарской 
федерации фигурного катания к этому относятся довольно неодобрительно. 
Информацию я получила от него самого, в телефонном разговоре, причем беседа 
была автоматически записана мной на пленку редакционного автоответчика.
– Это вы писали? – сухо осведомился Протопопов. – Я бы посоветовал вам 
проверять факты. Из вашего материала следует, что нас не очень-то и любят, а 
это не так. Вы пишете, что нас «забыли» пригласить на чемпионат. Это тоже не 
соответствует истине: мы приглашены как почетные гости и во время соревнований 
по парному катанию будем сидеть вон там. – Протопопов указал на противоположную 
журналистской трибуну, где в три ряда располагались сиденья с высокими спинками.

На мою попытку возразить («Вы же сами мне говорили…») Протопопов отрезал:
– Значит, вы просто меня неправильно поняли.
Продолжать спор я не стала. Хотя уже знала, что Протопоповы аккредитованы на 
чемпионате «по знакомству», в качестве помощников российского комментатора, и 
живут в самой дешевой из гостиниц, за которую платят сами.
Во время финала в парном катании они по-прежнему сидели на трибуне прессы.
В разговоре у Протопопова появилась привычка расправлять плечи и слегка 
вскидывать подбородок, перед тем как ответить на вопрос. А может быть, я просто 
не замечала этого раньше.
Через несколько дней после приезда в Лозанну в интервью другой газете 
Протопопов повторил то же самое, что говорил в телефонном разговоре мне: в 
швейцарской федерации действительно не хотят, чтобы фигуристы представляли эту 
страну в Нагано.
– Насколько для вас принципиально, будете вы кататься в Японии или нет? – 
спросила я его. И услышала:
– Совершенно не принципиально. В творчестве главное – процесс. Ведь по сути все 
соревнования одинаковы. Меняются только вывески. Можно сколько угодно говорить 
о том, что современное фигурное катание ушло далеко вперед, стало более 
профессиональным, но я не так часто вижу настоящий профессионализм. И уверен, 
что мы с Милой опередили всех лет на тридцать. Когда-нибудь это поймут все.
Ради того, чтобы подготовиться к возможному участию в чемпионате Швейцарии, а 
затем (если удастся) к отборочному предолимпийскому чемпионату Европы, 
Белоусова и Протопопов решили отменить ежегодный отпуск на Гавайях – вместо 
этого уехали на двухмесячные тренировки в Бостон. Как объяснили, в Швейцарии 
естественный городской каток уже растаял, а аренда искусственного обходится 
намного дороже, нежели в США.
Кроме этого, в Америке, по словам фигуристов, похоже, нашлась фирма, которая 
берется по чертежам Протопопова сшить именно такие ботинки, в которых пара 
катается сейчас.
Когда я спросила Протопопова, можно ли подъехать к ним в гостиницу и 
сфотографировать ботинки с коньками – те самые, легендарные, его собственной 
модели, – он отказал:
– Чего их фотографировать? Я считаю, что вам это не нужно.
Фотографу, подошедшему с той же просьбой, Протопопов ответил:
– Если вам так нужна эта съемка, могли бы и заплатить.
Потом за 150 долларов он дал разрешение сделать два снимка. Потом снова 
передумал («Мила уже упаковала сумку и не хочет ее распаковывать»).
В последней надежде уговорить фигуристов я обратилась за помощью к Вернеру. 
Ответ был как ушат холодной воды:
– Я тебя всегда предупреждал, что Протопоповы на льду и вне его – это 
совершенно разные люди. Я люблю тех, которые на льду. И только…
«Самое страшное – в восемнадцать лет сознавать, что все лучшее в жизни уже 
позади», – сказала как-то выдающаяся гимнастка Наталья Кучинская, чья звезда, 
взошедшая, как всегда бывает в гимнастике, крайне рано, столь же стремительно 
закатилась.
Сознавать, что жизнь позади, страшно в любом возрасте. Может быть, поэтому 
расставание со спортом всегда трагедия. За свою жизнь я не встречала человека, 
который бы не боялся ухода и не старался бы максимально оттянуть этот момент.
В такой ситуации девять человек из десяти теряют способность трезво ее оценить