Начать с чистого листа в 1993 году в Ferrari я считал хорошей мыслью по многим 
причинам.
Во-первых, из-за денег. За несколько лет Ferrari превратилась из наихудшей в 
наилучшую оплачивающую команду, по крайней мере, для гонщика номер один. Это 
соответствовало пропасти между постыдным отсутствием успеха и давлением на них.
Во-вторых, потому что Ferrari — это все-таки Ferrari, со всеми чудесными 
эмоциями, за этим скрывающимися.
В-третьих, в мои 34 года и с опытом Сенны я чувствовал себя достаточно взрослым 
и технически зрелым, чтобы вывести безнадежную команду из кризиса. Причина 
кризиса была не в самом длинном периоде без побед в истории в Ferrari, это был 
только симптом. Значительно хуже было отставание в технологиях и принципиальный 
недостаток мощности. Среди инженеров многие работали уже целую вечность, и 
большую часть из них абсолютно не интересовало, что за чудеса в это время 
разрабатываются в Англии или Японии. Миф Ferrari между делом отрастил себе 
жирный зад.
Самые сообразительные были слишком хорошо оплачиваемыми, чтобы высовываться. 
Было много привилегий и мало творческого потенциала, не говоря уже о конфликте 
личных интересов. Старый принцип игры в водное поло (ударов под водой не видно),
 о котором писал еще Ники Лауда, цвел пышным цветом.
Когда президентом Ferrari стал Лука Монтеземоло, гоночный директор Ferrari 
первых лет эры Лауды, он сразу же восстановил старые связи и взял Ники в 
советники. Это было правильно в той степени, что Лауда не заботился об 
итальянских интригах, говорил прямым текстом и мог пробить заплесневелые 
структуры. С другой стороны, он, как правило, занимался диагностикой на 
расстоянии, потому что Ferrari была для него работой по совместительству, 
наряду с его авиалинией и, конечно, это делало ее менее эффективной. Но 
все-таки он понял, что нужно вернуть Барнарда, и необходим такой гонщик как 
Бергер, который мог бы сообщить инженерам, что-то умное и подтолкнуть их вперед.
 Гоночный гений Жан Алези должен был остаться, с Капелли расстались, Ларини 
остался в резерве.
Итак, я согласился на эту работу, рассматривал 1993 как подготовительный год и 
ожидал в 1994 роскошного урожая, в самом худшем случае еще годом позже.
Договор был, как обычно, подписан еще в середине прошлого сезона и у меня 
осталось достаточно времени, чтобы собраться с мыслями. Больше всего меня 
беспокоил мотор Ferrari. Он был явно слабоват, но даже упоминание об этом 
задевает гордость итальянцев. Проще сказать, что у Папы есть любовница, чем то, 
что мотору Формулы 1 не хватает «лошадей». Нашему славному президенту я так 
действовал на нервы своими заявлениями «Вам не хватает 100 л.с.», что он 
перестал подходить к телефону.
Для человека, который пришел из McLaren и еще хорошо помнил всю мощь Honda, это 
было особенно болезненно. Японцы ушли, хотя (Honda говорит «потому что») у них 
был самый чудесный мотор Формулы 1. По поводу Гран-при Японии я отправился 
обедать с президентом Honda Кавамото.
Кава огромный поклонник автоспорта и, кроме того, фанат Бергера, поэтому мы 
говорили довольно откровенно. Он сказал, что Honda ни в коем случае не вернется 
в течение следующих четырех лет, и я забросил удочку: мог бы он себе 
представить продажу части своих технологий такой фирме, как Ferrari? Кава 
отреагировал вполне положительно, заговорил о возможном обмене, так как его в 
свою очередь интересовали кое-какие вещи в Ferrari. Слово «Ferrari» всегда 
творит в Японии чудеса.
Дома я посвятил Монтеземоло в свою идею. Он назвал меня сумасшедшим, типа того: 
«Как это будет выглядеть? Ferrari с технологиями Honda, ты что, рехнулся?». Это 
было главным: что люди скажут?
Я ответил что-то вроде того, что речь уже давно не идет об эго фирмы, а о 
возможном результате. Я уже немного понял, что такое глобализация. Как бы то ни 
было, Лука пообещал подумать.
Первая реакция: «Как бы нам устроить, чтобы посмотреть все это поближе?»
Лично Монтеземоло не в коем случае не хотел привлекать к себе внимания. Зато 
Лауда вызывал сравнительно мало подозрений, и поэтому на рождество 1992 года 
Ники отправили в Токио. Он был просто в восторге от всех перспектив, так как и 
он был принципиально против всех проблем, связанных со сложным эго Ferrari. 
Лауда был прагматик, без особого эго. Для него значение имели факты. А 
достижения Honda в области переменных диффузоров, охлаждения головок цилиндров 
и пневматического привода клапанов были абсолютно недостижимы (или слишком 
поздно) только ресурсами Ferrari.
Лауда действительно выработал с Кавамото рамки, в которых мог происходить обмен 
технологиями без потери лица для Ferrari. Я думаю, что это было самым главным. 
Заголовка «Ferrari покупает ноу-хау Honda» Монтеземоло не пережил бы.
Сделка была заключена, технологии перетекли с востока на запад и наши моторы 
действительно в течение полугода совершили рывок в 80 л.с. (до примерно 750 л.с.
, при тогдашнем объеме двигателя в 3,5 литра). Наш шеф по моторам Ломбарди хотя 
и официально поблагодарил, но я уверен, что в душе он проклинал и меня и мои 
идеи, и каждую деталь Honda.
Между делом обнаружилось, что общая ситуация еще хуже, чем я опасался. Первые 
тестовые заезды были просто катастрофой, а ответственные Постлтуэйт и Ломбарди 
не производили впечатления людей, желавших что-то по-крупному изменить. Я 
казался себе помехой в их неторопливых инженерных карьерах.
Как только мог, я с головой окунулся в политику и ежедневную работу с тестами и 
техникой.
Руководство или, вернее, «неруководство» командой было таким хаотичным, что