немного вышел из ворот, и я подумал: а почему бы и нет? Надо пробить. Так я и 
сделал, а потом, помнится, посмотрел вслед мячу, который, как казалось, 
поначалу летел в точку, расположенную где-то между воротами и угловым флажком. 
Однако вращение, приданное мячу в момент удара, начало возвращать по 
направлению к цели, и в этот момент в голове у меня промелькнула мысль. «У 
этого удара есть шанс».
Мяч висел в воздухе, как мне показалось, целую вечность, но после долгого 
парения спикировал на ворота, пролетев над Салливаном прямо в сетку. А в 
следующий момент на меня спикировал Брайан Макклэр стал нещадно душить. Он все 
время стоял там же, почти рядом со мной, и вместе со всеми, кто находился на 
поле и вокруг него, просто наблюдал за парением мяча чуть ли не через половину 
газона.
Потом в раздевалке после игры кто-то сказал мне, что, когда я пробил тот удар, 
старший тренер прямо запал: он что, думает, будто может теперь позволять себе 
все? Эрик Кантона подошел ко мне, пока я переодевался, и пожал мою руку:
— Какой гол! — только и сказал он.
Поверьте мне, это было чувство еще лучше того, чем когда я забил его. Со мной 
хотел поговорить кто-то из программы «Матч дня», но шеф сказал, что не хочет 
никаких моих бесед с кем бы то ни было, так что я уселся прямиком в наш автобус.
 Поскольку игра эта проходила в Лондоне, меня ждали мама, папа и Джоан.
У меня дома хранится фотография того гола — мяч, висящий на фоне ясного синего 
неба.
Я подошел к автобусу, и отец обнял меня: — Не могу поверить, что это ты только 
что смог проделать такое!
В тот же вечер я говорил по телефону с Элен, которая училась в колледже под 
Бристолем: — Так это ты забил сегодня гол? Здесь каждый встречный и поперечный 
только и говорит о нем, восхищаясь, какой потрясающий гол ты закрутил.
Весь уик-энд разные люди подходили ко мне на улице и говорили примерно то же 
самое. Тогда я еще не мог знать наперед, но на самом деле именно тот момент 
стал началом многого: всеобщего внимания, освещения в прессе, известности и 
даже славы — в общем, всего того, что случилось со мною с тех пор. Тем весенним 
днем в Лондоне моя ситуация навсегда изменилась — благодаря одному замаху новой 
бутсой, к тому же еще и чужой. Конечно, те острые ощущения и приятный трепет, 
которые я испытываю от игры в футбол, равно как и моя любовь к этому виду 
спорта — эти чувства всегда будут со мной. Но что касается почти всего прочего, 
то мало найдется таких вещей, которые остались бы с тех пор неизменными — к 
счастью или к несчастью, к радости или на беду. Когда моя нога коснулась того 
мяча, этот удар, помимо всего прочего, еще и распахнул дверь, ведущую в 
дальнейшую мою жизнь. В том матче открытия сезона этот мой удар в конечном 
счете завершился тем, что мяч, повисев в воздухе, нырнул вниз, в сетку ворот. А 
вот в жизни Дэвида Бекхэма есть такое ощущение, словно этот мяч все еще там, в 
высоте. И я продолжаю наблюдать, как он постепенно меняет свою траекторию, паря 
в идеально чистом и ясном послеполуденном небе, — наблюдать и ожидать, не теряя 
надежды увидеть, где же и когда он все-таки намерен приземлиться.



5. Та, которая с ножками


«Я в Манчестере, но собираюсь рулить дальше.
Мы можем выбраться».

Моя жена извлекла меня из альбома футбольных афиш. А я выбрал ее из телика.
Принимая во внимание, что я вырос в Чингфорде, а Виктория жила в лондонском 
районе под названием Гофс-Оук — в пятнадцати минутах езды от меня, — может 
показаться, что мы странствовали очень долго, прежде чем нашли друг друга. Мы 
ходили по одним и тем же магазинам, ели в одних и тех же ресторанах, танцевали 
в одних и тех же клубах, но никогда не сталкивались лицом к лицу в течение 
целых двадцати с хвостиком лет, так или иначе проведенных нами на 
северо-востоке Лондона. И когда мы, наконец, встретились, то располагали всем 
необходимым, чтобы каждый из нас мог запасть на другого. Немедленно у обоих 
возникло такое чувство, что мы всегда готовились быть вместе. Возможно, все, 
что происходило с нами до этого момента, было лишь подготовкой к тому реальному 
событию, которое произошло. Итак на дворе ноябрь 1996 года. Я сижу вечером в 
спальне отеля в Тбилиси, за день до отборочной встречи с Грузией за выход в 
чемпионат мира. Гэри Невилл, мой сосед по номеру, лежит на другой кровати и той 
же комнате. Если не считать самих матчей, заграничные поездки — совершаются ли 
они с моим клубом или в составе сборной Англии — далеко не самая любимая мною 
сторона того, что связано с карьерой профессионального футболиста. Что ты при 
этом видишь? И что делаешь? Ешь, спишь и находишься в поезде или самолете; 
сидишь в номерах, каждый из которых с виду неотличим от предыдущего. Та 
гостиница в Грузии, единственная, которая там дотягивала до международных 
стандартов после развала Советского Союза, была возведена на большой площади, и 
на каждой ее стороне громоздились балконы, выходящие на обширное открытое 
пространство. Разумеется, были там еще и просторный вестибюль, бары и ресторан. 
Двери всех спален смотрели друг на друга, повсюду сверкали сталь и стекло. 
Больше всего это место казалось похожим на тюрьму. Выглядывая из окна, я мог 
видеть недостроенное шоссе с двумя раздельными проезжими частями и серую рябь 
реки, которая лениво текла параллельно этому шоссе куда-то вдаль. Это был