англичанина Гамильтона и врезалась в дерево. Гамильтон погиб на месте.
Сообщения о победе Симэна и смерти Гамильтона были перепутаны. Английские 
газеты ошиблись. И эти газеты с неправильными сообщениями попали и в руки 
старика, который всем сердцем был привязан только к одному человеку: своему 
сыну Дику...
Отец слег окончательно. Его состояние было признано безнадёжным. Даже 
прояснение ошибки уже не смогло помочь.
На следующий день Дик вернулся в Лондон, осчастливленный своей победой. Его 
мать ожидала его. Под ее глазами залегли тени, но она ничего не сказала...
Когда Дик спросил, — Как поживает отец? Все еще за городом? — она только 
ответила, — Да, там... за городом... Дик, ничего не подозревая, сказал, — Один 
друг пригласил меня на охоту в свое имение в Йоркшире. Мы хотели бы уже сегодня 
выехать. Ты не возражаешь?
— Поезжай, мой мальчик. И будь осторожен.
Дику не нужно было знать правду. И мать не хотела его ссоры со смертельно 
больным отцом, который запретил Дику автогонки.
Мать хотела, как лучше. Она думала, что со временем все успокоиться. Но смерть 
была быстрее. Отец умер, так и не увидев еще раз своего сына. Его последние 
слова, которые он прошептал, угасая, были полны желания примирения и 
бесконечной любви к своему мальчику.
Позже я узнал от самого Дика, каким тяжёлым ударом для него стала смерть отца. 
Но, несмотря на весь траур, от гонок он уже не мог отказаться. Его захватило 
упоение скоростью и он был околдован властью над моторами.

И вот, в 1938 году, он оказался среди «великих» гоночного спорта, его самого 
даже причисляют к ним. И в это же время он встретил ту женщину, которая 
принесла ему любовь.

[…]

Дик Симэн сидит в баре и быстро проглатывает бокал шампанского. Затем он 
пододвигает табурет у стойки своему другу, знаменитому английскому спортивному 
журналисту Джорджу Монкхаузу.
— Ну, Джордж, ты говорил с моей матерью?
— Я попытался.
— И? Как она отреагировала?
— Чрезвычайно недовольно. Хотя Эрика ей очень нравится, но она крайне 
невысокого мнения о немцах. И еще худшего — о международных браках.
Джордж Монкхауз смотрит в сторону стола, за которым мать Дика возбуждённо 
разговаривает с Эрикой. — Если ты спросишь меня, Дик, то старушка не так уж и 
неправа!
— Мы любим друг друга. Разве этого недостаточно? Между прочим, Эрика отлично 
говорит по-английски. Она быстро привыкнет к Лондону.
Монкхауз разочарованно улыбается. — Дик, тебе стоило бы получше знать своих 
соотечественников.
Дик нервно жуёт соломинку. — Какое мне дело до них?
— Очень большое, старина! Ты не можешь изолировать себя от мира. Если только у 
тебя не чертовски много денег...
— Денег у меня достаточно.
— На замороженном счету! Только через два года, когда тебе будет двадцать семь, 
тебе выплатят твою долю наследства. До тех пор ты зависишь от милости твоей 
матери!
— Ну и что? У Мерседеса я неплохо зарабатываю!
— Но хватит ли этого на двоих? Ты изнежен. И твоя Эрика тоже родом не из 
свинарника!
Дик подсчитывает. Для начала 12.000 марок в год твёрдого оклада, плюс 
премиальные, в среднем за победу в гонке 20.000 марок, за второе место — 15.000,
 за третье — 10.000, плюс к этому еще 40 марок в день на карманные расходы. 
Машину в личное пользование предоставляет фирма.
Гм... Горы этим не своротишь. Особенно если тебе приходиться полгода проводить 
в дорогих отелях Монако, Милана, Лондона и Спа. Когда Дик возвращается к столу, 
он довольно задумчив.

[…]

Двумя днями позже в Милане.
В 5:30 утра любители рано вставать могли наблюдать на миланском вокзале 
трогательную сцену. На перроне номер 4 стоит долговязый парень. Немного сонный, 
он держит в руках огромный букет роз. Нервничая, поглядывает на часы.
Пора: прибывает скорый поезд из Цюриха. Из него выходят только несколько 
пассажиров. Вон, из купе первого класса выбирается элегантная молодая дама в 
твидовом костюме.
В два прыжка молодой человек уже возле нее, подхватил, закружил и покрывает ее 
лицо поцелуями.
— Эрика, — сияя, говорит он, — я так рад, что ты приехала! Теперь все будет 
хорошо!
Ничего хорошего не получилось. Абсолютно ничего — в том, что касается гонки за 
Большой приз Италии, ради которой Эрика Попп нарочно приехала в Милан, а Дик 
Симэн, супротив своей привычки, рано встал.