Следовательно, свою преданность он мне доказал, и наступил момент, когда нам
уже не оставалось  ничего  другого,  как  пожениться.  Мне  хотелось  полной
самостоятельности и независимости, которые, как мне казалось  по  молодости,
должна  дать  собственная  семья.  Свою  руку  и   сердце   Витя   предложил
давным-давно, других претендентов я и не искала. Мама  считает,  что  она  о
нашем намерении пожениться узнала случайно, подслушав наши планы, которые мы
строили, сидя на кухне,  сообщив  позже  о  них  отцу.  На  самом  деле  все
выглядело куда смешнее. Витя раз двадцать пять приходил то с  тортом,  то  с
цветами, но храбрости на дальнейшее у него не хватало, не поворачивался язык
сказать то, что полагалось. И в  какой-то  уже,  наверное,  двадцать  шестой
визит он попал в ту минуту, когда  меня  за  что-то  ругала  мама.  "Ты  мне
надоела, - возмущалась она, - хоть бы кто-нибудь тебя замуж взял". -  "Можно
я возьму?" - прошептал Витя. Маме сразу стало плохо, а папа всю ночь не спал
и почему-то страшно возмущался Витиным поведением. Это потом он стал считать
Витю лучшим в мире зятем.
   После принятия такого важного решения я уехала в  Австралию  на  тридцать
пять дней. Перед отъездом мы  пришли  в  загс,  но  заявление  у  нас  брать
отказались. По правилам загса заявление подавать полагалось  за  три  недели
вперед, а не за два месяца.  Присылать  в  Москву  заявление  из  Австралии?
Подобное никто еще не делал...  И  в  это  время  теннисистов  пригласили  в
Моссовет. Там нас принимает зампред исполкома Пегов, с которым  я  ездила  в
Америку. Ничто так не сближает советских людей, как совместное пребывание за
рубежом  с  суточными,   которые,   по-моему,   ниже   прожиточного   уровня
безработных. "Анатолий Михайлович, - сказала я, - у меня не берут  заявление
во Дворце бракосочетания". - "Кто у тебя не берет заявление,  Олечка?  Когда
ты хочешь расписаться?" - "Двадцать пятого февраля". - "Да  ты  что,  ты  же
армейка, надо двадцать  третьего,  в  День  Советской  Армии".  Я  подумала,
спорить здесь не буду, а во дворце поменяю, как хочу.  Он  тут  же  позвонил
директору дворца и сообщил, что Морозова придет двадцать третьего и  в  этот
день надо зарегистрировать ее  брак.  Когда  мы  с  Витей  пришли  заполнять
бланки, я заикнулась по поводу двадцать пятого. В  ответ:  "Нам  сказали  из
Моссовета - двадцать третьего", и таким тоном, что  стало  ясно,  обсуждению
решение Моссовета насчет моей собственной свадьбы  не  подлежит.  Так  мы  и
поженились в День Советской Армии, как сказал Пегов.
   II. В КОМПАНИИ ЛУЧШИХ
   Каждый из последующих рассказов, о ком бы он ни был, - это, простите, все
же рассказ обо мне.  Лучшие  годы  моих  спортивных  выступлений  связаны  с
героями этой главы, вот почему, когда я говорю о них, я говорю и о  себе.  Я
играла против и играла в паре со многими хорошими  спортсменами.  Каждый  из
них в моей памяти. Но для своей книги я выбрала лишь несколько имен тех, кто
оказал наиболее сильное влияние на мою спортивную судьбу.
   АННА ДМИТРИЕВА
   Аня - начало моего тенниса. У нас с ней был один тренер,  значит  -  один
жизненный стержень, то есть одинаковая цель, да и линия достижения этой цели
(не только спортивной) оказалась похожей. Я считаю, именно  воспитание  Нины
Сергеевны держит  нас  вместе.  Были  и  сложности  в  наших  отношениях,  и
расходились мы, но в итоге снова оказывались рядом, и  должна  сказать,  что
очень дорожу дружбой Ани и берегу ее. Дмитриева не  только  была  выдающейся
спортсменкой, она и замечательный человек, в любой ситуации всегда держалась
достойно, не терялась. Никто, как Аня, не способен найти время, чтобы помочь
тебе, когда в твоей жизни наступают тяжелые дни.
   Первый раз я увидела  Дмитриеву,  когда  Нина  Сергеевна  разрешила  нам,
одиннадцатилетним, присутствовать на ее  тренировке.  В  то  время  Ане  уже
помогал и Сергей  Сергеевич  Андреев.  На  деревянной  лавке  у  динамовских
земляных кортов мы сидели замерев. То,  что  я  не  шевелилась,  глядя,  как
играет Дмитриева, я хорошо помню.  Как-то  на  тренировку  к  Дмитриевой  не
пришел кто-то из спарринг-партнеров, и нас, шмакодявок, отправили на  другую
сторону корта принимать, а точнее,  бегать  и  подавать  ей,  отрабатывающей
подачу, мячи. В группе "помощников" Дмитриевой оказался  весь  будущий  цвет
советского тенниса: Марина Чувырина, Таня Чалко и я.  Можно  представить,  с
каким чувством мы  выходили  против  чемпионской  подачи!  Аня  била,  а  мы
счастливо вздыхали: "А-ах!" Позже мне Аня  рассказывала,  что  она  обратила
внимание на то, что никто из девчонок ее подачу  не  принимал,  кроме  одной
маленькой и черненькой. Так и она меня запомнила.
   Мой папа знал спорт, как большинство мужчин, хорошо. Поскольку мы жили  у
стадиона "Динамо",  папа  болел  за  динамовские  команды.  Футбол,  русский
хоккей, потом хоккей с шайбой - самые интересные для него  виды  спорта.  На
динамовском катке папа научил меня  кататься  на  коньках.  Думаю,  что  моя
спортивность - это от папы. Однажды он пришел ко мне на тренировку и увидел,
как на первом корте играет Дмитриева. Он восторженно  заявил  мне:  "Если  у
тебя будут такие горящие глаза, как у нее, ты будешь хорошо играть!"
   Потом, когда мои спортивные успехи пошли вверх, я стала чаще  ее  видеть.
Но никакого внимания на меня она не обращала.  Даже  тогда,  когда  я  стала
участвовать во взрослых  соревнованиях.  Даже  тогда,  когда  Аню  попросили
сыграть со мной в паре на кубке Москвы, она сыграла одну игру, но все  равно
ее внимания я не удостоилась. Или она делала вид, что меня не замечает?
   Но когда  я  попала  на  свой  первый  сбор,  в  первую  команду  страны,
присматривала за мной, шестнадцатилетней, Дмитриева. Нина Сергеевна  поехать
не могла и доверила меня ей.
   Как только я вошла в состав  сборной,  сразу  одержала  две  победы:  над