прежний мировой рекорд, принадлежавший Хэпбёрну (Канада), на 14 кг. В рывке 
Андерсон фиксирует 142,5 кг. В толчке он показывает 193 кг. Это в сумме 
троеборья составляет огромный вес - 518,5 кг. Медведев набрал в сумме троеборья 
450 кг (145+135+170) (Тогда в Москве Эндерсон весил 155 кг)..." 

...Теперь Варшава. И я не зритель в Зеленом театре. И нет в американской 
сборной Станчика, нет Эндерсона. Нет у меня и листочка с автографами: "увели" 
из раздевалки. Вечерами Коно засиживался в ресторане с хорошенькими женщинами. 
Компанию разделяли то грубовато-бесцеремонный Эшмэн - верзилистый, бритоголовый,
 то беспечно-веселый Бергер, но никогда - Брэдфорд. 

Коно, да и Бергер тоже, пренебрегал режимом, даже вызывающе. Я пялил глаза: а 
как же сила? И почему не вмешиваются тренеры? У нас за такое из сборной в 
десять минут отчислили бы. 

Нудные, темные вечера выхаживал то один, то с тренером подле гостиницы. Уже к 
девяти часам вечера на главных улицах автомобили почти вовсе исчезали, да и 
прохожих - раз-два и обчелся. И словно по уговору все вечера моросило. 

Я еще только обучался искусству ждать поединок. Каждый день натужно переваливал 
через меня. Мечтал лишь об одном: уехать. Забыть все, бросить - и уехать. Зачем 
этот чемпионат, это хвастовство силой, это изнурительное ожидание, эта 
обязательность победы?! Только победа! До сих пор я всегда мог уступить 
сопернику - здесь это исключалось! Ожидание изнуряло. 

Это брал свое очередной приступ малодушия. Малодушие не в чистом виде, конечно. 


После я кое-как приводил мысли в порядок. 

И все вокруг проступало иным. 

А вот Коно и Бергера соревнования не беспокоили. И то правда: за десять с 
лишним лет тренировок и выступлений Коно свыкся с ними, как с работой. Да, по 
существу, это и была работа. 

Хоффман всех, кто так или иначе интересовал его, независимо от возраста оделял 
жевательной резинкой и своими журналами. За ним поспевал Кларенс Джонсон. 
Хоффман никогда и ни к кому не приноравливал шаг. 

Рабочим тренером американской команды являлся Тэрпак. Я ни разу не слышал, 
чтобы этот выходец из Западной Украины (он кое-как изъяснялся по-русски) 
повышал голос. Тэрпак ровен с атлетами, даже если они проигрывали по досадной 
оплошности. 

Я чувствовал себя неприкаянно. Я привык к работе, заботам, беготне, а тут жди. 
Никаких забот: жди. Диковинный уклад: не учись, не работай, а только упражняйся 
с "железом". 

Уходил в номер - точнее, взлетал в лифте. А в номере один на один с собой. И 
начиналось: разыгрывал в воображении все каверзы будущего поединка. Как раз то, 
чем не следовало заниматься. 

И еще о чем только не думал! 

Из американцев ко мне наведывался Бергер. Объяснялись на пальцах и цифрами в 
блокнотах. Понял: у Эшмэна грозная сила в толчковом движении, но повреждена 
стопа, а Брэдфорд зарится на мировой рекорд Эндерсона в жиме. 

От таких объяснений бросало в жар. А тут еще прикидка Брэдфорда! Он закатил ее 
на второй или третий день после нашего приезда в Варшаву. В самоутверждение и 
для самоободрения я закатил ответную. Богдасаров умолял остановиться - я 
настоял на необходимости ответа. И теперь усталость прикидки во мне. "Переел", 
а времени на восстановление нет. 

Хоффмана увлекла легкость, с которой я работал. Проскрипел через весь зал: "При 
собственном весе сто пятнадцать килограммов никто в мире не работал так четко и 
с такой скоростью! Таких я не знал!" 

А эта легкость на прикидке - от возбуждения, в урон силе и нервной свежести, от 
страха, рисовки и бравады. Теперь в мышцах тупость. Я вял. Зато что за сладость 
поразить публику, знатоков, репортеров! 

...Ел кое-как. Развлекала роскошность ресторана. Ресторанная роскошность, 
конечно, тоже в диковинку... От пищи мутило. Уже горел. Но вес следовало 
держать, и я напихивал себя едой. 

И опять вечера. Дождь приземлял дымы. Пахло вокзалами и одиночеством. Выступали 
весовая категория за весовой: все уезжали в зал, и Богдасаров - тоже. Я в зал 
только раз сунулся. Понял: нельзя смотреть, сгорю.