этой картотеки. У него в ней — тысячи упражнений на разные группы мышц. Это 
труд не профессора — академика в спорте. Отец не начинал дня, пока не 
придумывал десяти новых упражнений. Ежедневно.
Любопытны были занятия отца тактикой хоккея.
Я помню, он сперва рисовал хоккеистов, потом вырезал их из картона. Тогда еще 
не было железных коробок, где фигурки двигаются на магнитах, и он приделывал к 
своим картонным человечкам кружочки-опоры. И колдовал над своим ящиком часами. 
Все время придумывал, придумывал, придумывал... Писал, писал, писал.
Нас, дочерей, он очень любил, но относился крайне сурово. Отец не понимал, как 
это я могу не вставать в половине седьмого на зарядку, ведь я в отличие от 
Галки занимаюсь спортом. Он выгонял меня на улицу, на мороз — мать смотрела на 
это абсолютно спокойно,— и с балкона следил, чтобы я не валяла дурака, а 
серьезно разминалась. И если я делала зарядку плохо, он выгонял меня снова. 
Вначале я ревела, потом началась школа, и я опаздывала на занятия, но отец был 
неумолим.
Отец научил меня работать. Он внушил мне, что любое дело, которым ты 
занимаешься, должно быть главным в жизни. И думать о нем надо все время. Я 
увлеклась спортом. Он не говорил общих слов, как это полезно и хорошо, он учил: 
«Когда ты ходишь по улице, надо не просто ходить, а немножечко на пальцах 
пружинить, как бы подскакивать — у тебя должен быть сильный голеностоп, заодно 
и походка будет легкая». Не разрешал ездить на лифте. Такой огромный и толстый, 
он в то же время очень легкий в движениях и до сих пор спускается по лестнице 
только бегом. Я смотрю, как же легко он передвигается по дачному участку, 
опускаясь к цветам, к земле, что-то быстро делает — сажает, пропалывает — затем 
быстро перемещается к соседней грядке и вновь припадает к ней, на одно колено, 
по-хоккейному, очень смешно.
Когда мы один раз поехали вместе с родителями отдыхать, наш папочка устраивал с 
детьми такие игры, после которых мы с трудом доползали до палатки. Отец на 
берегу моря поставил палатки, хотя мог взять путевку в любой дом отдыха, но он 
не хотел с детьми приезжать на готовое.
Мало того, что он работал тренером, а это занятие даже одного из членов семьи 
оборачивается беспокойной жизнью для всех остальных, отец постоянно стремился 
помочь людям, и наш дом всегда был полон его друзьями, спортсменами, наконец, 
просто его заботами.
Отец преклонялся перед своим учителем Михаилом Давыдовичем Товаровским, 
советовался с ним до последних дней его жизни. Любимый педагог Михаил Давыдович 
заменил ему родного отца. Моего деда, своего отца, папа не помнил — тот умер, 
когда он был совсем маленьким.
Отец обожал свою мать, которая одна вырастила их с братом. Юра, папин брат, 
погиб в авиационной катастрофе в конце сороковых годов, когда потерпел аварию 
самолет с хоккейной командой ВВС, в которой играли оба брата Тарасовых. Отец 
этот самолет встречал, так как уже был тренером команды и прилетел в Киев на 
сутки раньше. Друзья у отца как появились в детстве, так и остались до 
сегодняшнего дня. Он друзей не меняет.
Отец вырос человеком редкой дисциплины. Он не понимал и до сих пор не понимает, 
как это можно допоздна гулять, если с утра тренировка. Он продолжает жить в том 
же режиме, в котором жил всю жизнь. Он ложится около десяти, встает между 
четырьмя-пятью часами утра. И обязательно спит днем. На даче он будит нас в 
десять утра. Мы приезжаем на один день и, конечно, хотим спать, ведь и Володя, 
и я — ночные птицы, к тому же дуреем от чистого воздуха. Отец сидит за столом, 
не ест, ждет нас, потому что редко видимся, мало общаемся, а ему хочется быть в 
курсе наших дел, он уже шесть часов отработал, пока мы спали, и готов 
завтракать.
Фантастический у него заряд энергии, просто фантастический.
Как отец проводил тренировки! Я ходила на них, как на спектакли.
Наш дом, конечно, жил папиным делом. И когда его команда выигрывала чемпионат 
мира, мы с Галей целовали на экране телевизора всех наших игроков, которых 
поочередно показывали крупным планом. И наконец, появлялись отец с Аркадием 
Ивановичем Чернышевым. Это был апофеоз — счастливее себя, чем в это мгновенье, 
не помню. Тогда все только начиналось, хоккей, трансляция по телевидению, 
чемпионаты. Отца еще не называли патриархом, он считался всего лишь тренером, 
который многое создал, но человеком с очень тяжелым характером.
Его характер не позволял ему выслушивать ничьих советов, если они исходили не 
от профессионалов. Так, он испортил отношения со многими журналистами. Его
Не любили за неуживчивость, но переделывать он себя не собирался. Для него 
попытки людей, не имеющих отношения к хоккею, вмешиваться и давать руководящие 
указания были как красная тряпка для быка. Дело он свое знал и знает по сей 
день — я сужу по его работе в организации всесоюзного детского турнира «Золотая 
шайба». Но и этого всесоюзного турнира ему, как оказалось, мало, он у нас во 
дворе организовал детскую хоккейную команду. Проводит занятия три-четыре раза в 
неделю, заливает лед. Мальчишки каждое утро, как это у отца принято, в половине 
седьмого, делают зарядку. Зачем ему все это? Летает по всей стране, 
пропагандирует «Золотую шайбу», пишет для детей учебники, собирает детских 
тренеров, тренеров непрофессиональных, устраивает им семинары. Такой неуемности 
в своей профессии я не встречала. Отец для меня — эталон тренера. Эталон во 
всем, но прежде всего в «абсолютном слухе» на спорт. Он, хоккейный тренер, 
делает мне, тренеру по фигурному катанию, очень тонкие и верные замечания, 
причем видя мои работы только по телевизору.
У отца была редкая тренерская интуиция. На чемпионат мира в Любляне, в конце 
шестидесятых годов, не хотели брать Евгения Мишакова, но отец заявил, что верит