На сугроб зимы". 

Я убеждался: человек может быть безразличен к музыке, живописи или стихам, но 
человек, безразличный вообще к искусству, - опасен. Ничто так не агрессивно и 
самодовольно, как ограниченность. 
Глава 87. 


После турнира в Лондоне я, по выражению спортсменов, посыпался. Боли в 
позвоночнике, нарушение координации, точнее - ухудшение скоростной реакции и 
какая-то зачумленность. Штанга чужая, неудобная. 

Я винил зимние тренировки (сплошное экспериментирование), чрезмерные нагрузки, 
недобро поминал Матвеева. Он предлагал различные опыты. Богдасаров угрюмо 
ворчал: "Разве на спортсмене такого класса пробуют научные штучки?" Будто мы 
сами мало пробовали... 

Сейчас вижу: не только зимние тренировки тому виной. 

27 июня 1961 года в Кисловодске на стадионе "Трудовые резервы" выступала 
сборная команда страны. Я утяжелил рекорд СССР в жиме и мировой рекорд в 
толчковом упражнении. 

Рекорд мы отпраздновали несколько своеобразно. На вино запрет. Дисциплина на 
сборах строгая, а ела сборная в ресторане. Тут уж не закажешь ни рюмки. Тогда 
попросили официанта подать шампанское в суповых тарелках, как бульон. И 
действительно, никто не обратил внимания. Правда, официант подшутил: присыпал 
"бульон" зеленым луком, петрушкой, укропом... 

Через девять дней, в пятницу 7 июля, на матче сборных команд СССР и США в 
лужниковском Дворце спорта я утяжелил рекорд СССР в рывке. В сумме троеборья я 
перекрыл американца Сида Генри на 77,5 кг. Команда же победила американцев со 
счетом 7:0. 

Спустя несколько дней выступил в Ленинграде на чемпионате Вооруженных Сил. 
Занял первое место. Пытался опять обновить мировой рекорд в толчке, поторопился 
с посылом, потерял опору. Этот окаянный посыл с груди!.. 

С тех пор на чемпионатах Вооруженных Сил я не выступал. Всего я выиграл четыре 
армейских чемпионата: 1957, 1958, 1959, 1961 годов. 

В конце все того же июля оказался в Лондоне и уж на этот раз "припечатал" 
мировой рекорд в толчке. 

За какой-то месяц четыре выступления (два международных), два рекорда СССР и 
два рекорда мира! Спешил я тогда, спешил... 

Гордостью осталось в душе заявление Генри на пресс-конференции: "...Власов - 
самый совершенный атлет за всю историю гиревого спорта. После рекордов Пола 
Эндерсона мы утратили веру в то, что нормальный человек способен добиться в 
тяжелой атлетике подобных результатов. Стоило ли заниматься штангой? Ведь без 
соревнований нет спорта, а соперничать с Эндерсоном, мы думали, бессмысленно. Я 
не преувеличу, если скажу, что Власов открыл нам новые двери на 
тяжелоатлетический Олимп..." 

Чемпионы обыкновенно честолюбивы. На том и зиждется спорт: состязание за право 
быть первым. Честолюбие принимает порой болезненный оттенок. Не всегда 
спортсмен виноват. Обстановка обостряет и низменные чувства. В достатке 
напитываешься этим дурманом и от болельщиков. 

Запал мне в память эпизод из той встречи. На сцене лужниковского Дворца спорта 
советская и американская команды. Моего соседа слева ("полутяжа" Воробьева) не 
узнать: побледнел, напрягся. Его выкликнули - публика в восторге, а я слышу 
горячечный шепот: "Подожди, подожди, тебя не так встретят. Увидишь, увидишь..." 
Я от удивления едва не забыл о шаге вперед на вызов судьи-информатора. Какое 
значение, как будут хлопать мне, ему? Сейчас соревнования, борьба... 

А примечательный шепот! В мгновение - весь человек! Мучает его, у кого больше 
славы... 

"Злые завидуют и ненавидят - это их манера выражать восхищение", - говаривал 
Виктор Гюго. 

В ту зиму опытных нагрузок я тренировался с одиннадцати утра. Если не было 
массажа, возвращался домой к четырем. Наваливался на дверь и звонил или садился 
на корточки - от изнурения. И после пил, пил... Тренировки иссушали. Есть не 
хотелось, пищу тогда ненавидел. Если задерживал массаж, возвращался к шести 
вечера. Отдохнув, писал до трех-четырех утра. Отзывы из редакций убеждали - 
необходимо спешить.