паспортный контроль. И ошибался. Краем глаза я увидел изрядную группу 
фотографов и несколько операторских бригад с камерами, направляющихся в мою 
сторону вслед за невысоким парнем, которого я распознал по нашим предыдущим 
контактам: он всегда бежал вприпрыжку рядом и шептал тебе всякое разное, 
пытаясь спровоцировать хоть какую-нибудь реакцию.
— Ты думаешь, что подвел команду, Дэвид? Или подвел всю страну? Ты хоть 
понимаешь, что ты наделал, Дэвид? Разве ты должен уезжать из страны именно 
сейчас?
До моего зала мне требовалось прошагать примерно метров двести. Я забросил свою 
сумку через плечо, смотрел прямо перед собой и маршировал в нужном направлении, 
не проронив ни слова. Со стороны это, должно быть, выглядело диковато — я, а за 
мной куча всякого сопровождающего меня народу. Возможно, в газетах или по 
телевидению это тоже смотрелось плохо — вроде того, что я пытался сбежать. Но я 
знал, что должен не обращать внимания и продолжать идти вперед. В нынешней 
ситуации я никак не мог себе позволить отреагировать неверно. И мне абсолютно 
не нужны люди, рассказывающие мне, как плохо я должен себя чувствовать. Я и без 
них уже чувствовал себя далеко не лучшим образом, причем с каждой минутой все 
хуже. Мне хотелось закрыть глаза и оказаться наедине с Викторией. Что я мог 
сделать, кроме как отворачиваться от камер?
Я пересек долгожданную финишную черту и через несколько минут снова очутился на 
борту «Конкорда». Поток настырных грубиянов, накинувшихся на меня в аэропорту 
«Хитроу», позволил мне хотя бы отчасти представить, что меня ожидало, останься 
я дома. Когда сверхзвуковой лайнер оторвался от взлетной полосы, я подумал, что 
оставил все случившееся позади — не только свое страшное разочарование в 
Сент-Этьенне, но и ту назойливость, с которой средства массовой информации 
старательно совали мне все это в лицо и вешали на меня всех собак.
Было немного страшновато прилетать в Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди. В Америке я 
уже бывал, но на сей раз впервые приехал сам по себе, один. Не спеша прошагал к 
контрольно-пропускному пункту, где проверялось все, связанное с безопасностью. 
Там стоял персонал из соответствующей службы, с оружием и в темных очках. 
Выглядели они действительно серьезными парнями, которые хотели знать, что у 
меня в этой сумке и что в той. Я позаботился, чтобы меня встретил водитель. Но 
не успел я выйти через вращающиеся двери в зал прибытия, как увидал целую толпу 
фоторепортеров, телеоператоров и представителей прессы, которые меня поджидали. 
Это же Нью-Йорк. Такого не может быть и не должно.
Я вскочил в автомобиль и хотел закрыть дверь, но какие-то люди вцепились в нее, 
не давая этого сделать. Это было просто смешно. Я занимался перетягиванием 
каната с неизвестными личностями, державшими дверцу с другой стороны. Затем, 
когда мне, все-таки удалось ее захлопнуть, кто-то рывком распахнул дверь с 
другой стороны машины, и женщина-фотограф начала лихорадочно снимать меня 
сидящим на заднем сиденье. Я не мог поверить в происходящее. Мне думалось, что 
как только я доберусь до Америки, все у меня будет в порядке. Вместо этого я 
очутился в центре того, что напоминало сцену из плохого кинофильма; мне никогда 
не доводилось испытывать ничего подобного у себя дома.
Когда мы, наконец, смогли после долгой борьбы закрыть двери и запереть их 
изнутри, появилась возможность отъехать от аэровокзала, и мы направились 
прямиком в знаменитый зал «Мэдисон Сквер Гарден» на концерт «Спайс Герлз». Я ни 
о чем не позаботился заранее и не организовал свой приезд как следует, так что 
даже не знал, каким образом мне туда войти и как попасть в нужное место. Мы 
подкатили к главному подъезду, и я долго блуждал в поисках служебного входа, 
пока не натолкнулся на одного из менеджеров гастрольного турне. Он завел меня 
внутрь, и мы отправились по длинному коридору к раздевалкам Спайс-девушек.
А затем случилось нечто весьма странное: мы себе шли, и вдруг навстречу мимо 
нас процокала каблучками Виктория, которая спешила по каким-то своим делам. Она 
не узнала меня — я был в незнакомой ей широкой куртке и в шляпе, низко 
надвинутой на глаза после того безумия, с которым довелось столкнуться в 
аэропорту. Виктория не ожидала, что я появлюсь там так рано, и ей понадобилось 
несколько мгновений или, скорее, несколько ударов сердца, чтобы понять 
случившееся. Я обернулся ей вслед, а она уже бежала ко мне. И тут я буквально 
вцепился в нее и не хотел отпускать. Мы прошли к их гримерной, где я 
поприветствовал других девушек. А затем Виктория и я следом за ней прокрались в 
крошечную душевую, примыкавшую к основному помещению, и она показала мне 
изображение нашего ребенка, полученное на УЗИ. Это было нечто потрясающее. На 
картинке наш малыш походил на маленькую горошинку: сканирование было сделано 
намного раньше того времени, когда его разрешено производить в Англии. Я весь 
трепетал от волнения и возбуждения. Любой отец подтвердит, что это чувство 
невозможно вообразить, пока его не испытаешь сам.
Мы возвратились в комнату, где были остальные девушки, и внезапно они всей 
стайкой налетели на меня, обнимая и целуя. Я едва мог взять в толк все 
происходящее.
— Ой, я хотела кое-что сказать. Через минуту сюда должны прийти, чтобы 
встретиться с нами, — сказала Виктория.
И почти сразу вошла Мадонна. Она села и стала непринужденно болтать с Викторией 
и другими девушками, а я тем временем сохранял спокойствие и старался следить 
за тем, чтобы у меня не отвисала челюсть и вообще рот был по возможности закрыт.
 Но тут она сама обратилась ко мне:
— О, так ты ведь футболист, верно?
Откуда Мадонна знала, кто я такой? Не могу сказать, что я не испытал в этой 
связи некоторого удовольствия. Что же касается ответа, то я малость остолбенел 
уже до этого, а тут и вовсе онемел. Подумать только, Мадонна секунду назад