карьеры). В голове у меня сидела в тот вечер еще одна мысль — единственная 
мысль, которая, быть может, казалась мне более важной, чем футбольный матч, в 
котором я готовился выступать. Виктории предстояло произвести на свет нашего 
ребенка, и это могло произойти в любой день. Я сидел в имевшемся на «Олд 
Траффорде» зале для игроков, ожидая, когда нужно будет пойти на общее собрание 
команды перед началом встречи, и в этот момент зазвонил мой мобильный телефон. 
На экране дисплея высветился номер Виктории. Это оно. Оно произошло. Как 
оказалось, Виктория сообщила мне, что у нее был приступ резкой боли, но в целом 
все обстоит хорошо. Она чувствовала себя прекрасно и желала мне удачи, и я 
отправился на собрание команды со спокойной и ясной головой.
Перед играми Лиги чемпионов игроки хозяев поля, прежде чем мяч будет введен в 
игру с центра поля, продвигаются вдоль шеренги соперников, обмениваясь с ними 
рукопожатиями. Я до сих пор помню настоящий взрыв фотовспышек, когда я лицом к 
лицу оказался с Симеоне. В ходе самого матча мы не очень-то часто видели друг 
друга вблизи, исключая единственный эпизод, когда мы почти столкнулись, и он 
попал мне бутсой по лодыжке. Мне никогда не узнать, сделал он это умышленно или 
нет. Важным здесь было то, что я никак не отреагировал. Этот вечер превратился 
для нас в большой успех. В первой половине я сделал два хороших навеса, которые 
отлично использовал Дуайт Йорк, и заключительный счет так и остался 2:0. 
«Интер» оказался командой, против которой действительно трудно играть, но 
указанный результат был вполне справедливым. Я чувствовал себя счастливым 
человеком, когда после окончания встречи снова разговаривал с Викторией по 
телефону. Она рассмеялась от удовольствия, после того как я сказал ей, что 
заполучил футболку Симеоне и что тот даже чмокнул меня в щеку, когда мы в конце 
покидали поле. А с моей Спайс-девушкой мы договорились, что на следующий день я 
после тренировки отправлюсь в Лондон.
Эта победа, потом хороший ночной сон, приятная разминка утром — и вот я 
внезапно почувствовал, что начинаю приходить в себя после того удаления с поля 
и всего, что за ним последовало. Разумеется, это еще вовсе не означало, что 
всем прочим людям тоже больше не было дела до меня. Нет, только к лету 2002 
года я, наконец, смог навсегда оставить позади то, что случилось в Сент-Этьенне.
 Но сейчас, хорошо отыграв против «Интера» — и с футболкой Симеоне на заднем 
сиденье автомобиля, — я в эту предобеденную пору мчал по автостраде М6, не 
думая ни о чем на свете. Через парочку часов мне предстояло быть с будущей 
мамой моего первенца.
Помню, как я что-то жевал в придорожном баре «У льва», когда прозвучал звонок 
по телефону. Я чуть не подавился.
— Дэвид? Это Виктория. Доктор говорит, что я должна отправиться в больницу и 
сегодня вечером родить ребенка.
В течение моей футбольной карьеры со мною случалась куча самых разных вещей, 
которые имеют шанс испытать на себе не так уж много людей. В то же время 
каждому отцу знакомы чувства, нахлынувшие на меня в то мгновение, когда 
Виктория сообщила мне о том, что вскоре ждало ее и меня. Волнение, восторг, 
страх и ощущение счастья — все то, что сопутствовало самому важному событию в 
моей жизни, которому предстояло произойти, — свело у меня живот и вызвало 
ощущение, близкое к тошноте. Я выбросил остаток плитки шоколада, подождал, пока 
меня перестанет шатать, и крепко вцепился в рулевое колесо. Правда, теперь я не 
мог ехать в Лондон настолько быстро, как мне бы того хотелось.
Когда я добрался до дома родителей Виктории в Гофс-Оук, она лежала в ванне. 
Боли превратились в нечто другое. Она знала, что это означает. Моя дорогая 
девочка подняла на меня взгляд:
— Дэвид, я и вправду нервничаю.
Ты — не первая и не единственная. Я не знал, что сказать. Мы захватили с собою 
все, что давно лежало наготове, и отправились в лондонскую больницу под 
названием «Портленд». Виктория собиралась сознательно и добровольно пойти на 
вовсе не обязательное в ее случае кесарево сечение: доктор решил, что это самый 
безопасный вариант как для нее, так и для ребенка. Все произошло очень быстро. 
У нас едва хватило времени поставить сумку Виктории в ее палате, как нас уже 
завели в маленькое помещение около операционной, где Виктории уже успели 
поставить капельницу и сделать перидуральную анестезию. Думаю, это были самые 
напряженные несколько минут из всей процедуры родов. Потом возникла небольшая 
суета по поводу того, чтобы непременно одеть меня во что-нибудь казенное. 
Закончилось это дело тем, что я облачился в пару синих больничных брюк, которые 
были по крайней мере на пять размеров больше, чем нужно. Пожалуй, в любом 
случае было правильнее волноваться и хихикать над этим, чем слишком сильно 
задумываться о том, что ждало нас по другую сторону массивных двойных дверей.
Викторию привезли на каталке и затем переложили на кровать, стоявшую в 
операционной. Я сопровождал ее до конца. Потом пожал ей руку и сказал, что 
люблю ее.
— Что со мной происходит? — спросила она у меня. — Ты ведь знаешь, я сама 
ничего не чувствую.
И это было хорошо, потому что к тому времени ей уже сделали разрез. Я никогда 
раньше не был в столь необычном, чуждом и почти потустороннем помещении, среди 
медицинского оборудования и хирургов в халатах, но пробовал отвлечься от всего 
этого и сосредоточиться только на Виктории. Она посмотрела на меня:
— Послушай, я ужасно хочу есть. Как ты думаешь, тебе удастся достать мне сейчас 
хотя бы маленький кусочек копченого лосося?
На протяжении всей беременности у нее был волчий аппетит, причем в первую 
очередь на всяческие морепродукты, и я уверен, что именно по этой причине 
Бруклин всегда предпочитает рыбу говядине, баранине и прочему мясу. Но я никак