подолгу выясняли на льду отношения. К тому же в тот год у Наташи и Гены был 
отличный, на мой взгляд, лучший за всю их спортивную жизнь произвольный Танец и 
замечательный оригинальный пасодобль — танец, - который органически 
соответствовал характеру этого дуэта.
При исполнении обязательного танца — романтическое танго — Ира споткнулась. И 
тут же, на этом же
Шагу, вслед за ней споткнулась и Наташа, но оценки Линичук и Карпоносов 
получили выше. Такая ситуация не смутила, а раззадорила Моисееву и Миненкова, 
произвольный танец они прокатали на таком высоком уровне, вложив в него столько 
экспрессии, что в зале установилась абсолютная тишина. Кроме музыки, можно было 
услышать, наверное, только, как я дышу. И когда в финальном такте Андрей поднял 
Иру на руки, я сказала: «Все». Я не сомневалась — победа за нами. Он повторил 
за мной: «Все!» И тут же споткнулся, уронил партнершу, и они покатились кубарем 
по льду.
Потом Андрюша говорил, что я его сглазила, но, конечно, дело не в одном слове, 
сказанном вроде бы под руку. Они могли выиграть, но могли и проиграть, что и 
случилось. В тот год дуэт Моисеева — Миненков не выглядел абсолютно сильнейшим, 
это был не чемпионский дуэт. Они плохо тренировались накануне решающего старта, 
тратя время на выяснение, кто у них в паре главный, и совсем перестали меня 
понимать.
Ира и Андрей всегда занимались очень нервозно, а тут они, почувствовав себя 
полноправными чемпионами (в 1975 году они знали, что Пахомова и Горшков 
вернутся на лед), совсем распустились и стали выяснять и оспаривать 
правильность каждого шага, пропустив в спорах буквально месяцы тренировок. Я 
разными способами пыталась пресечь разгильдяйство. Наконец, обратилась к 
родителям, но и вмешательство родителей ни к чему не привело, они словно 
закусили удила.
Перед отъездом в Канаду я сказала дома, что ехать не хочу, потому что знаю — 
ребята проиграют. Гак готовиться к чемпионату мира нельзя.
С Родниной и Зайцевым я уехала после чемпионата в турне по Америке. Там все 
время думала об Ире и Андрее. Накупила пластинок, подобрала им музыку, 
придумала, какие танцы мы с Леной будем им ставить.
О Елене Матвеевой, балерине Большого театра, надо сказать особо. В жизни Иры и 
Андрея она сыграла большую роль. Лена — моя давняя подруга, ее я пригласила 
хореографом в 1976 году. Мы работали с ней очень дружно. Ира и Андрей стали ее 
любимцами, она в них просто души не чаяла, и когда они от меня ушли, она ушла 
вместе с ними.
Летом на тренировках, предшествовавших чемпионату в Канаде, мы еще работали 
вместе, вчетвером. Идея показательного танца «Кармен», одного из лучших танцев 
Моисеевой и Миненкова, с которым они объездили весь мир, принадлежит Лене. Мы 
подбирали к этому танцу движения, танцевали его с Матвеевой дома, задолго до 
сборов. Лена всегда мечтала поставить Ире и Андрею «Кармен», она их «видела» в 
испанском танце. Мы много спорили, но никогда не разделяли совместного труда: 
какой элемент придумала она, какой придумала я. Тот редкий случай, когда я 
прекрасно уживалась с хореографом. Единственное, что мне не нравилось, так это 
то, что когда я ругала ребят или их наказывала и они, оскорбленные, обычно 
уезжали в угол катка, следом за ними туда отправлялась Лена успокаивать их. Она 
там разучивала с ними то, что им хотелось, или так, как им нравилось. Я считала 
подобные уступки капризам спортсменов антипедагогичными, у тренера и хореографа 
должна быть единая линия в работе с учениками. В результате мы начали часто 
ссориться с Леной, которая, как безрассудная мамаша, ничем не хотела обидеть 
Иру и Андрея. У меня же не было ни сил подстраиваться под настроение учеников, 
ни времени. Помимо Моисеевой и Миненкова, в группе занималось еще семь дуэтов. 
Отношения наши зашли в тупик. Переносить постоянное психологическое напряжение 
на тренировках мне становилось все труднее и труднее. Меня ругали за их слабые 
(в применении, конечно, к ним) обязательные танцы. А что ругать: обязательные 
танцы — это прежде всего огромный и постоянный тренинг. Ира же и Андрей все, о 
чем не договорили дома, приходили выяснять на тренировках. Настоящей работы уже 
быть не могло. Миненкова я предупреждала: «Возьми себя в руки, или я передам 
вас другому тренеру». Я была измучена, меня угнетает, когда тренировка проходит 
непродуктивно. Но мое предупреждение они всерьез не приняли.
Я пошла на прием к председателю Спорткомитета СССР и сказала, что хочу передать 
свой танцевальный дуэт Моисеева — Миненков другому тренеру.
— Кому? — спросил он у меня. — Может быть, Людмиле Пахомовой?
— Мне все равно, — ответила я, — у кого они будут заниматься. Они мои любимые 
дети, дороже у меня не будет никого, но как тренер я уже не могу им ничего дать.

Конечно, в какой-то степени на мои отношения с ними накладывалось и то, что у 
меня тренировались Бестемьянова и Букин. Я ходила влюбленная в них, как 
девчонка, не скрывала этого, что очень раздражало Иру. Как любимым и 
избалованным детям, им хотелось, чтобы на первом плане стояли только они. Даже 
то, что Бестемьянова и Букин делали первые шаги в большом спорте, а Моисеева и 
Миненков ходили в признанных мастерах, не успокаивало Иру. Она ревновала, и это 
чувство с каждым днем все больше и больше накаляло атмосферу в группе.
За месяц до чемпионата мира 1979 года в Вене я привела к ним Милу Пахомову, и 
до отъезда на соревнования мы тренировали их вместе. И на чемпионат, где ребята 
стали третьими, пропустив вслед за Линичук и Карпоносовым еще и венгерский дуэт 
Ракоци — Шалаи, мы поехали вместе с Пахомовой: официально Мила еще не стала их 
тренером.
Сразу же после возвращения с чемпионата Пахомова начала работать с парой одна.