выделяет сознание то новое, что уловил художник в Заикине,- под замятым 
дешевеньким пиджаком замускуленные плечи, грудь, а взгляд искоса - 
настороженный, жестковатый: травленый зверь. Ни следа добродушия. 

Где портрет? При чем тут Бурлюк и Заикин? Отчего они во Владивостоке? 

"...Портрет Ивана Заикина, написанный маслом, хранится у меня,- отозвался на 
мои вопросы Никифоров.- Большая дружба с 1956 года связывала меня с милейшим 
Давидом Давидовичем Бурлюком. Мы не раз встречались с ним у нас и за рубежом. 
Бурлюк был в дружбе с Иваном Заикиным, и Давид Давидович рассказал мне однажды 
нечто любопытное. На одном из выступлений Бурлюка в первом ряду сидел Заикин. 
Молодчики монархо-белогвардейского толка попытались сорвать выступление криками 
и свистом. Тогда встал Иван Заикин (О себе Иван Заикин рассказывает в книге "В 
воздухе и на арене". (Куйбышевское книжное изд-во, 1963), поднял над головой 
стул и начал крошить руками. Зал притих, и он отчетливо произнес: "Это я 
сотворю с каждым, кто попробует мешать слушать Бурлюка". В гробовом молчании 
продолжалось выступление Давида Давидовича... 

Бурлюк умер в Америке 15 января 1967 года в своем поместье в окрестностях 
Нью-Йорка, где находились его мастерская и музей. Прожил без малого восемьдесят 
пять лет..." 

А журналы - издание Бурлюка. Это главным образом история русского футуризма. 
Письма, дневники и, конечно, репродукции картин и стихи самого Бурлюка. Стихи 
последних лет... 

Идем и падаем среди зеркал

И издеваемся, кривые видя лики... 

И эта музыка, что тянется века... 

И в каждом журнале фотографии Бурлюка - старика Бурлюка. И повсюду с ним Маруся 
- Мария Никифоровна. Она умерла через шесть месяцев после кончины мужа. Надо 
полагать, не захотела без него жить. 

Мой дом захвачен сплошь тенями; 

Я, оставаясь в их плену, 

Последними живыми снами 

Теней скопленье помяну... 

Опечатки в журнале выправлены не шариковой ручкой - пером. Размашистые, 
расплывчатые буквы. Наверное, рука Марии Никифоровны. Журнал печатался 
ничтожным тиражом. 

В эту ночь предвесеннюю, 

В час как март раздет, разут, 

Про весны стихотворение

Кто осмелился шепнуть? 

...Да, я зачитывался в юности Куприным, а писатель дружил с Заикиным, так тесно 
знакомым с Бурлюком. Да и судьбу мою в известной мере определил Гаккеншмидт! Не 
преувеличение: тогда в лондонском "Скала-театре" мне посчастливилось 
встретиться с человеком, который помог мне понять себя и силу. 
Глава 79. 


Спрятать что-либо понадежнее можно лишь под матрасом - это единственный тайник. 
О нем, разумеется, осведомлены офицеры-воспитатели, но другого не существует. В 
стенах старинного здания за многие годы учения все всем известно, вплоть до 
числа ступенек широких чугунных лестниц, из узоров которых к праздникам нас 
заставляют выскребывать грязь. Для этого нет сподручнее инструмента, чем 
трехгранный штык дневального, если, конечно, тебе его одолжит дневальный... 

Прятать нам нечего, кроме паек хлеба для приятелей, отпущенных в увольнение. Но 
мой одноклассник Толя (мы в одном взводе) прячет под матрасом нечто 
необыкновенное. Посвящены в это несколько человек, среди доверенных и я. Однако 
упоминать о книге, запрятанной под матрас, не в изголовье, а в ногах - там реже 
проверяют, при непосвященных нельзя. Книга у Толи с воскресенья до следующей 
субботы - очередного увольнения. Он читает ее на уроках, но так, чтобы, кроме 
соседа, никто не видел. 

И вот наконец книга у меня на полчаса. Я пробираюсь в актовый зал. Здесь нам 
обычно запрещено появляться. Со стен на меня взирает генералиссимус Суворов.