них, доказала им свою правоту, и эта короткая программа — одна из лучших, одна 
из самых дорогих для меня. А мелодия Дунаевского из фильма «Кубанские казаки»? 
А короткая программа на музыку Римского-Корсакова «Полет шмеля»? Они любили 
короткие программы. Никто так не умел и не умеет исполнять двухминутный набор 
обязательных элементов, как Ира и Саша. У них каждый элемент был отточен до 
совершенства. Каждый элемент— бриллиант. Если вращение, то идеально 
параллельное, если прыжок, то идеально синхронный. И только с акселем в 2,5 
оборота у нас произошла заминка. Ира действительно его никогда при мне не 
срывала, но в ответственный момент он мог разладиться. Я целый год долбила с 
ней этот прыжок. В 1978 году мы приехали на чемпионат мира в Оттаву, я велела 
ей прыгнуть аксель сразу, когда еще шла акклиматизация. Ира взлетела... и 
потеряла прыжок. И на протяжении десяти дней она пыталась прыгнуть аксель, но 
не могла. Я говорила: «Ирочка, ты не волнуйся, ты все равно его сделаешь». За 
два дня до старта он, наконец, получился. Тут вмешался Зайцев и стал требовать, 
чтобы Ира если прыгает, то прыгать должна параллельно. Пришлось успокаивать и 
его, объясняя, чтобы на параллельность он не рассчитывал. На разминке Ира такую 
колбасу из прыжка устроила, что я даже собиралась его снять, но, подумав, 
решила: «Нет, она сделает». И Роднина прыгнула свой злополучный аксель 
абсолютно чисто. В этом она вся. Десять дней не прыгать на тренировке, а лихо 
сделать первым же элементом в соревновании. И как она засмеялась, и как 
понеслась. И шаги на радости перепутала. Программу катала, как безумная. Не 
устала совсем, хохотала, до того была сильна. Дальше в программе для нее уже 
ничего не существовало, никакие там тройные подкрутки смутить ее не могли.
Мы отправились в турне по Америке, и зал вставал, когда катались Роднина и 
Зайцев. Любили их. За их мощь, за их скорость, за Ирин жест, когда она, вытянув 
руку и наклонясь вперед, летит надо льдом. Любили их за то, что они такие 
русские, такие широкие.
Летом, после турне, после отпуска, мы приехали всей командой в Томск, и Ира мне 
говорит: «Таня, я себя что-то плохо чувствую». — «Ты у врачей была?» — «Нет», — 
отвечает Ира. «Пока тренироваться не будем». Она несколько раз вышла на лед, но 
я поняла, что лучше ей этого не делать, и отправила их с Сашей в Москву. А 
через несколько дней звонит Зайцев: «Тетя Таня, Ира ждет ребенка!»
Событие необыкновенно радостное. И у меня почему-то даже не возникла мысль, что 
ей придется оставить спорт.
Мы вернулись из Томска. Ира ходила грустная-грустная, вся в себе. Совсем не 
Роднина. Я сказала ей: «Даже в голову не бери, все равно будешь кататься». До 
Олимпиады было еще полтора года, и я ни на секунду не сомневалась, что они 
должны выступать в Лейк-Плэсиде.
Я снова уехала, Ира пролежала в больнице, а когда я вернулась, то личико у нее 
так вытянулось, что я сразу подумала: надо ей сделать что-то очень приятное. Я 
ей говорю: «Ирка, приходи ко мне, я тебе что-то покажу». Я как раз слушала 
музыку и нашла романс Свиридова. Ну, такая музыка, такой романс, такой чистоты, 
точно для нее. Она приехала, и я ей объявляю: «Я тебе сейчас покажу музыку, под 
которую вы будете кататься на Олимпиаде». Она это скептически выслушала. Я 
поставила пластинку и включила проигрыватель. И смотрю, как у нее начало лицо 
меняться, глаза загорелись. «Правда?» — спрашивает она. «Конечно, — кричу я,
-—ты такая сильная. Родишь, через месяц выйдешь на каток. Мама тебе с ребенком 
поможет. Все будет отлично».
Саша все время ходил на тренировки, сам катался и с молодежью работал. Ира 
вот-вот родит, а на лед приходила. Я ее умоляла, чтобы она убралась с катка, 
чтобы я ее не видела на льду. Она же пыталась еще и подпрыгивать и продолжала 
упорно ходить на каток и помогала мне работать с парами.
Двадцать третьего февраля, в день Советской Армии родился Саша-маленький. 
Саша-большой пришел к нам, и мы втроем, с нами был мой муж, поехали к Ире в 
больницу. Под окнами клиники мы пели, кричали, танцевали, бурно выражая свою 
радость. Это было двадцать третьего, а двадцать шестого я стою у роддома, гляжу 
в ее окно. Ирина жестами просит смотреть внимательнее, и я вижу, как она 
поднимает ногу. Я, честно сказать, испугалась и стала кричать: «Опусти ногу!» 
Через неделю она с сыном была уже дома.
Мы уехали весной на чемпионат мира, потом в турне и вернулись на Родину через 
полтора месяца. Звонит мне Ира и этаким сладеньким голоском говорит: «Сашка 
плачет, а я знаешь, что придумала, чтоб его успокоить. Я беру его на руки и 
приседаю сто раз. И ему хорошо, и у меня ноги крепнут. А если он плачет снова, 
то я его поднимаю вверх, сколько сил хватает». И в этом вся Роднина! Она всю 
жизнь поднималась вверх по лестнице. По одной ступеньке, по две, но только 
вверх. Она четко знала, какую следующую ступеньку ей надо преодолеть. И 
преодолевала. Этим телефонным разговором о стократном приседании она меня 
потрясла, и я часто о нем рассказываю. Маленькая, совсем невнушительной 
внешности, с грудным ребенком, вся в комплексах и сомнениях насчет своего 
будущего, она твердо заявила, что придет на тренировку, когда сама поймет, что 
набралась сил.
И она пришла через два месяца после родов — толстенькая, неуклюжая. Кто бы 
видел ее первый выход на лед! Она пытается прыгнуть, а к ногам будто гири 
подвешены. Так она по сантиметру, по сантиметру отрывалась ото льда, взлетая 
ввысь. Лица нет, одни глаза горят. Коляска стоит во дворе СЮП. И так 
потихонечку-потихонечку, сперва простые поддержки, простые хваты, а потом все 
сложнее и сложнее... Через три месяца Роднина уже каталась, прыгала, да и на 
земле уже кое-что сделала. Я уехала отдыхать на пятнадцать дней, а они сами по 
два раза в день ходили на тренировки — музыку для них уже подобрали.
Я очень ждала ее первого выступления. Оно состоялось в Одессе. Ира вылетела на