намеревался сделать:
— Дэвид, ты сегодня вечером не выходишь в начале. Останешься пока на скамейке.
Я вздрогнул. Хоть я и ожидал услышать то, что бесстрастно произнес сейчас шеф, 
ощущение было таким, словно мне всадили острый нож между лопаток. Возникло 
чувство, будто весь сезон тренер выстраивал таким образом, чтобы поднести мне 
эту пилюлю. Я будто наблюдал за происходящим со стороны: «Реал» — это очень 
важная игра, сынок. Слишком важная для того, чтобы ты мог участвовать в ней». Я 
ощутил в глубине гортани привкус гнева и разочарования. Иногда твои чувства 
настолько перепутаны и сложны, что ты словно бы примерзаешь к земле. Я 
посмотрел на отца-командира, попытался заглянуть ему в глаза — и ничего в них 
не увидел. Я покачал головой, развернулся и пошел в раздевалку.
— Дэвид! Вернись, не уходи, — окликнул меня шеф.
Он не кричал и не вышел из себя. Это выглядело так, словно он просил меня, а не 
велел мне: «Дэвид, пожалуйста, вернись. Я еще не закончил».
Как будто тут было еще что-то, о чем следовало сказать. Я просто шел дальше. 
Возвращаясь теперь мысленно к той сцене, я бы сказал, что если бы отец-командир 
все еще был заинтересован во мне как в человеке или футболисте, между нами тут 
же вспыхнула бы перепалка. Он не позволил бы мне уйти от него таким вот образом.
 А мне все это было безразлично. Мне нужно было идти дальше, позаботившись лишь 
о том, чтобы не сказать и не сделать ничего такого, о чем я буду позже сожалеть.
 Я был профессиональным футболистом, несущим ответственность перед самим собой 
и перед клубом. Мне надлежало вести себя как профессионалу и не усугублять 
ситуацию.
Когда я увидел список игроков, начинавших матч, огорчение уступило место 
изумлению и недоверию. Оле Гуннар Солскьер действительно хорошо играл на моем 
месте в нынешнем сезоне. Если бы я сумел на мгновение отвлечься от собственного 
разочарования, то мог бы понять решение отца-командира отдать ему предпочтение. 
Кто из нас явился бы лучшим в стартовом составе для ответственного матча против 
Мадрида — это был спорный вопрос, и работа старшего тренера как раз в том и 
состояла, чтобы принять окончательное решение. А после того как он отлично 
отыграл предшествующую встречу, я тем более мог понять, как было бы трудно 
оставить Оле в запасе. Он и без того проявил за время своего пребывания в 
«Юнайтед» завидное терпение, раз за разом начиная игры на скамейке. Никто не 
мог сказать, что Оле не заработал своего шанса. Но вот чему я не мог поверить 
(и отчего понял, что наш отец-командир пробросил меня по личным, а не по 
футбольным причинам), так это в то, что в заявочном списке стояла фамилии Себы 
Верона. Не поймите меня неправильно: у нас с Себой действительно прекрасные 
отношения, и я считаю его потрясающим футболистом. Я никогда не обижался на 
него, когда ему отдавали предпочтение передо мной. Но о чем думал шеф? Из-за 
травмы Себа отсутствовал в составе семь недель, да и тренировался он всего 
нескольких дней (он даже не был достаточно готов, чтобы выйти на замену против 
«Блэкберна» за четыре дня до этого). А вот для самой ответственной игры сезона 
он оказался впереди меня. Сперва девять месяцев я испытывал то, что 
воспринималось мною как тяжкие удары, а теперь я получаю еще один, самый 
жестокий из всей серии. Я был вдребезги разбит случившимся, у меня буквально 
вырвали из-под ног весь мой футбольный мир.
Я зашел в раздевалку и переоделся, ничего никому не говоря. Большинство ребят 
уже собрались обедать, а я зашагал к машине. Надо было только оповестить Тони 
Стивенса о новом щелчке по носу. У меня появилось чувство, что случившееся еще 
более затруднит мое пребывание в «Юнайтед». Впервые в жизни я задался вопросом: 
а не может ли игра в футбол где-нибудь в другом месте оказаться лучше, чем 
здесь? А пока мне требовалось донести до кого-нибудь, насколько я был ошарашен 
и разгневан. Тони не мог поверить тому, что мне пришлось ему сообщить. Он 
посоветовал вести себя так, будто все обстояло прекрасно, и считал, что мне 
следует спокойно сидеть на скамейке и быть готовым показать себя во всей красе, 
когда я получу свой шанс, а это, по его мнению, произойдет скоро. Он был уверен,
 что для меня все еще открыты все возможности. Не могу сказать, чтобы я 
испытывал столь же твердую уверенность, как Тони, но разговор с ним, по крайней 
мере, хоть немного успокоил меня. Я позвонил Виктории — она тоже должна была 
знать, что тут происходит.
Человек обращается к своей жене за поддержкой — и что же он получает? Могу 
только сказать, что от Виктории я всегда получаю именно то, в чем нуждаюсь. 
Сегодня в очередной раз шеф прессовал меня так сильно, что я не знал, справлюсь 
ли с этим. Хоть и по совсем иным причинам, мое будущее виделось мне столь же 
туманно, как в тот период, когда мы готовились к игре против Аргентины в 
Саппоро. С тех пор как та злосчастная бутса попала в меня, о моей ситуации и о 
моем будущем говорилось и писалось столько всякого, что меня все это буквально 
задушило. Настоящие неприятности начинаются в тот момент, когда ты начинаешь 
думать: что ж, возможно, они правы. Даже когда ты и есть тот человек, с которым 
все это происходит, и ты отлично знаешь, что твои оппоненты как раз-таки 
неправы. Виктория понимала, как мне важно выступить в матче против Мадрида и 
что это для меня означает. Она знала, почему я считал, что после травмы на 
«Бернабеу» обязательно должен отыграть — и отыграть хорошо — на «Олд Траффорде».
 Поэтому Виктория дала мне высказаться, а потом сказала:
— Стало быть, тебе теперь предстоит обитать на скамейке. Что ж, не забудь 
захватить с собой побольше «Препарата Н» (салфетка для борьбы с геморроем), 
ведь ты отныне станешь большее времени сидеть на этой самой скамейке, чем 
участвовать в игре. То ли еще будет!
— Чего-чего? — переспросил я.
— И постарайся изобразить у себя на лице нестираемую улыбочку — тогда, если на