Рим, Рим... 

Спортивные страсти брали свое. 

В интервью корреспонденту "Экип" Хоффман заявил: 

"Русские становятся нашими самыми опасными соперниками. Но из Рима мы уедем 
непобежденными. Если в Варшаве мы завоевали один титул, то теперь возьмем три...
 В этом году мы отправим в Рим самую большую и сильную команду". 

Где, в каких весовых категориях будут взяты эти три медали из семи? В Варшаве 
Хоффман толковал о четырех золотых медалях. Осторожничает... 

Рим - разве там интересно толковать о килограммах, цифрах? Сколько увижу! Как 
славно, когда люди могут встречаться с прекрасным! Без ограничений находить 
прекрасное. Как естественно это право! А люди, люди! Сами люди... 
Глава 48. 


Я пренебрегал расслаблениями и много плавал, очень много. Обычно это ухудшает 
способность мышц "переваривать железо". Я хорошо держусь на воде. До увлечения 
штангой уплывал от берега часа на три-четыре. 

И очень любил нырять. А то брал камни и опускался с ними. Раскол воды, игра 
света, водоросли очаровывали. Солнце, самое прямое, палящее, я сносил легко. 
Наверное, из-за материнской крови. Мама из коренных кубанских казачек. От нее 
унаследовал привычность к солнцу и труду. Тяжелые трудом руки мамы... 

Я закончил академию, был свободен - и организм сразу отозвался силой. В те 
месяцы я забросил литературные опыты и вообще всякий иной труд - только игра с 
"железом". Еще раз в жизни я так долго и освобождение готовился к соревнованиям 
летом 1964 года - к Играм в Токио, но тогда подобный режим оказался вынужденным.
 С апреля 1964 года у меня установилась температура 37,5 градуса - повышалась, 
понижалась, но нормальной не бывала. Анализы ничего не выявили. Тренироваться с 
температурой - казалось, к штанге подбавили диски: исходил потом, скорой 
усталостью и был отравлен нежеланием двигаться. Я едва тащил ноги из зала, даже 
после тренировки-разминки - она необходима в череде больших и средних нагрузок. 


С температурой отработал и на чемпионате Европы 1964 года. Я горел не обычным 
возбуждением - калил дополнительный, высокий градус. Но к тому времени я уже 
приспособился выступать в любом состоянии. 

Врачи "назначили" диагноз: нечто вроде неврогенной лихорадки. Я просыпался в 
мыле: свалянные, мокрые простыни. Затем отвращение к еде. На тренировках вялый, 
влажный. И озноб. Постоянный озноб. А мне в ответ одно и то же: температура 
неврогенного порядка. 

Так и "проневрогенился" я май, июнь, июль... Проволокли меня эти месяцы 
полуживым по вздернуто-обязательным предолимпийским нагрузкам. В залах мордовал 
леденящий озноб. Порой и недоставало на подмену сухих рубах. И скидывал не 
рубахи, а какие-то тряпки, хоть выжимай. 

В августе температура благополучно спустилась к нормальной. И я снова услышал 
авторитетное врачебное: 

отдохнул, вот и выздоровел. А я не отдыхал! Я вообще не ведал об этом с тех пор,
 как понес звание сильнейшего. В этом была моя сила и моя слабость. Выше всего 
- необходимость победы, наступление результатами. Организовать тренировки иначе 
я не мог. Исключить литературную практику? Ведь будущее при всех самых громких 
победах всегда одно и то же - выпадение из спорта, другая жизнь. А эта другая 
жизнь еще не была мной подготовлена. И я изо всех сил старался соединить 
несоединимое - тренировки высокого уровня и расход энергии в освоении будущей 
профессии. Это буквально стирало меня, но я не видел других путей. 

Я и не просветился бы насчет той самой "неврогении", не будь необходимости в 
рентгеновском осмотре при увольнении из армии несколько лет спустя. На легком 
объявились спайки. Откуда, почему? Ведь отроду не водились. Ответ гласил: вы на 
ногах выбаливали воспаление легких и сухой плеврит. И все сразу прояснилось. В 
зале нагорячен. Сквозняки - кому до них забота. Конвейер силы. А за плечами 
десятилетие тренировок. 

Вообще 1964 год приналег бедами. Неожиданно захворала маленькая дочь, а я 
должен выхаживать свои болезни и утрамбовывать силой мышцы! Газеты нахваливали 
мою силу. Брал разбег к победе Жаботинский. Я понимал: Москва слезам не верит. 
Я носил улыбку счастья, раздавал автографы и барабанил общеобязательные 
слова-штампы во все микрофоны, а чувство такое, будто признаю правоту: "Каждый, 
знаете, сам - свой дьявол, каждый-ад свой создавал..." (Беранже). И все же... 
Глава 49.