ожидания и сбежал из номера. Я запоминал названия улиц, потому что опасался 
заблудиться. Вышел на Саутхэмптон, которая перешла в улицу под названием 
Кингсвей, пересек Стрэнд и оказался на набережной Темзы - у скверов с вереницей 
фонарей. Справа в дождливой дымке зависал мост Ватерлоо... 

Смотрю на свою фотографию в газете. Перемогаю себя и принимаюсь за вторую часть 
перевода репортажа мистера Хэя. 

"...Но вот начинается последнее упражнение - толчок. Власова не узнать! Какое 
преображение в течение часа! Вразвалку, уверенно выходит он на помост. 
Переставляет ноги, напрягает массивные бедра, руки, строго подгоняя себя под то 
единственно правильное стартовое положение. Первой же попыткой он наносит 
поражение финскому и американскому соперникам. И вот последний раунд - 
незабываемые мгновения! Власов прилаживается к рекордной штанге и... Георг 
Гаккеншмидт в своей ложе затаил дыхание. А потом бормочет: "Изумительно, 
непостижимо!" И торопливо направляется через заднюю дверь, чтобы приветствовать 
нового Льва... Это событие, и я его никогда не забуду! Гаккеншмидт, все еще 
сильный и проворный, несмотря на свои годы, пожимал руку Власова и высказывал 
свое восхищение. Власов был заметно тронут неожиданной встречей с легендарным, 
могучим человеком из России, чье имя до сих пор невероятно уважается там, в 
стране его происхождения. На моих глазах происходит потрясающее преображение. С 
гигантской высоты своего положения Власов незаметно соскальзывает. И вдруг я 
вижу одинаковость выражений их лиц, непроизвольную схожесть осанки, жестов, 
какую-то органическую общность - замечательные мгновения! Я сражен! Власов 
спокойно, естественно и искренне вошел в роль молодого поклонника старого 
Гаккеншмидта". 

Я лишь смутно сохранил в памяти, что было после установления рекорда. И вот 
сейчас я вдруг все вижу. И уже нет обиды на Дэвида Хэя! Наоборот, я благодарен 
ему! Он помог увидеть те мгновения, вернул их... 

И опять с именем Гаккеншмидта в сознании оживают образы русских атлетов. 

В 1975 году у нас праздновали 90-летие отечественной тяжелой атлетики. Юбилею и 
были посвящены соревнования в Подольске. 

Рядом со мной за столом апелляционного жюри - первый советский чемпион мира 
Григорий Новак. Не только по тяжелой атлетике, а первый вообще в советском 
спорте. 

Шепотком переговариваемся. Нам нравится, как организованы соревнования. Что 
рядить - у Михаила Аптекаря, директора подольской спортивной школы "Геркулес", 
любые соревнования - праздник силы! У Аптекаря редчайшие фотографии, протоколы 
соревнований вековой давности, письма атлетов, сотни страниц исследований по 
истории тяжелой атлетики в различных странах и чего еще только нет! 

Слушаю рассказ Новака о праздновании юбилея тяжелой атлетики в 1945 году. 
Юбилей отмечали в Ленин-_ градском цирке. Среди приглашенных-Иван Михайлович 
Заикин. Встречали его на улице все атлеты и гости. Каково же было общее 
изумление, когда к цирку подкатила... пролетка. 

- Пролетка, понимаешь? Ума не приложу, где в Ленинграде тогда он разыскал 
извозчика? А разыскал ведь! И пролетка - на дутых шинах, лакированная! 

Руки Новака в рубцах и мозолях, ссадинах. Руки рабочего человека. Мои за 
пишущей машинкой изнежились, в тот момент они мне даже показались неприлично 
изнеженными. Думал ли я, что это одна из последних моих встреч и за какую-то 
неделю до XXII Олимпийских игр в Москве Григорий Ирмович умрет? И ему будет еще 
очень далеко до старости. 

Косит "железо" атлетов. 

После соревнований отдаю Аптекарю давно обещанную репродукцию - портрет Заикина,
 написанный Давидом Бурлюком во Владивостоке летом 1920 года. В английском 
тексте к репродукции сообщается, что портрет исполнен к сорокалетию Ивана 
Заикина - русского атлета с мировым именем, одного из первых наряду с Уточкиным 
и поэтом Каменским среди шестнадцати авиаторов, получивших образование под 
Парижем у знаменитого Анри Фармана. 

Репродукцию мне подарил тамбовский коллекционер Николай Алексеевич Никифоров. Я 
еще тогда хаживал в "самых сильных мира". Я взял и сунул дареные журналы и 
репродукции промеж книг на полке. Жил я заботами тренировок и надеждами выхода 
на новые результаты. И гасил в себе всякий интерес к другой жизни, если она не 
приближала к победам. Впрочем, его гасить и не приходилось. Слишком ничтожные 
силы оставались той, другой жизни. 

Большой спорт вбирал в себя все заботы, помыслы, желания, распоряжался каждой 
минутой... 

Отдал репродукцию Аптекарю, а она почему-то не идет из памяти. Все резче