было вывести его из равновесия, то она не удалась — Михаэль спокойно принял 
букет и унес его с собой. Подходя к двери, он заметил швейцарского журналиста, 
сидящего на полу у самой стенки. Этот журналист был знаменит свой любовью к 
сигарам. Он и сейчас дымил одной, Шумахер взял эту сигару и затянулся. «Ромео и 
Джульетта», — сообщил он, как сообщил бы на его месте любой некурящий — и не 
представляющий стоимости, качества, уникальности этой сигары, прочитав ее 
название на ленточке. Михаэль вернул сигару, и они разговорились, спокойно, 
неспешно: обычные парни за обычной беседой.
На трассу опустились сумерки, но зрители по-прежнему сидели на бетонных 
трибунах, поглядывая в бинокли и демонстрируя свое знаменитое терпение. Они 
много смеялись, но почти не жестикулировали. Они ждали.
В пятницу Михаэль снова походил на гонщика. На тренировках он был третьим вслед 
за Хаккиненом и Култардом. В 16.20 он отправился в офис FIA: комната 208 на 
верхнем этаже. Ему предстояло дать интервью Дэймону Хиллу для журнала F1 Racing.
 Об интервью договорился Мэтт Бишоп, ведущий редактор издательской группы 
Haymarket. Хилл завершал свою карьеру, готовился провести последнюю гонку и в 
очередном выпуске F1 Racing исполнял роль со-редактора этого ежемесячника.
Во время интервью Бишоп с удивлением выяснил, что до этого самый длинный 
разговор между Хиллом и Шумахером произошел, когда у Михаэля родился первый 
ребенок. Хилл тогда пожал Михаэлю руку со словами: «Теперь ты отец, как и я».
Шумахер помнил об этом: «Да-да, это верно».
Хилл: «Как ребенок, как супруга?»
Шумахер: «Нормально, нормально».
В этом месте Бишоп добавил: «Насколько я знаю, Дэймон был одним из трех 
гонщиков, навестивших Шумахера в больнице после аварии в Силверстоуне. Кроме 
него это сделали еще брат Ральф и Жан Алези».
Многое из того, о чем рассказал Михаэль, были известно только ему, и хотя я 
привожу лишь несколько цитат (с любезного соизволения), они говорят сами за 
себя. Начало задало всей беседе наиболее подходящий, ироничный тон.


Шумахер:
«Насколько задолго ты знал, что прекратишь гоняться?»


Хилл:
«Э-э-э… Я думал, вопросы здесь буду задавать я, Михаэль!»


Хилл расспрашивал Шумахера о многих тонких вещах, включая его исключительную 
уверенность в себе, что, по словам Хилла, «было совершенно очевидно со стороны».
 Михаэль на это ответил: «Я не настолько уверен в себе, как это может 
показаться. Это совершенно не так. На самом деле я постоянно задаюсь различными 
вопросами. Если что-то идет не так, я всегда начинаю с себя. И я очень стараюсь,
 никогда не опускаю руки. В общем, не думаю, что я обладаю такой уж прочной 
уверенностью в себе, как это может показаться со стороны. И не могу этого же 
сказать о своих соперниках. Совершенно не представляю, насколько они уверены в 
себе. Не могу этого сказать».
Хилл заметил, что Михаэль на подиуме всегда демонстрирует свои эмоции: «Ты 
всегда скачешь, вскидываешь кулак, даже когда финишируешь вторым».


Шумахер:
«Я считаю себя очень стабильным гонщиком. Не так часто у меня бывают взлеты или 
провалы. Вот почему со стороны я кажусь не слишком эмоциональным человеком, не 
настолько эмоциональным, как этого, быть может, хотелось бы людям. Должно 
произойти что-то исключительное, чтобы мои эмоции выплеснулись. Ты часто видел 
меня — ты сказал, что это свойственно именно мне в восторженном состоянии. И ты 
очень редко видел меня в состоянии депрессии или близком к этому. Я не нуждаюсь 
в демонстрации своих эмоций, как некоторые поп-звезды или киноактеры, вплоть до 
эпатажа».


Интервью заканчивалось в том же тоне, в каком и началось.


Хилл:
«Стоишь ли ты своей зарплаты?» (смех)


Шумахер:
«Это и есть главный вопрос, да?!» (снова смех)


Хилл:
«То есть ответить тебе нечего? Я могу думать, как мне хочется?»


Шумахер:
«Нет, Дэймон, ты сам скажешь мне ответ».