братья. Наконец все вещи уложены, и мы отправляемся в аэропорт. Последнее, что 
я слышу, выходя из отеля, это то, как Винс Филлипс говорит какому-то очередному 
знакомому: «Эта леди вчера… Она была потрясающая!..»
В аэропорту Костю тут же узнают и, кажется, прощают ему значительный перевес. 
Более того, стараются во всем помочь. Все понимают, сколько всего боксеру 
такого уровня приходится таскать с собой. Вокруг собирается народ, кто-то 
просит дать автограф, что Костя тут же и делает.
Ну вот и все. Прощаемся, и Костя со своей командой уходит на посадку. Мой рейс 
через несколько часов, и я выхожу под палящее аризонское солнце. Буря 
пронеслась над пустыней, и осталась только жара.


Там была еще одна буря в пустыне, в самом прямом смысле слова. В последнюю ночь 
Финикс накрыла ужасная гроза. Наш отель стоял в чистом поле, и всполохи молний 
все время выхватывали из темноты раскорячившиеся во все стороны огромные 
кактусы. Зрелище было завораживающее, и даже сейчас, десять лет спустя, когда я 
вспоминаю бой Цзю – Чавес, я обязательно вспоминаю и эту грозу, которая слилась 
с ним.




Белого волка завалили (Сергей Ляхович и Шэннон Бриггс)


06.11.2006, из Финикса


Наверно, ни одну мою статью так много не ругали и так долго не читали, как эту. 
Обычно репортаж живет в Интернете несколько дней, потом о нем забывают, а к 
этому читатели возвращались не один месяц. Причем, думаю, возвращались в том 
числе и те, кто больше всех его ругали. Это обычное лицемерие: строить из себя 
поклонника чистого искусства или, в данном случае, чистого бокса, а самому, 
пуская слюни, читать совсем о другом.


В этом репортаже действительно не так много бокса, но в этом нет моей вины. Бой 
Бриггс – Ляхович был очень однообразен, и расписать его на полполосы было 
невозможно, а сама поездка получилась интересной. Вот и вышло какое-то эссе на 
тему, как стоит и как не стоит жить.



В субботу в Финиксе Сергей Ляхович проиграл бой и титул чемпиона мира в тяжелом 
весе по версии WBO американцу Шэннону Бриггсу.


Поединок складывался в целом как надо целых одиннадцать раундов и еще две с 
половиной минуты. А потом произошло то, что бывает в боксе, – последние 
тридцать секунд изменили все.


Устраивать горький плач по поводу произошедшего не хочу. Шэннон Бриггс не лил 
слезы, когда оказывался в таком положении. Он за… – даже не знаю, как это 
сказать о мужике: заплакал – как-то неудобно, зарыдал – слишком высокопарно, – 
ну, в общем, пустил слезу только на пресс-конференции, где его чествовали как 
победителя. Он стал чемпионом, потому что в трудные моменты не давал слабину, а 
если давал, то быстро приходил в себя. Я видел Сергея Ляховича на 
пресс-конференции после боя. Этот парень не станет, как в русском шансоне, 
суровым голосом распевать рулады о себе несчастном и о судьбе-злодейке. Не 
стоит этого делать и нам.
Кроме того, как это ни странно, в его поражении есть и хорошая сторона. Если бы 
он победил, то это не прибавило бы ему славы в Америке, потому что это была бы 
очень скромная победа. Он победил бы соперника, которого почти ни во что не 
ставили, в трудном и равном бою. За это очков не дают. А так в общественном 
сознании произойдет известный психологический трюк. Уже завтра никто не 
вспомнит, как Ляхович выигрывал, будут помнить только о том, что выигрывал, а 
потом нарвался на удар и оказался в нокауте. То есть в определенной мере стал 
жертвой случайности. Ну а к жертвам случайностей всегда относятся с куда 
большей теплотой, чем к тем, кто одерживает скромные победы.
В общем, расскажу о том времени, которое провел в Финиксе, как оно мне 
запомнилось, со всем смешным и печальным, что в нем было.
Теплые дни в Аризоне. День первый
До сих пор в моих загранкомандировках мне всегда везло на какие-то боксерские 
встречи еще в дороге. Завязывались интересные разговоры о предстоящих матчах и 
всем таком прочем. На этот раз ничего подобного не было. Парень на паспортном 
контроле вяло поинтересовался, на какой бой я приехал. На имя Бриггса он еще 
хоть как-то среагировал, но вот фамилия Ляховича, хоть тот и чемпион мира в 
тяжелом весе, говорила ему, по-моему, так же мало, как имя, скажем, Аполлона 
Григорьева с его двумя гитарами за стеной, которые жалобно заныли.