подозревало заинтересованность отца в получении Рамозером денег.
Через несколько дней Йоханн Бергер отнюдь не был на свободе, и я стал 
подумывать, что дело может затянуться.
Что касается атмосферы общения, это была катастрофа. Столь избалованная звезда, 
как я, с такими жизненными аспектами никогда до этого не сталкивалась. Вот 
вдруг — тюремные ворота, и вместо «Здравствуйте, господин Бергер!» слышишь 
«Ждите, пока Вас не вызовут». Недостойные постыдные обстоятельства встречи с 
отцом, вместе с ежесекундно бдящими надзирателями. И как обливалось кровью 
сердце при прощании, поскольку я не мог ему помочь.
Вначале у меня были некоторые сомнения, не сам ли отец виноват в своем 
бедственном положении. Может быть, он слишком уж схитрил, сунул нос куда-то и 
не высунул своевременно?
Но чем больше я засовывал свой собственный нос в это дело, тем больше 
погружался в невероятное болото, которое образовалось на протяжении пяти лет.
Очевиден был, во-первых, крупный трюк в общем-то посредственного мошенника. Он 
хотя бы потому не мог принадлежать к высшей лиге, поскольку был уже осужден и 
перемещался между немецкими, французскими и швейцарскими тюрьмами. Повсюду на 
него был спрос. Но все говорило о связях с высшим эшелоном, также и тот факт, 
что все 17 миллионов марок исчезли, как по волшебству. Раз некоторые следы вели 
в Италию, недалеко было и предположение о связях с мафией, во всяком случае, об 
этом открыто говорилось.
Очевидно было также, что немецкий прокурор решил играть по-крупному. Он 
помешался на том, что «главным мозгом», который, так сказать, управлял 
Рамозером, должен был быть Йоханн Бергер.
Большое болото возникло также из-за ошибок второстепенных участников. Это был 
прежний адвокат моего отца, это были, прежде всего, служащие обеспечившего 
кредит банка, которые сыграли странные роли, это был один известный архитектор 
с ошибочными строительными отчетами. Так друг на друга наложились большой удар 
и маленькие мошенничества.
И в центре всего — мой отец, который во всей этой игре единственный обладал 
двумя качествами: он был уязвим, и он обладал существенным состоянием, на 
которое можно было обратить взыскание. Иначе уже давно вся сущность этого дела, 
«конструкция» которого восходит к 1989 году, испарилась бы.
Ситуация развивалась настолько абсурдным образом, что было невозможно 
предположить, когда будет (и будет ли вообще) предъявлено обвинение. Между тем 
мы беспокоились за здоровье отца. Годом ранее ему удалили надпочечник, причем в 
крови были обнаружены опухолевые клетки. С тех пор он был под постоянным 
врачебным уходом, который теперь полностью прекратился. Даже такие простые вещи,
 как взятие крови, приравнивались к делу государственной важности. Было 
непостижимо, с каким рвением прокурор затягивал обследование специалистом по 
опухолям из Мюнхена (между делом приходила немецкая военврач и сказала после 
визуального контакта: «С ним все в порядке»).
Все это дело затрагивало меня еще и потому, что я не мог полностью выбросить 
его из головы во время работы. Какой смысл работать в зале, приводя в движение 
тренажеры, вместо того, чтобы еще большие рычаги привести в движение для 
освобождения отца, который нуждался в срочном медицинском обслуживании?
В таких ситуациях Ferrari не сравнить ни с кем. Ты нигде не найдешь большего 
понимания по личным проблемам, к тому же касающимся семьи. Я мог поплакать в 
жилетку как у Монтеземоло, так и у Жана Тодта, оба оказывали большую помощь.
Как в плохом сценарии, нас неизменно преследовали неудачи. При подаче жалобы в 
земельный суд выяснилось, что наш адвокат пошел на тайную сделку с прокурором 
(как в Америке, половинное признание / пoловинное наказание), что для отца 
просто не могло быть предметом разговора. И вот у нас новый адвокат, незадолго 
до напрасно ожидаемого освобождения. И тут прокурор достает какой-то чек и 
говорит, а этот миллион откуда? Это вообще не касалось отца, как выяснилось 
вскоре, но освобождение вновь накрылось медным тазом.
Для разнообразия меня пытались шантажировать («6 миллионов долларов за 
оправдательные материалы, которые немедленно повлекут освобождение вашего 
отца»). Вообще во всем этом деле мой авторитет не стал помощником, а лишь 
окрылял фантазию партнеров и авантюристов. И роль моего отца в качестве 
тирольского примерного предпринимателя влияла на весь процесс скорее негативно. 
Имелся по крайней мере кто-то один, достаточно ценный, чтобы вцепиться в него. 
Рамозер сам по себе был никто, да к тому же давно за решеткой.
Через пять месяцев после ареста это дело в своей абсурдности стало настолько 
привлекать внимание, что журнал «Spiegel» посвятил ему целый разворот. 
Заголовок: «РАЗНОВИДНОСТЬ ОГРАБЛЕНИЯ БАНКА», как назвал перед судом свою аферу 
приговоренный Рамозер. Для своих махинаций «Рамозер использовал бесчисленных 
людей в качестве инструментов», приводилась цитата из приговора штутгартского 
судьи.
Что касается так называемого соучастника Бергера, то «Spiegel» поражался 
бросающемуся в глаза озлоблению штутгартской прокуратуры («хочет определенно 
показать австрийцу Бергеру свою жесткость»), беспечности банка и политике 
сокрытия фактов в земле Баден-Вюртемберг. «Кажется, что для каждого прокурора 
очень заманчиво непреклонностью против авторитетных подозреваемых отвести 
обвинения от упущений местных банковских менеджеров».
После более чем полугодового предварительного заключения, все еще без 
предъявления обвинения, моего отца выпустили на свободу. Правда, с запретом 
выезда с территории Германии и залогом в два миллиона марок. Он вместе с мамой 
оборудовал квартиру в Киферсфельдене, ждал своего процесса и пытался управлять 
фирмой на расстоянии, насколько это было возможно.