бы мы не проскочили свою  станцию.  Каждый  считает  своим  долгом  сказать:
следующая станция - Туке. Мы говорим  всем  "мерси",  а  Адольфа  Ефимовича,
наверное,  мучает  мысль,  как  он  успеет  выкинуть  все   наши   чемоданы.
Выгрузились,  спустились  с  платформы  в  длинный  туннель,  выходящий   на
привокзальную площадь.  Мы  тащимся  с  сумками,  Нина  Сергеевна  шагает  в
кокетливо  надвинутой  на  лоб  шляпке,  Ангелевич  сгибается   под   грудой
чемоданов, и в этот момент  у  Ани  Красько  рвется  ручка  у  сумки  -  это
по-следняя капля. Мы бьемся в истерике от смеха. Грохот, усиливаемый  еще  и
эхом, сотрясает весь подземный  переход.  Мы  не  можем  остановиться,  Нина
Сергеевна смеется вместе с нами. Адольф  Ефимович  ничего  не  понимает,  он
возмущен поведением Нины Сергеевны.
   К счастью, мы выиграли Кубок Суабо.
   В Туке случилась еще  одна  забавная  история.  Нину  Сергеевну  называли
"дамой в шляпке". В каждой поездке я выбирала Нине Сергеевне новую шляпку, и
она очень ценила мою внимательность. Рано утром,  на  следующий  день  после
победы, мы уезжали  на  "Мерседесах"  (устроил  Адольф  Ефимович)  в  Париж.
Сказка. Возможно, Ангелевич  боялся  заказывать  билеты  на  поезд,  поэтому
поехали на машинах. Только отъехали, Нина Сергеевна говорит:  "Ах,  где  моя
шляпка?" В Париж без шляпки! Нина Сергеевна такое представить себе не могла.
Мы вернулись в Туке.
   Нина Сергеевна ездила со мной на турниры всего три раза.  Потом  сказали,
что сборной она как тренер не подходит, хотя все эти три года мы  выигрывали
Кубок. Но еще долго в Туке вспоминали "русскую даму в шляпке".
   Теплякова радовалась каждому моему успеху, но  не  верила,  что  я  могу,
например, обыграть Гулагонг. И тем более не могла себе  представить,  что  я
обыграю Кинг. Достаточно было мне играть с Кинг хорошо, для нее это уже  был
праздник. В 1973 году она приехала на Уимблдон с туристами. Я играла матч за
выход в 1/8 финала с Гулагонг. Нину Сергеевну прямо с аэродрома привезли  на
стадион посмотреть матч. Я ее провела и посадила на место тренера. Играли мы
не на центральном и не на первом корте, а на втором, где  место  тренера  на
трибуне среди публики. Естественно, после каждого мяча я смотрела в  сторону
Нины Сергеевны. Вскоре на нее смотрел уже весь стадион, понимая,  что  между
нами есть какая-то связь. Нина Сергеевна дышала этой  атмосферой:  я  хорошо
играю, она и я - одно целое. За нами следят трибуны Уимблдона. Для  нее  это
была огромная радость.
   Я проиграла матч, хотя вела в решающем сете 5:3 и счет  в  гейме  был  по
тридцати. Двух мячей не хватило, чтобы обыграть Ивон в тот год.  В  верхней,
самой лучшей раздевалке мне дали  ванну,  я  лежала  в  ней  и  рыдала.  Мне
хотелось разорвать все красивые полотенца, что были уложены там стопкой, мне
хотелось утонуть, так  тяжело  я  переживала  проигрыш.  А  когда  вышла  из
раздевалки, Нина Сергеевна начала  меня  поздравлять.  Я  сказала:  "Сколько
можно  просто  хорошо  играть?!  Я  уже  не  хочу  хорошо  играть,  я   хочу
выигрывать!" Но все равно ее радость, что мы достигли  такого  уровня,  была
приятна.
   Нина Сергеевна получала удовольствие  от  разрешения  даже  самых  мелких
забот. В то время на Уимбл-доне охрана турнира  была  несколько  проще,  чем
сейчас. "Секьюрити" то ли боится,  что  кого-то  украдут,  то  ли  опасается
террористов, но сейчас  пройти  в  непредусмотренную  твоим  пропуском  зону
невозможно. А тогда я спокойно  могла  посадить  в  машину,  которую  давали
игрокам, Нину Сергеевну, не  являющуюся  членом  делегации.  Тем  самым  она
экономила целое состояние для советского туриста, два с половиной  шиллинга,
которые должна была бы потратить за проезд в метро до Уимблдона  и  обратно.
Хотя для нее важнее  было  то,  что  она  ехала  на  машине  Всеанглий-ского
теннисного клуба, которую присылают за игроками и тренерами.  В  эти  минуты
она себя чувствовала причастной к событиям Уимблдона.
   Нам давали талоны на питание, у меня их скопилось  много,  часть  сборной
уже уехала, и их талончики остались у меня. Я подхватила  Нину  Сергеевну  и
повела ее перекусить, да еще в гостиную  той  раздевалки,  где  комната  для
суперигроков. Она говорит: "Оля, ведь бывают  в  жизни  счастливые  моменты,
сколько же ты мне  их  устроила!"  Мелочи  жизни,  глупости  жизни,  они  ее
радовали.
   ...Мы встретились с Ниной Сергеевной в 59-м, ей уже  тогда  было  55.  Не
могу сказать, кого она больше любила: меня или Дмитриеву. Наверное, мне была
признательна, что я до конца не расставалась с ней, с другой стороны, Аня  -
ее "первая любовь". Аня  вернулась  и  помогала  ей,  отношения  между  ними
сложились  довольно  трогательные.  Но  вначале   Нина   Сергеевна   страшно
обижалась. Чувства оставленного тренера могут понять только те, кого бросили
родные дети.
   В Москве на "Динамо" проходил международный турнир  на  земляных  кортах.
Самые тяжелые матчи у Ани с Рязановой (как у меня  потом  с  Крошиной).  Мы,
малыши, подавали  мячи.  Перед  игрой  Нина  Сергеевна  объясняла  нам,  как
правильно надо это делать. Но  когда  наступил  тяжелый  момент  матча,  Аня
устала, у нее началась одышка. Нина Сергеевна меня позвала: "Оля! Оля!" Я  у
задней линии - она на трибуне. Я подлетаю, она шепотом: "Ходи  медленно".  И
хотя полагалось подавать  мячи  вовремя,  я  делала  невероятное,  затягивая
время, как могла. Однако Аня все равно проиграла.
   Нина Сергеевна любила наших мужей, Аниного Митю  и  моего  Витю,  она  их
любила за то, что они принесли счастье в нашу жизнь. Витю, как мне  кажется,
она обожала. У него хорошее чувство юмора, и Нине Сергеевне нравилось, когда
он с ней шутил.