больше минуты. Я тоже немного успокоился и прошел в комнату для лечебных 
процедур.
Один из медиков остановил кровотечение возле глаза. Я пробыл там примерно пять 
минут — столько сколько потребовалось врачу и физиотерапевту чтобы 
удостовериться, что я не вернусь и не начну эту свару снова. В конце концов, я 
сказал им, что все в порядке и прошел в раздевалку, быстро оделся и собрался 
уходить. Когда я подошел к двери, там уже стоял отец-командир:
— Извини, Дэвид. Я не хотел сделать этого.
Я даже не мог заставить себя посмотреть на него — настолько был еще разозлен 
тем, что произошло — и не хотел никак реагировать на его слова. Так ничего и не 
сказав, я просто прошел мимо него и дальше в зал для игроков. Виктория уже 
ждала там. Я хотел одного — выйти с «Олд Траффорда» и отправиться домой.
— Что случилось? Что ты сделал со своим глазом? Я ответил Виктории, что 
расскажу ей попозже, но она хотела знать сразу же, немедленно. Я объяснил. как 
развивались события, и внезапно Виктория рассердилась ничуть не меньше меня, 
ведь ей предстояло жить до конца сезона с человеком, которого довели и унизили 
до предела. И теперь она сочла, что в этом положении может и даже должна что-то 
совершить:
— Он не имеет права относиться к тебе подобным образом. Я хочу немедленно его 
видеть.
Не знаю, что Виктория могла бы сказать или сделать, если она действительно 
собиралась что-то предпринять, но мне совсем не хотелось повздорить с женой, да 
еще в такой момент. Я понимал, что оставаться здесь сейчас не следовало, и 
потому настоял, чтобы мы немедленно уехали. Позже в тот же вечер глаз снова 
начал кровоточить, и мне пришлось вызвать доктора. Он пришел и заклеил 
травмированное место несколькими полосками лейкопластыря.
Я знал, что нас ожидает. В наше время трудно удержать что-либо в секрете, и 
даже раньше, чем игроки «Арсенала» и «Юнайтед» покинули в этот день «Олд 
Траффорд», история об инциденте, случившемся в раздевалке (или, по крайней мере,
 какие-то ее обрывки) попали в прессу. Так что когда на следующее утро я вышел 
из дома на Олдерли-Эдж, убрав волосы назад, чтобы они не спадали на ранку над 
глазом, то буквально тут же кто-то успел меня щелкнуть, и эта фотография в 
понедельник появилась во многих газетах. Вдобавок ко всем другим эмоциям, 
которые на меня обрушились, я еще чувствовал себя эдаким самым убедительным 
подтверждением происшествия с бутсой, его наглядной иллюстрацией и, если хотите,
 основным вещественным доказательством.
В любом случае не стоит вступать в конфликт со своим боссом. Еще сложнее 
ситуация и еще труднее восстановить испорченные отношения, когда миллионы людей 
стоят у вас за спиной и смотрят из-за плеча в надежде увидеть, что произойдет, 
и одновременно размышляют вслух по поводу возможного развития событий. По 
крайней мере, в течение нескольких дней дела обстояли именно так. Если я не 
впал в оцепенение и не бродил кругом, размышляя о том, каким образом и почему 
отношения между мной и шефом дошли до такой стадии, то меня одолевали мысли о 
том, был ли его поступок в раздевалке нечаянным и чисто случайным или нет. И 
хотя сразу же после этого он извинился и высказал сожаление, теперь, когда этот 
эпизод стал предметом общественного внимания, я был твердо убежден, что 
извинение отца-командира тоже должно носить публичный характер. И уж, конечно, 
я не считал себя тем, кто должен сделать первый шаг.
За пределами «Олд Траффорда» все только об этом и говорили. Все те, кто 
высказывался на сей счет и доводил до сведения публики свое мнение (независимо 
от того, насколько эти люди знали или понимали, что произошло в 
действительности), в некотором смысле заставили меня тщательно и всесторонне 
проанализировать нашу ссору и помогли мне понять, чем она была на самом деле. 
Мы крепко поспорили, я и шеф. По ходу я сказал много такого, чего не должен был 
говорить. Он отреагировал, причем плохо, даже ужасно. И вот теперь у меня была 
рассечена бровь. За эти мгновения разом взорвалась вся напряженность, 
копившаяся на протяжении нескольких последних месяцев. Только сам шеф мог 
сказать, какие чувства он испытывал в тот момент, но я знал (и он сказал об 
этом сразу же, не медля ни минуты), что Алекс Фергюсон не хотел попасть в меня 
бутсой, как бы зол он ни был. Так что в значительной степени это получился, как 
говорят бильярдисты, фукс — случайный удар, неожиданно оказавшийся точным 
попаданием. Я все основательно обдумал: в середине недели «Манчестер Юнайтед» 
предстоял невероятно важный матч против «Ювентуса» в Лиге чемпионов, и я не 
хотел, чтобы личная проблема, возникшая между мной и шефом, помешала нашим 
приготовлениям.
Я понимал, что независимо от слов или действий отца-командира у меня есть 
возможность перед игрой, предстоявшей в среду вечером на «Олд Траффорде», 
немного разрядить ситуацию, снять ее остроту. Мне казалось, что это будет 
правильно и хорошо для всех — для меня, для моих товарищей по команде и для 
клуба. Я опубликовал заявление, где говорилось, что произошедшее было чистой 
случайностью, так сказать, несчастным случаем, а теперь все это осталось позади,
 и перед нами стоит единственная задача — сосредоточиться на победе над 
«Ювентусом», которую нам и удалось достичь, со счетом 2:1. Наш шеф после этого 
матча, высказываясь публично, особо подчеркнул, что я играл по-настоящему 
хорошо, и я оценил данное заявление. И когда мы в следующий раз собрались 
поговорить, речь шла только о футболе. Не было никакого крупного разговора или 
чего-нибудь в этом роде. Мы просмотрели видеозапись нашего поражения от 
«Арсенала», и шеф указал, где, по его мнению, я ошибся в выборе позиции, когда 
мы пропустили второй гол, но одновременно признал, что в этом эпизоде 
неправильно выбрала себе место на поле фактически половина команды. Такой