Вещами меня не баловали, но когда отец привозил что-то новое — со мной сразу же 
случалась какая-нибудь неприятность. Отец купил мне в Праге ботинки — так 
ребята бросили меня в них в стоявшее во дворе огромное металлическое корыто с 
остывающим варом.
Я тут же к нему прилипла. Довольно скоро все разбежались, потому что всяческие 
попытки меня вытащить были безуспешны. Полчаса я стояла в этой ванне, ноги по 
щиколотку в вар засосало. Ботиночки были красненькие на белом каучуке. Наконец, 
мама увидела меня с балкона. Прибежала. Что делать —неизвестно, хоть снова 
огонь разжигай, чтобы вар расплавить. Протянула она мне палку и со страшными 
усилиями вытащила. Я ноги еле-еле после этой ванны передвигала. За ботиночки 
мне, естественно, попало.
Не везло с обновками. Только пальто светлое купили, выпустили на улицу — 
прислонилась к столбу, он, конечно, крашеный. Эти несчастья преследовали меня 
очень долго. Когда я уже на свои, заработанные деньги сшила себе первую шубку, 
мне шел тогда восемнадцатый год, и отправилась в ней кататься с горки, то 
вернулась домой в шубке без обоих рукавов — так гуляли, что я их оторвала.
Со мной моим родителям трудно было соскучиться. Когда мы попали в сильную 
аварию — пострадала только я, правда, через два дня после этого мы уже ехали (я 
с перебинтованной головой) в Москву в той же машине.
Отец научил меня плавать самым простым и самым непедагогическим способом — 
выбросил пятилетнюю из лодки.
Жили мы с Галей летом на даче у бабушки, маминой мамы, под Серпуховом, папа с 
мамой отдыхали на юге, как правило, без нас. Мама приезжала на дачу часто. Отец 
совсем редко. В один из таких приездов он взял меня к себе на велосипед, чтобы 
покатать, у меня тут же нога попала в спицы.
Я купила машину, какое-то время ездила на ней сама. Мама, зная мое отношение к 
новым вещам, сразу же, как я только отъезжала от дома, начинала звонить во все 
места. Я не успевала добраться до катка «Кристалл», как раздавался звонок Нины 
Григорьевны. Не успевала я доехать до какой-нибудь подруги, как она уже 
говорила с ней по телефону, обязательно в начале разговора подробно расспросив 
о жизни и здоровье всей семьи: детей, мужей, мам и бабушек — мать знала всех, 
потом, как бы между прочим, интересовалась, приехала ли я и долго ли еще 
собираюсь там находиться. Она так переживала и нервничала, когда видела меня за 
рулем, что я не выдержала и продала машину.
Дело, наверное, даже и не в машине. Волнуется и звонит она всегда. Я замужем. 
Но все равно, стоит мне переступить порог квартиры своих друзей или знакомых, 
как Нина Григорьевна справляется по телефону, когда я собираюсь вернуться домой.
 Находит она меня моментально!
Можно подумать, что ее любимое занятие — ремонт. Она на даче, когда отец уезжал,
 делала ремонт, проводила воду, перестраивала дом. Под ее руководством 
капитально ремонтировалась моя квартира, потом наша с Володей квартира, 
квартира Гали. Все заняты, всем неохота возиться с таким тяжелым делом, как 
ремонт. Одна Нина Григорьевна его не боится.
Она единственная в семье не ест после шести вечера. Из каждой поездки на юг она 
обязательно привозит подругу, которая у нее остается подругой на всю жизнь. 
Весь пляж делает под ее руководством по утрам зарядку, женщины занимаются с ней 
физкультурой. Желающих она учит и выучивает плавать. Так она обычно проводит 
свой отдых.
Мне исполнилось десять лет, когда у матери случился инфаркт при двустороннем 
воспалении легких. Я еще мало что понимала в болезнях, ясно было одно: мама 
умирает, и неизвестно, смогут ли ее спасти. Отец ничего не знал, он уехал с 
командой в Канаду, маму с трудом выходили. Ей тогда исполнилось тридцать девять 
лет. Через десятилетие у нее прошла еще одна полоса тяжелых болезней. И тем не 
менее сейчас она выглядит моложе нас с сестрой, она легче на подъем. Ей ничего 
не стоит съездить из одного конца города в другой — поднялась и поехала. 
Широким шагом, всегда в ботинках на размер больше, она успевает в день 
накручивать столько километров, что я не раз советовала ей пользоваться 
спидометром для подсчета личных выдающихся результатов. На маминых плечах, 
помимо заботы об отце и бабушке, когда та была жива, забот о моем доме — нас с 
мужем часто не бывает в Москве, — лежит и забота о всех моих спортсменах. Те 
отвечают ей большой привязанностью и за глаза называют «наша мама».
Росли мы с сестрой, как я уже говорила, довольно самостоятельно, без постоянных 
нравоучений. Самый страшный родительский гнев я пережила в восьмом классе, 
когда решила выделять больше времени для тренировок и по совету своей ближайшей 
подруги Иры Люляковой ушла в школу рабочей молодежи. В ту самую, где уже 
работала лаборанткой сестра Галя, которая всегда стремилась в школьные учителя. 
После первой четверти, проведенной в общеобразовательной школе, я подошла к 
директору и сказала, что ухожу в школу рабочей молодежи. Он почему-то сразу 
отдал мне документы. Я с большим успехом начала с ноября посещать занятия, 
всего лишь три раза в неделю, в новой школе. И только в феврале — марте мама 
поинтересовалась: «Ты почему последнее время дома утром сидишь, почему не в 
школе?» — «Мама, — отвечаю, — я с ноября совсем в другой школе учусь...»
Мама долго бушевала, потом успокоилась. А мы в нашу 18-ю школу, где учились 
ребята из ансамбля Игоря Александровича Моисеева, из художественного училища и 
фигуристы, чинно приходили днем на занятия в школьной форме и фартуках, с нами 
занимались замечательные педагоги, и вся разница с обычной школой заключалась 
только в том, что в классе нас оказывалось максимум восемь человек, естественно,
 программа изучалась и качественнее и быстрее, по сравнению с классом, где 
сидит тридцать-сорок учеников. Такое мизерное количество одноклассников, как ни 
странно, позволяло нам довольно часто прогуливать занятия. Правда, мама один