Серго Амбарцумян сдержал слово, данное товарищу Сталину,- на 8 кг 500 г побил 
рекорд фашиста! 

С 30 декабря мировая абсолютная сумма - 433,55 (136,05+130+167,5). 

Так завершился, в грохоте тяжелоатлетических рекордов, 1938 год..." 
Глава 46. 


К Олимпийским играм команда брала силу в два захода. С середины июня и до 
середины июля - в Леселидзе, между Сочи и Гагрой. И после трехдневного перерыва 
- на Рижском взморье. В Майори - почти до конца третьей недели августа. 

Нерв тренировок горячел с каждой неделей. Из разных стран заносчиво возвещали о 
домогательствах новых и новых результатов. Сенсации неизвестных имен и скачки 
рекордов вызывали тревогу и споры о победных цифрах в Риме. Однако я как-то 
утратил обязательную для таких дней озабоченность. Может быть, оттого что 
упражнения с тяжестями доставляли в этот раз удовольствие из неиспытанных - 
безнатужное, как бы шутливое овладение весами. 

Почти не было тренировок без захвата новых килограммов во вспомогательных 
упражнениях. Со стороны можно было подумать, будто я не прихлопываю 
атлетические пределы, а дурачусь. Выдуманы все тяжести, выдуманы! И рекорды я 
не сворачиваю на взбешенных мышцах, нет! Я околпачиваю штангу! Разве это 
азартная игра? Веселое приручение "железа"! 

От зала до моря триста метров. Я раздвигал воду еще с грузом "железа" в 
суставах и мышцах. Рывками посылал себя дальше от берега. Постепенно гаснул 
звон "железа" - с головы до пят отходил этим звоном. Распрягал мышцы, отдавая 
усталость. Покато, гладко натягивала зыбь воду. 

"Ах, если задохнуться, кому из нас утеха, уж лучше задыхаться от радостного 
смеха!.." 

Разве там, в зале, это всерьез? Разве та забава имеет значение смысла?.. Я был 
противоречив. Наверное, остаюсь таким. Я высмеивал то, что любил. 

Тренировочные нагрузки проигрывали партию. Я верно вел свою. Вычеркнуты 
фальшивые ноты... 

Я оглядывался - прозрачный нахлест прибоя замывал следы. Напрасно. Все равно я 
уносил память - смуглость от солнца. И еще выбеленность волос. И от моря - 
беловатую припорошь соли... 

Я ни разу не испытал тупости утомления. Тренировки собирались естественно, без 
принуждения. Грубовато, ласково встречала утрами штанга. Я прочищал гриф 
тряпкой - от пота чужих ладоней. У меня был любимый гриф: упругий, отзывчивый 
на подрыв. Я мог ему многое открыть, и он не молчал: я уже научился смыкать 
себя с упругостью штанги. На едином колебании слиться в усилии. И затем 
раскрыться в ударе всех мышц. Нет, не раскрыться, не распахнуться - войти в 
строй тяжестей... 

Мой мир!.. 

Я набирал форму в ощущении непочатости запаса. Все срывы - от усталости, я 
тянул двойной воз: вот прошлое. Да, да, срывы не от неопытности - от усталости! 
Всегда от усталости. В опасениях оказаться слабее соперников я объедался 
"железом", в надежде побеждать я тоже объедался "железом". Но отныне и во все 
дни выше чувств - расчет! 

В этих тренировках ничего не было от самоистязания. Все в жадной ненасытности, 
в охоту, в веселую, но торжественную молитву Силе. 

В мальчишьих забавах меня обычно подводило дыхание. Не хватало его и в 
борцовском зале, на ринге, на лыжне. Виною, наверное, моя плотность. Я вышел из 
суворовского училища семнадцати лет, при росте 187 см и весе под 90 кг. Однако 
вес не замечался. И когда я весил 110 кг, мне давали 90 кг. И когда, 
замускулясь по-мужски, скорее даже атлетически, потянул 120 кг, упорно давали 
100 кг. Только покуда я не снимал одежду... 

От весовой плотности зависит выносливость. Поэтому с 1961 года мы ввели кроссы. 
Как правило, километра на три, с частыми отключениями на скорую ходьбу. В итоге,
 обогащаясь, общая выносливость переносилась на специальную, то есть работу с 
тяжестями. 
Глава 47. 


...Но город с фантастическим именем - Рим! Каков он? Неужто увижу? Как же так, 
проба результатов, озорство силы - и вдруг это все проложило дорогу в сказочный 
город? Несерьезное оборачивалось полной неожиданностью, и еще такой серьезной!