Если я считаю самолет рабочим инструментом, то по-настоящему красивый дом и 
очень приятная яхта — это уже скорее предметы роскоши. Я думаю, что на покупку 
яхты меня подвигли рассказы Нельсона Пике. MR 27 («Maria Rosa Ventisette»)
[16]
имела разумную длину 22 метра. Там можно было вполне жить, хотя хватало только 
капитана и его жены, чтобы содержать ее в полном порядке, в противоположность 
более поздней «Pia». Мне пригодилось двойное назначение корабля. Между 
Сардинией, Корсикой и Ибицей это было идеальное место для водных видов спорта 
на отдыхе, т. е., для всего, что перемещается на воде с помощью моторов. В 
качестве домашнего корабля с портом приписки Монако он являлся мобильным 
жилищем где угодно от Монте-Карло и до Бандоля.
[17]


Постройку дома я заказал на горе Хоэн Зальве,
[18]
выше Зелля, на высоте 1600 м, на расстоянии, пожалуй, 30 км по воздуху от 
Вергля. Он совсем незаметно притаился на склоне. Смотря вперед, ты видишь 
Кайзергебирге,
[19]
из кухни ты получаешь полный обзор тренировочных склонов школы лыжников и 
выбираешь взглядом самых красивых девушек. Иметь сказочно красивый дом в горах, 
из гаража которого ты сразу можешь выезжать на лыжах — это было самым прямым 
воплощением моего юношеского представления о прекрасной жизни.

Наслаждение горами было, правда, совсем коротким, отъезда из Австрии больше 
было не избежать.
Началось все в 1987 году с дебатов о вооруженных силах, в которых участвовала 
вся Австрия: должен ли Бергер идти в армию или может остаться в Ferrari?
Одному чиновнику в Вене пришло в голову, что, несмотря на возраст 28 лет, я еще 
не был в армии. Я получил нечто вроде предупреждения, явился к этому чиновнику 
и объяснил, как все устроено в профессиональном гоночном спорте: я потеряю 
работу и никогда не найду ее вновь, во всяком случае, в Ferrari, поскольку в 
моей машине давно уже будет сидеть итальянец или француз. Ему на это оказалось 
наплевать, он сказал, что зарабатывает 20.000 шиллингов в месяц и тоже должен 
был идти в армию, а Бергер зарабатывает миллионы и пытается увильнуть от службы.
 Это было бы вдвойне несправедливо.
В общем и целом я совсем не имел ничего против армии. Я даже думал, что меня 
могли бы вымуштровать в спортивной роте, и я обрел бы, наконец, приличную форму.
 Были даже намеки, что меня могли бы отпускать на гонки и тесты, но, конечно, 
без гарантии. Если бы мне сообщили, что сейчас не можем, к сожалению, отпустить 
тебя на тесты, потому что завтра у нас важное горное восхождение, то Энцо 
Феррари сказал бы, вероятно: «Ну, в таком случае поставь на вершине крест и 
повисни на нем».
Между тем дебаты переросли в публичную фазу, и мои документы попали к министру. 
Его имя было Лихал, в общем и целом — нормальный мужик. Он оценил ситуацию, но 
должен был поступать дипломатично и не мог так просто обойти моего заклятого 
друга-чиновника, который так в меня вцепился.

Интересным было эмоциональное слияние с денежной темой. Некоторые люди считали, 
что тот, кто зарабатывает так много денег,
особенно
должен идти на службу в армию.

Дискуссии постепенно перешли в иррациональную область, так что даже простые 
вещи осложнились. В обычном положении я бы положился на то, что при медицинском 
освидетельствовании меня тотчас бы отправили домой. Вследствие автомобильной 
аварии в 1984 году у меня была (и останется навсегда) серебряная пластина с 
четырьмя винтами на первом и втором шейных позвонках. Это особо мне не мешало, 
но и кандидатом в армию я тоже не был. В качестве аргумента опять не подошло.
Средства массовой информации были в напряжении, и телевидение объявило 
дискуссию в передаче «Клуб 2». Министр обороны против гонщика, эта передача 
была настоящим лидером телевизионного рейтинга 1987 года. Я очень хорошо 
подготовился и настроился по-боевому, но Лихал не был заинтересован в большом 
скандале, который, собственно, в любом случае мог бы только навредить имиджу 
армии.
Итак, он заранее отвел меня в сторону и сказал по-австрийски:
«Господин Бергер, мы решим проблему, но решим ее после передачи».
Так получилось, что дискуссия прошла на удивление миролюбиво. Лихал говорил в 
манере государственного человека о дельной молодежи, о принципе равенства, я в 
основном молчал, и единственный, кто дергался, был мой любимый референт.
У меня был потом разговор с министром, который давно принял решение: провести 
повторное освидетельствование и признать меня негодным из-за серебряной 
пластинки в шейном отделе позвоночника, каковая освободила бы так же и любого 
другого австрийца от армейской службы.
«Кое-что еще, господин министр».
«А именно, господин Бергер?».

«Я бы с таким удовольствием сделал рекламу вооруженным силам. Могу ли я